Деннис ДЖУД
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДОЛГОВЯЗОГО ДЖОНА СИЛЬВЕРА
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Деннис Джуд (р. 1938 г.) - весьма плодовитый писатель. Каталоги
новейших поступлений Библиотеки Конгресса США в 70-е годы регистрировали
ежегодно одну-две его книги, преимущественно популярные очерки на
историко-литературные темы. Место действия его книг - Британская империя и
США. Время действия - от средневековья до начала XX века.
Повесть "Приключения Долговязого Джона Сильвера" (буквальный перевод
названия) написана человеком, несомненно прекрасно знающим реалии эпохи,
разбирающимся в бытовых тонкостях, а с жизнью и деятельностью "берегового
братства" знакомым не только по классической работе Эксквемелина. Вне
всякого сомнения, повесть написана в пику "Приключениям Бена Ганна" -
достаточно сравнить образы Джона Сильвера в "описании" узника острова
Кидда, где одноногий пират показан исчадием ада, человеком без чести и
совести, и у Джуда, чей Сильвер невольно вызывает если не симпатию
читателя, то сочувствие и понимание. По мнению переводчика, джудовский
Сильвер гораздо ближе к образу, созданному пером Стивенсона.
Всесторонняя эрудиция Д.Джуда позволяет ему привлекать в сюжет самые
неожиданные моменты, что оборачивается новыми, весьма экстравагантными
ситуациями, не только привлекающими внимание читателя, но и просвещающими
его. Так, из главы "Адмиралтейский суд" мы видим, что старые, едва ли не
времен Эдуарда Исповедника законы о церковном суде, законы, забытые всеми,
помогают заведомому преступнику избежать виселицы, а заодно повествованию
развиваться без банальных побегов или амнистий.
Мастер сюжета, Джуд в повествовании часто сбивается на сухой
академический тон лектора общества "Знание", что резко дисгармонирует с
самой темой повести. Переводчик приложил все скромные усилия, чтобы в
русском тексте этого не было. Эталоном для него служил текст "Острова
сокровищ" в каноническом переводе Н.К.Чуковского, лексики и стилистики
которого он в меру своих способностей старался придерживаться.
Название, данное книге в русском переводе, по мнению переводчика,
гораздо более соответствует стилизации под текст XVIII века, каковой и
является повесть Джуда. Стоит ли говорить о том, что буквальный перевод
названия по-русски просто не звучит.
Одной из вольностей перевода является присовокупление к имени
царствующего монарха благопожелания "да хранит его Господь", без чего в те
времена не помыслил бы говорить о Его Величестве не только верноподданный,
но и последний разбойник, бродяга, висельник. Из персонажей книги
(англичан, разумеется) без этой приставки мог бы обойтись разве только
вольнодумец и республиканец Майкл Сильвер, отец Джона. С частым
употреблением этой приставки особую злую иронию получает применение ее
Сильвером к имени Флинта, особенно если учесть их взаимную неприязнь.
Переводчик постарался исключить постоянное именование командного
состава пиратского корабля как "лордов" или "господ" (как в переводе "Бена
Ганна"). В русском языке этот термин обретает смысл, немыслимый в довольно
демократичном обществе "джентльменов удачи".
Все же, несмотря на вольности и неизбежные недостатки перевода,
хочется надеяться, что "Долговязый Джон" придется по душе нашему читателю,
не избалованному обилием морской авантюрной прозы.
Д.С.Гуревич
1. БОЛЬНОЙ ИЗ ТОРМАРТИНА
Эти ужасные и кровавые дела произошли очень давно, и я, право, не
имел намерения взяться за перо, искренне веруя, что пираты, зарытые
сокровища, морские бунты навсегда исчезли из моей жизни. Разве что в
ночных кошмарах рисковал я увидеть снова развевающееся черное знамя с
черепом и скрещенными костями. Правда, жестокий, хитрый и красноречивый
одноногий моряк навсегда запечатлелся в моей памяти, но я был убежден, что
Долговязый Джон Сильвер предстал пред ликом разгневанного создателя вскоре
после 1766 года, когда наша славная "Эспаньола", по ватерлинию груженная
сокровищами, неторопливо вошла в Бристольскую гавань.
