тел, которым он
_____________
3 Mallarme, "Mimique", (Euvres, Pleiads, Paris, Gallimard, p.310. 94
ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА
дает меру. Но будучи пустой и развернутой формой времени. Эон делит до
бесконечности то, что преследует его, никогда не находя в нем пристанища --
Событие всех событий. Вот почему единство событий-эффектов так резко отличается
от единства телесных причин.
Эон -- идеальный игрок, привнесенный и разветвленный случай, уникальный бросок,
от которого качественно отличаются все другие броски. Он играет или
разыгрывается по крайней мере на двух досках или на границе двух досок. Здесь он
прочерчивает свою прямую и рассекающую линию. Эон собирает вместе и распределяет
по всей своей длине сингулярности, соответствующие обеим доскам. Эти доски-серии
относятся друг к другу подобно небу и земле, предложениям и вещам, выражениям и
поглощениям или, как сказал бы Кэррол, -- таблице умножения и обеденному столу.
Эон -- именно граница этих двух досок, прямая линия, разделяющая их. Но он в то
же время и гладкая поверхность, соединяющая их, световодозвуконепроницаемое
оконное стекло. Следовательно, Эон циркулирует по сериям, без конца отражая и
разветвляя их. Это благодаря ему одно и то же событие одновременно и выражается
в предложении, и является атрибутом вещей -- игра Малларме, иначе, "книга". У
такой книги есть свои две доски (первая и последняя страницы на одном
развороте), множество своих внутренних серий, содержащих сингулярности
(подвижные, взаимозаменяемые страницы, созвездия-проблемы), своя прямая
двусторонняя линия, отражающая и разветвляющая серии ("центральная чистота",
"равенство перед богом Янусом"), а поверх этой линии -- непрестанно
перемещающаяся случайная точка, возникающая в виде пустого места на одной
стороне и в виде сверхштатного объекта на другой (гимн и драма; "чуть-чуть
священника, чуть-чуть танцора"; и еще: лакированная мебель, сделанная из ящиков,
и шляпа без полей как архитектонические элементы книги). В четырех более или
менее обработанных фрагментах Книги Малларме встречаются мысли, в чем-то
созвучные сериям Кэррола. Один фрагмент развивает двойные серии: вещи или
предложения, есть или говорить, питаться или представляться, съесть приглашенную
даму или ответить на приглашение. Во
95
ЛОГИКА СМЫСЛА
втором фрагменте выделены "твердая и благожелательная нейтральность" слова,
нейтральность смысла по отношению к предложению, а также нейтральность порядка,
выражаемого по отношению к лицу, которое слышит [слова]. Следующий фрагмент
показывает на примере двух переплетенных женских фигур уникальную линию События,
которое, всегда находясь в неравновесии, представляет одну из своих сторон как
смысл предложений, а другую -- как атрибут положений вещей. И наконец, последний
фрагмент показывает случайную точку, пробегающую по линии, -- точку igitur, пли
точку Кидания кости, на которую дважды указывают и старик, умерший от голода, и
ребенок, рожденный из речи -- "ибо смерть от голода дает ему право начать
заново..."4.
__________
4 Le "Livre" de Mallarme, Paris, Gallimard, 1978: см. исследование Жака Шерера о
структуре "книги", в частности, его комментарии к четвертому фрагменту (pp.
130-138). Однако я не думаю, что Малларме знал Льюиса Кэррола, несмотря на
наличие мест, где произведения этих авторов очень близки, а также на некоторые
общие для них проблемы: даже Nursery Rhymes, где обсуждается Шалтай-Болтай,
основан на других источниках.
