Оно всегда поражало меня напыщенным инфантилизмом. ...Я действительно не люблю
стихов или языков поверхности. От них веет счастливой праздностью и
интеллектуальным успехом -- как-будто интеллект полагается на анус, утратив душу
и сердце. Анус -- это всегда ужас. Я не понимаю, как можно испражняться и не
лопнуть, а значит -- и не потерять собственную душу. В Бармаглоте нет души.
Можно изобрести собственный язык и заставить чистый язык заговорить во
вне-грамматическом смысле, но этот смысл должен иметь собственную ценность, он
должен исходить из муки. Бармаглот -- произведение интеллектуально пресыщенного
барышника, который переваривая сытный обед, ищет себе оправдания за боль
других...
__________
2 Антонин Арто "L'Arve и L'Aume, или попытка антиграмматического выступления
против Льюиса Кэррола",
L'Arbalete (1947), по 12, 1947:
"II etait roparant, et les vliqueux tarands
Allaient en gibroyant et en brimbulkdriquant Jusque la ou la rourghe est a
rouarghe a rangmbde et
rangmbde a rouarghambde:
Tous les falomitards etaient les chats-huants Et les Ghore Uk'hatis dans le
Grabugeument."
ЛОГИКА СМЫСЛА
Когда продираешься сквозь дерьмо бытия и его язык, стихи неизбежно тоже воняют,
а Бармаглот -- стихи, автор которых пытается избавить себя от утробного бытия
страдания, куда погружен всякий великий поэт, и родившись из него, сам плохо
пахнет. В "Бармаглоте" целые куски отдают фекалиями, но это фекальность
английского сноба, накручивающего в себе непристойности, как кудри на бигудях...
Это работа сытого человека, что и чувствуется в его писаниях..."3. Подводя итог,
можно сказать, что Арто видит в Кэрроле извращенца -- маленького извращенца,
упорно разрабатывающего поверхностный язык и не чувствующего реальных проблем
языка в глубине -- шизофренических проблем страдания, смерти и жизни. Арто
кэрроловские игры кажутся пустыми, пища -- слишком мирской, а фекальность --
лицемерной и слишком благовоспитанной.
Но оставим дух Арто в покое и рассмотрим другой текст, чья красота и
содержательность остаются клиническими4. В книге Луи Вольфсона некто, называющий
себя больным или шизофреником, "изучающим языки", ощущает существование и
дизъюнкцию двух серий оральности: дуальность вещей-слов, поглощений-выражений, и
поглощаемых объектов-выражаемых предложений. Еще резче дуальность между "есть" и
"говорить" может быть выражена в дуальностях платить-говорить и
испражняться-говорить. В особых случаях эта дуальность переходит и раскрывается
в дуальности двух видов имен, предложений или двух типов языков, а именно: в
языке его матери -- английском, -- по сути своей пищеварительном и
экскрементальном, и в иностранных языках, по существу выразительных, которыми
больной старается овладеть. Мать всячески пытается помешать ему продвинуться в
изучении языков. Делает она это двумя одинаковыми способами. То она соблазняет
его аппетитной, но недоступной пищей в плотно закрытых банках; то резко вступает
с ним в разговор по-английски, прежде чем тот успевает заткнуть уши. Однако,
ученик весьма изобретательно противостоит таким вмешатель-
___________
3 Letter a Henri Parisot, Lettres de RodeT., Paris, G.L.M., 1946.
4 Луи Вольфсон, "Шизофрения и язык, или фонетика у психотиков", Les Temps
madernes, n° 128, июль, 1964.
120
ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
ствам. Во-первых, он ест как обжора, набивает живот до отказа, колотит банки и
при этом без конца повторяет все те же иностранные слова. Но на более глубоком
уровне он обеспечивает резонанс между этими двумя сериями, взаимообмен между
ними, переводя английские слова в иностранные согласно их фонетическим элементам
(согласные звуки здесь более важны). Например, tree [дерево -- англ.]