Однако вновь пишу я о тех ужасных и кровавых делах, понимая, что без
этого рассказа мой отчет о плаванье "Эспаньолы" выглядел бы неполным, и,
прежде всего, почитаю своим долгом предуведомить читателя о событиях,
заставивших меня опять сесть за письменный стол.
Итак, начну по порядку. Это произошло в последние годы царствования
нашего доброго короля Георга III. Был я тогда сельским врачом в
Глостершире, в холмистой части графства. Особых доходов это ремесло не
приносило, но молитвами покойного отца дела мои шли довольно успешно, а
всеобщее уважение, которым пользовались я и мое семейство, вполне заменяло
любое богатство.
Помню, как сейчас, однажды в ненастный апрельский день, вскоре после
обеда, меня вызвали к больному. Известие о джентльмене, нуждающемся в
услугах врача, принесла старая миссис Томлин. По пути к моему дому она
настолько устала, что когда, задыхаясь и кряхтя, принялась излагать суть
дела, то выглядела так, будто ей самой требовалась моя помощь. Выслушав
ее, я взял сумку с инструментами и лекарствами, пошел в конюшню и оседлал
коня, которого я назвал Беном Ганном в память о приключениях, пережитых
мною в юности. Терпеливая моя супруга Гарриэтт проводила меня, чтобы в
который уже раз провести вечер в одиночестве.
Дом в Тормартине, где ждал меня больной, хотя и не отличался
роскошью, выгодно выделялся среди домов окрестных фермеров. Особую
прелесть ему придавали окна, обрамленные полированным камнем. По слухам,
здесь в окружении немногочисленных слуг жил отшельником какой-то
джентльмен, разбогатевший в Вест-Индии. На стук дверь мне отворил лакей с
кожей кофейного цвета, подпоясанный темно-красным кушаком; гримасничая и
кланяясь, он повел меня к тяжелой черного дерева двери, бесшумно
отворившейся внутрь.
В комнате на диване, стоявшем возле камина, где полыхал яркий огонь,
полулежал старый джентльмен большого роста, одетый в богатый халат.
Сильный приступ кашля сотрясал все его огромное тело, и когда я подошел
поближе, то увидел, что платок, только что прижатый ко рту, покрылся
кровавыми пятнами. "Э-э-э, приятель, - подумал я, - плохи твои дела, Боже
мой, как тебе худо!"
Я поставил сумку на столик возле дивана и взглянул больному в лицо. В
тот же миг меня охватил озноб; сразу я почувствовал ужас, какого не
испытывал с юных лет. Я УЗНАЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА!
Больной был одноногим - вторая нога была ампутирована по самое бедро.
Большое круглое лицо Долговязого Джона Сильвера обветрилось под
тропическим солнцем, сморщилось от старости и одному Богу известно от
каких переживаний, но это был именно он! Сильвер поседел, волосы его
изрядно поредели. Взглянув на меня, он понял, что я его узнал, и
улыбнулся. Левую щеку его стягивал шрам от старой раны, но синие глаза
блестели все так же властно и лукаво.
- Присядь, Джим, - промолвил он, махнув рукой в сторону стула. - Ох,
прошу прощения, сэр, - продолжал он, лукаво улыбаясь, - вас ведь надо
называть "доктор Хокинс". Ну, да ведь мы служили когда-то на одном судне,
и ты, наверное, не будешь теперь глядеть свысока на старого Джона, не так
ли?
Он подмигнул мне и закивал головой, но сразу же задохнулся от
сильного приступа кашля. Оправившись от него и видя, что я не пришел в
себя от изумления, заговорил снова:
- Вот такие дела, Джим. Пришвартовался я здесь восемь месяцев назад и
с тех пор жду, когда придет мой час. Живу себе потихоньку, оглядываю
горизонт и ни с кем не встречаюсь. Но вот беда, никак не избавлюсь от
проклятых хрипов в груди, а этот кашель меня просто разрывает на части.