Одиннадцатая серия: нонсенс
Итак, каковы же вкратце характеристики парадоксального элемента, этого вечного
двигателя. Его функция в том, чтобы пробегать разнородные серии, координировать
их, заставлять резонировать и сходиться к одной точке, а также размножать их
ветвлением и вводить в каждую из них многочисленные дизъюнкции. Он выступает
одновременно и как слово = х, и как вещь == х. Поскольку парадоксальный элемент
связан сразу с двумя сериями, он обладает двумя сторонами. Но эти стороны
никогда не бывают в равновесии, не соединяются вместе, не сливаются, так как
парадоксальный элемент всегда остается в неравновесии по отношению к самому
себе. Для объяснения подобной корреляции и несимметричности мы использовали
разные пары: парадоксальный элемент одновременно является избытком и
недостатком, пустым местом и сверхштатным объектом, "плавающим означающим" и
утопленным означаемым, эзотерическим словом и экзотерической вещью, белым словом
и черным объектом. Вот почему он всегда обозначается двумя способами: "Ибо Снарк
был Буджу-мом, поймите". Но не следует представлять себе дело так, будто Буджум
-- это страшная разновидность Снарка; отношение рода и вида здесь не подходит.
Скорее, мы столкнулись с двумя несимметричными половинами некой предельной
инстанции. Нечто подобное мы узнаем от Секста Эмпирика: стоики пользовались
словом, лишенным значения, -- Блитури -- и применяли его в паре с таким
коррелятом, как Скиндапсос1. Ибо блитури был скиндапсосом, поймите. Слово = х в
одной серии, но в
_________
1 Секст Эмпирик, Сочинения, т.2 -- М., Мысль, 1976 -- С. 176. Блитури -- это
звукоподражание, уподобленное звучанию лиры; скиндапсос обозначает машину или
инструмент.
97
ЛОГИКА СМЫСЛА
то же время вещь = х -- в другой. Возможно (в этом мы убедимся позже), к Эону
следует добавить еще третий аспект -- действие = х, поскольку серии резонируют,
коммуницируют и формируют "историю с узелками". Снарк -- неслыханное имя, но это
также и невидимый монстр. Он отсылает к страшному действию -- к охоте, в
результате которой охотник рассеивается и утрачивает самотождественность.
Бармаглот -- это неслыханное имя, фантастическое чудовище, но также и объект
страшного действия -- великого убийства.
Вообще говоря, пустое слово может обозначаться любыми эзотерическими словами
(это, вещь, Снарк и так далее). Функция пустого слова, или эзотерических слов
первой степени, состоит в том, чтобы координировать две неоднородные серии. В
свою очередь, эзотерические слова кроме того могут обозначаться
словами-бумажниками -- словами второй степени, чья функция -- разветвлять серии.
Двум степеням эзотерических слов соответствуют две разные фигуры. Первая фигура.
Парадоксальный элемент является одновременно и словом, и вещью. Другими словами,
и пустое слово, обозначающее парадоксальный элемент, и эзотерическое слово,
обозначающее пустое слово, исполняют функцию выражения вещи. Такое слово
обозначает именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно
выражает свое обозначаемое и обозначает собственный смысл. Оно одновременно и
говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой
собственный смысл. А это совершенно ненормально. Ведь мы знаем, что нормальный
закон для всех имен, наделенных смыслом, состоит именно в том, что их смысл
может быть обозначен только, другим именем (n1 --> n2 --> n3...). Имя же,
высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом (Nn). Нонсенс
обладает тем же свойством, что и слово "нонсенс", а слово "нонсенс" -- тем же
свойством, что и- слова, не имеющие смысла, то есть условные слова, используемые
нами для обозначения нонсенса. Вторая фигура. Слово-бумажник само является
источником альтернативы, две части которой оно формирует (злопасньй =
злой-и-опасный или опасный-и-злой). Каждая виртуальная часть такого
98
НОНСЕНС
слова обозначает смысл другой части или выражает другую часть, которая в свою
очередь обозначает первую. В рамках одной и той же формы все слово целиком
высказывает свой собственный смысл и поэтому является нонсенсом. В самом деле,
ведь второй нормальный закон имен, наделенных смыслом, состоит в том, что их
смысл не может задавать альтернативу, в которую они сами бы входили. Таким
образом, у нонсенса две фигуры: одна соответствует регрессивным синтезам, другая
-- дизъюнктивным синтезам.