преобразуется сперва благодаря букве R, которая находится во французском слове
[arbre (дерево -- франц.)], а затем благодаря букве Т, находящейся в
соответствующем еврейском слове. А поскольку русские говорят derevo [дерево], то
с полным правом можно превратить "tree" в lere [терМ\, где Т становится D
{дМре]. Эта и без того сложная процедура заменяется на более общую, как только у
больного возникает идея вызвать еще большее число ассоциаций: слово early
(рано), чьи согласные R и L ставят очень деликатную проблему, превращается в
разнообразные французские речевые обороты: "suR-Le-champ" [немедленно], "de
bonne heuRe" [битый час], "matinaLement" [сию минуту], "а 1а paRole" [держать
речь], "devoRer L'espace" [пожирать пространство]; или даже в эзотерическое и
фантастическое слово из немецких согласных "uriich". (Вспомним, что Раймон
Руссель в изобретенных им техниках по устанавливанию и превращению серий во
французском языке, различал первичную -- строгую -- процедуру и вторичную --
обобщенную -- процедуру, основанную на ассоциациях.) Часто бывает так, что
какие-то непокорные слова противятся этим процедурам, порождая нетерпимые
парадоксы. Так, слово ladies [дамы -- англ.], относящееся только к половине рода
человеческого, может быть переписано по-немецки leutte [люди -- нем.] или же
по-русски loudi [люди], что, наоборот, обозначает все человечество.
Здесь опять возникает впечатление, что есть некое сходство между всем только что
сказанным и сериями Кэррола. И в произведениях Кэррола основная оральная
дуальность есть-говорить иногда смещается и проходит между двумя типами или
двумя измерениями предложения. В других случаях она застывает и становится
"платить-говорить" или "экскременты-язык". (Алиса должна
121
ЛОГИКА СМЫСЛА
купить вещицу в лавке Овцы, а Шалтай-Болтай платит своими словами. Что касается
фекальности то, по словам Арто, в работах Кэррола она присутствует повсеместно).
Точно так же, когда Арто развивает свою собственную серию антиномий -- "быть и
подчиняться, жить и существовать, действовать и думать, материя и душа, тело и
разум", -- то у него самого возникает ощущение необычайного сходства с Кэрролом.
Он объясняет это впечатление, говоря, что Кэррол протянул руку через время,
чтобы обворовать, заняться плагиатом у него, Антонина Арто. Это касается как
стихов Шалтая-Болтая о рыбках, так и Бармаглота. Но почему при этом Арто
добавил, что все написанное им не имеет никакого отношения к писаниям Кэррола?
Почему такое необычайное сходство соседствует с радикальной и явной неприязнью?
Тут достаточно еще раз задаться вопросом, как и где организуются серии Кэррола.
Эти две серии артикулируются на поверхности. На этой поверхности линия служит
границей между двумя сериями -- предложений и вещей -- или между измерениями
самого предложения. Вдоль этой линии вырабатывается смысл как то, что
одновременно выражается предложением и принадлежит вещам в качестве атрибута --
"выражаемое" в предложениях, и "приписываемое" в обозначениях [денотациях],
Следовательно, эти две серии соединяются через их различие, а смысл пробегает
всю поверхность, хотя и остается на своей собственной линии. Несомненно, этот
нематериальный смысл является результатом телесных вещей, их смешений, действий
и страданий. Но такой результат обладает совершенно иной природой, чем телесная
причина. Именно поэтому смысл как эффект, всегда присутствуя на поверхности,
отсылает к квази-причине, которая сама является бестелесной. Это всегда
подвижный нонсенс, выражающийся в эзотерических словах и словах-бумажниках и
распределяющий смысл по обеим сторонам одновременно. Все это формирует
поверхностную организацию, на которой произведения Кэррола разыгрывают свои
зеркало-подобные эффекты.