Прокашлявшись, он продолжал:
- Я, по правде сказать, только недавно услыхал, что мы с тобой
бросили якоря почти борт о борт. Потому и позвал тебя в свою каюту, чтобы
показаться ученому костоправу и, может быть, поболтать ради старой дружбы.
Усилием воли овладев собой, я сказал:
- Я был уверен, что вы давно предстали перед божьим судом, не знал
только, окончили вы свои дни на виселице или умерли от лихорадки в
каком-нибудь болоте.
При этих моих словах Сильвер откинул назад голову и рассмеялся.
Конечно, это был уже не памятный мне раскатистый хохот, а его жалкое
подобие, но и эти звуки вернули меня на миг в аккуратный камбуз старой
"Эспаньолы", мысленно я увидел синее небо и летучих рыб, даже услышал, как
попугай капитана Флинта в своей клетке в углу сердито кричит: "Пиастры,
пиастры!"
- Ну, ну, - сказал Сильвер, отсмеявшись, - неплохо сказано. Зло, мой
мальчик, но неверно. Долговязый Джон слишком хитер, чтобы повиснуть на
веревке, как туша в лавке мясника. Хотя и со мной это чуть не произошло, а
видел я в своей жизни такое, что как вспомню об этом, страх разбирает.
Видывал я, и не раз, как протягивают провинившихся моряков под килем, а
когда поднимают на борт, то они умирают в страшных мучениях, потому что
животы их распороты ракушками, приставшими к обшивке корабля. Глядел на
то, как дикари Гвинейского берега рубят на куски маленьких девочек просто
для удовольствия. Чума, кровавый бунт, человеческие жертвоприношения -
чего только не пережил старый Джон, и вот все еще сидит он с тобой и
рассказывает эти истории. А почему я жив? Потому что негодяй, говоришь ты.
Но вот что я тебе скажу, я ведь всегда знал, когда нужно быть тихим да
скромным, так и дожил до этих лет. Вот в чем мой секрет, Джим.
- Может быть и так, - отвечал я, - но что мне помешает обратиться к
ближайшему судье, чтобы тот отправил тебя на виселицу? Немало людей
погибло из-за тебя, Джон Сильвер! Ты убивал на моих глазах...
В тот же миг взгляд Сильвера забегал:
- Джим, ты ведь не тот человек, который стал бы преследовать
старика-калеку, одной ногой стоящего в гробу, - сказал он. - Даже сквайр
Трелони и капитан Смоллет не сделали бы этого. Они не пали бы так низко. -
Он замолчал на миг. - Наверное, оба джентльмена живы и здоровы, Джим?
В нескольких словах я рассказал ему, что сквайр Трелони умер
одиннадцать лет тому назад, что незадолго до смерти он стал депутатом
парламента по своему округу и все так же охотился на куропаток и стрелял
их с присущей ему меткостью, пока последняя болезнь не уложила его на ложе
скорби. Капитан Смоллет, вновь призванный войной на службу, участвовал в
славной битве адмирала Роднея против французов при Сейнтсе в 1782 году.
Французская эскадра потерпела поражение и Вест-Индия была спасена, но
капитан Смоллет погиб - ядро попало ему прямо в грудь. Умер он так же, как
и жил, - на службе своему королю, и лучшей эпитафии этому человеку не
сумел бы придумать сам мистер Шекспир.
При этих моих словах Сильвер вздохнул и пробормотал что-то в том
смысле, что в сущности они всегда были истинными англичанами; я
почувствовал, однако, что новости, мною рассказанные, его до некоторой
степени обрадовали. Сильвер бесконечно презирал легкомысленного и
взбалмошного сквайра, а безукоризненная честность и мужество капитана
Смоллета стали непреодолимой преградой его намерениям захватить сокровища
Флинта на острове Кидда.
Помолчав немного, он спросил:
- А что стало с доктором Ливси? Это, я скажу, достойный человек.
Неужели и он умер?
На сей раз у меня были добрые вести. Доктор Ливси здравствовал и
процветал. Проживая с сестрой в Тонтене, он не прекращал врачебной