Могут возразить: все это ничего не значит. То, что нонсенс высказывает
собственный смысл, -- лишь пустая игра слов. Ведь он по определению не имеет
смысла. Но такое возражение неосновательно. Пустословием была бы фраза, что
нонсенс имеет смысл, а именно тот, что у него нет никакого смысла. Но у нас об
этом вообще речь не идет. Наоборот, когда мы допускаем, что нонсенс высказывает
свой собственный смысл, мы хотим указать на то специфическое отношение, которое
существует между смыслом и нонсенсом, и которое не совпадает с отношением между
истиной и ложью, то есть его не следует понимать просто как отношение
взаимоисключения. В этом на самом деле и состоит главнейшая проблема логики
смысла: зачем тогда совершать восхождение от области истины к области смысла,
если бы все дело заключалось только в том, чтобы отыскать между смыслом и
нонсенсом отношение, аналогичное тому, что существует между истиной и ложью? Мы
уже видели, сколь бесплоден переход от обусловленного к условию с тем только,
чтобы помыслить условие в образе обусловленного как простую форму возможности.
Условие не может иметь со своим отрицанием тот же тип связи, какой обусловленное
имеет со своим отрицанием. Утверждение между смыслом и нонсенсом изначального
типа внутренней связи, некоего способа их соприсутствия необходимым образом
задает всю логику смысла. Сейчас мы можем лишь намекнуть на этот способ,
рассматривая нонсенс как слово, высказывающее свой собственный смысл.
Парадоксальный элемент -- это нонсенс, взятый в двух приведенных выше фигурах.
Но нормальные законы
99
ЛОГИКА СМЫСЛА
не обязательно противоречат этим двум фигурам. Наоборот, данные фигуры подчиняют
нормальные, наделенные смыслом слова этим законам, не приложимым к самим
фигурам: всякое нормальное имя имеет смысл, который должен обозначаться другим
именем и который должен задавать дизъюнкции, заполненные другими именами.
Поскольку наделенные смыслом имена подчиняются нормальным законам, они обретают
определения сигнификации [determination de signification]. Определение
сигнификации не то же самое, что закон. Первое вытекает из последнего: оно
связывает имена, то есть слова и предложения, с понятиями, свойствами и
классами. Значит, когда регрессивный закон утверждает, что смысл имени должен
обозначаться другим именем, то с точки зрения сигнификации имена, обладающие
разными степенями, отсылают к классам и свойствам разных "типов". Каждое
свойство должно относиться к более высокому типу, чем свойства и индивиды,
которых оно собой объединяет, а каждый класс должен быть более высокого типа,
чем объекты, которые в него входят. Следовательно, множество не может содержать
ни самого себя в качестве элемента, ни элементы разных типов. Точно так же,
согласно дизъюнктивному закону, определение сигнификации утверждает, что
свойство или термин, положенные в основу классификации, не могут принадлежать
какой-либо группе, входящей в данную классификацию. Элемент не может быть ни
частью подмножеств, которые он определяет, ни частью множества, чье
существование он предполагает. Таким образом, двум фигурам нонсенса
соответствуют две формы абсурда. Эти формы определяются как "лишенные
сигнификации" и приводящие к парадоксам: множество, включающее самого себя в
качестве элемента; элемент, раскалывающий предполагаемое им множество -- то есть
к парадоксам множества всех множеств и полкового брадобрея. Итак, абсурд
выступает то как смешение формальных уровней в регрессивном синтезе, то как
порочный круг в дизъюнктивном синтезе2. Определение сигнифи-
___________
2 Это различие соответствует тем двум формам нонсенса, которые предложил Рассел.
По поводу этих двух форм см. Franz Crahay, Le Fomalisme logico-mafhematique et
le probleme du non-sens, Paris, 1957. Расселовское различие является,
по-видимому, более предпочтительным, чем очень общее различие, предложенное
Гуссерлем в Логических исследованиях, между "нонсенсом" и "контр-смыслом",
которое вдохновляет Кайре в Epimunide et menteur (Hermann, pp.9 sq.).
100
НОНСЕНС
кации интересно тем, что оно порождает принципы не-противоречия и исключенного