Арто говорил, что это -- только поверхность. Такое откровение, оживляющее для
нас дух Арто, известно любому шизофренику, который тоже проживает его по-
122
ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
своему. Для него нет -- больше нет -- никакой поверхности. Как же было Кэрролу
не поразить Арто, представ в облике желанной маленькой девочки, защищенной от
всяких глубинных проблем? Первое, что очевидно для шизофреника, -- это то, что
поверхность раскололась. Между вещами и предложениями больше нет никакой границы
-- именно потому, что у тел больше нет поверхности. Изначальный аспект
шизофренического тела состоит в том, что оно является неким телом-решетом. Фрейд
подчеркивал эту способность шизофреника воспринимать поверхность и кожу так, как
если бы они были исколоты бесчисленными маленькими дырочками5. Отсюда следует,
что тело в целом уже ни что иное, как глубина -- оно захватывает и уносит все
вещи в эту зияющую глубину, представляющую собой фундаментальное дегенеративное
изменение. Все есть тело и телесное. Все -- смесь тел и внутри тел, сплетение и
взаимопроникновение. Арто говорил, что все физично:
"У нас в спине -- цельный позвоночник. Позвоночник, пронзенный гвоздем боли,
который -- пока мы гуляем, поднимаем тяжести, сохраняем равновесие --
превращается в насаженные один на другой футляры"6. Дерево, колонна, цветок или
тростник -- все это вырастает внутри тела. Наше тело всегда пронизывают другие
тела и сосуществуют с его частями. В действительности все -- это некий футляр,
упакованные пища и экскременты. Так как нет поверхности, то у внутреннего и
внешнего, содержащего и содержимого больше нет четких границ. Они погружаются в
универсальную глубину или вращаются в круге настоящего, который сжимается все
больше и больше по мере наполнения. Значит, образ жизни шизофреника --
противоречие: либо в глубинной трещине, пересекающей тела, либо в раздробленных
частях, враща-
___________
5 Фрейд, "Бессознательное", в кн.: Метапсихология (1915). Приводя случаи двух
пациентов, один из которых воспринимает свою кожу, а другой свой носок как
системы из маленьких дырочек, грозящих постоянно разрастаться, Фрейд показывает,
что это как раз симптом шизофрении, который не подходит ни к истерику, ни к
одержимому навязчивыми идеями.
6 Антонин Арто, La Tour de feu, апрель, 1961.
123
ЛОГИКА СМЫСЛА
ющихся и насаженных друг на друга. Тело-решето, раздробленное тело и
разложившееся тело -- три основных измерения шизофренического тела.
При таком крушении поверхности слово полностью теряет свой смысл. Возможно оно
сохраняет определенную силу денотации [обозначения], но последняя воспринимается
как пустота; определенную силу манифестации, но она воспринимается как
безразличие; определенное значение, но оно воспринимается как "ложь". Как бы то
ни было, слово теряет свой смысл -- то есть свою способность собирать и выражать
бестелесный эффект, отличный от действий и страданий тела, а также идеальное
событие, отличное от его реализации в настоящем. Каждое событие реализуется,
пусть даже в форме галлюцинации. Каждое слово физично и немедленно воздействует
на тело. Процедура состоит в следующем: слово -- часто пищеварительной природы
-- проявляется в заглавных буквах, напечатанных как в коллаже, который его
обездвиживает и освобождает от смысла. Но в тот момент, когда пришпиленное слово
лишается своего смысла, оно раскалывается на куски, разлагается на слоги, буквы
и, более того, на согласные, непосредственно воздействующие на тело, проникая в
последнее и травмируя его. Мы наблюдали это в случае с шизофреником, изучающим
языки. В тот момент, когда материнский язык лишается своего смысла, его
фонетические элементы становятся сингулярно ранящими. Слово больше не выражает
атрибута положения вещей. Его фрагменты сливаются с невыносимо звучащими
качествами. Они внедряются в тело, где формируют смесь и новое положение вещей
так, как если бы они сами были громогласной, ядовитой пищей или упакованными
экскрементами. Части тела, его органы определяются функцией разложенных
элементов, атакующих и насилующих их7. В муках этой борьбы эффект языка
заменяется чистым языком-аффектом: "Все, что пишется, -- ПОХАБЩИНА" (то есть,
всякое зафиксированное или начертанное слово разлагается на шумовые,
пищеварительные или экскрементальные куски).
____________
7 По поводу букв-органов см. Антонин Арто, "Le Rite do peyoti", в Les
Tarahlimaras, ed. Arbalete, pp.26-32.
124
ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
