- Да все в порядке, мама, - запротестовала Нина. - Честное слово.
- Ну...
- Я на автобус опоздаю.
Мама вздохнула и позволила Нине поступить по-своему. Они дошли вместе
до угла Грэссо и Ли, где Нина села на городской автобус до Реддингской
Высшей в центре города. Мама поцеловала ее на прощанье и отправилась по Ли
в свою мастерскую, взяв с Нины обещание, что та немедленно вернется домой,
если почувствует себя нехорошо.
Нина плюхнулась на скамейку, изо всех сил стараясь не замечать парня,
прислонившегося к столбу с табличкой. Дэнни Конник. Тощий, как жердь,
лупоглазый, вечно со жвачкой во рту, он был местным компьютерным шизиком,
и, неизвестно почему, считал себя страшно привлекательным. Он вечно
приставал к Нине по той простой причине, что они ездили до школы на одном
автобусе.
Он пытался заглянуть ей в глаза, и Нина отвернулась в сторону,
запахивая куртку поплотнее, потому что снова начала мерзнуть.
- Эй, Нина... - позвал он.
Нина закрыла глаза и сделала вид, что не слышит его.
- Нина!
Холод, словно ледяной зимний ветер, охватил вдруг ее, и она задохнулась
от неожиданности. Удивленно Нина открыла глаза. Какое-то мгновение она
смотрела на мир сквозь снежную метель, и вдруг она оказалась где-то...
Совсем в другом месте.
Не в своем теле. В чьем-то чужом теле. Это ощущение было слишком хорошо
знакомо, чтобы не узнать его. Нина оглядела себя и увидела передние лапы
уличной кошки, серые и грязные. Зрение снова изменяло ей: искаженные
перспективы, расширенное боковое зрение, смещенные цвета. Мир запахов
дразнил ее ноздри: выхлопы автомобилей, мусор и ошметки в аллее. Звуки
были усилены и сделались как-то резче, отчетливее - они врывались ей в
уши, словно толченое стекло. Она сидела на крышке мусорного бака, глядя в
сторону автобусной остановки, где...
Где сидела она сама, дожидаясь автобуса.
У Нины нехорошо засосало под ложечкой, когда она поглядела сама на себя
из другого тела.
Нет, подумала она, ну не до такой же степени!
Она ведь даже не спала, как же мог этот сон присниться ей?
Если только она не заснула там, на скамейке.
Может быть, если она поднесет кошачье тело к своему собственному,
вскочит к нему на колени, это соприкосновение разрушит колдовство,
которому она подверглась?
Ведь это же наверняка колдовство!
Эшли, ее порча.
Нина тронулась было с места, но, как это всегда бывало в снах,
незнакомое тело не слушалось. Она потеряла равновесие и чудом не упала с
крышки мусорного бака.
Растерянность и испуг вырвали из ее груди жалобное мяуканье.
Нет, все, с нее хватит. Как только Эшли попадется ей на глаза...
В затылке загудело - нервы кошачьего тела, в которое она сейчас была
заключена, о чем-то предупреждали, хотя Нина и не понимала, о чем. Она
медленно, осторожно обернулась, аккуратно переступая кошачьими лапами, и
увидела в конце улочки расплывчатую фигуру. Та была в слишком густой тени,
чтобы различить ее получше - слишком размытая даже для хорошего кошачьего
зрения.
В воздухе вдруг запахло снегом. И зимним морозом. Холод заструился по
каменным оградам и по мостовой - холод, истекающий от этой тени, возле
которой было холоднее всего.
Тень что-то говорила, но Нина не могла понять, что. Она лишь слышала ее
голос - тяжелый и низкий, словно гул ломающегося толстого льда на реке.
"Что тебе надо?" - хотела спросить Нина, потому что знала: тень
чего-то хочет от нее, но из кошачьего горла вырвался лишь странный писк и
хрип.
Тень сделала шаг вперед.
Нина почувствовала, как стало холоднее. Ей показалось, что в воздухе
кружатся снежинки. Она услышала тихий звон - словно бусины на занавеси,
сплетенной мамой, шелестят друг о друга, но еще тише.
Тут ужас охватил кошачий дух и снова овладел всем телом. Оно
развернулось, прыгнуло и помчалось с такой головокружительной скоростью,
что Нине стало бы дурно - если бы она была в своем облике. Если бы она не
была всего лишь бестелесным духом, всаженным в голову уличной кошки.
- ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА! - прокричала она беззвучно.
Тень в конце улочки позвала ее, слов все еще нельзя было разобрать. У
Нины заломило в висках - от холода, от незнакомых кошачьих движений, от
голоса тени, который был теперь пронзительным, словно звук бьющегося
стекла. Кошка ринулась по Грэссо-стрит, бросаясь под ноги прохожим. Нина
почувствовала: то, что связывало ее с кошкой, что бы это ни было, -
подается, отпускает ее. Это было похоже на падение в бездну, ее захватило
и кружило удушающим вихрем, пока...
Нина широко открыла глаза и увидела вплотную лицо Дэнни Конника, а его
руку - на своем плече. Он тряс ее.
- Что...?
- Поехали, наркоманка, - сказал он. - Автобус пришел.
Нина приподнялась на скамейке, все еще неуверенная в движениях. Автобус
нависал над Дэнни, как Левиафан. Уличный шум отдавался в ее ушах
неприятным звоном.
Резкая боль сидела где-то за глазами.
- Автобус?.. - повторила она.
- Ты что, торчишь, Карабальо? - спросил Дэнни.
- Нет, я...
Неужели все это только привиделось ей? И она просто в самом деле
заснула тут на скамейке, как какая-нибудь побродяжка?
Нина бросила взгляд на конец улочки. Не веет ли все еще оттуда холодом?
Что это там, в глубине, в тени - глаза, которые все еще смотрят на
нее, или просто утренние солнечные зайчики скачут по детским рисункам?
Водитель посигналил.
- Эй, ребята, ну что, едем, или что? - крикнул он.
Дэнни поднял Нину на ноги и подтолкнул к ступенькам автобуса. Он
показал свой билет, покопался в кармане у Нины, пока не нашел там ее
билет, потом провел ее к сиденью в конце салона. Нина замечала смутно, что
все в автобусе смотрят на нее, но была еще слишком не в себе, чтобы
побеспокоиться из-за этого нежеланного внимания к себе.
- Ты, что, не знаешь, что бывает от наркоты? - зашептал Дэнни ей в
ухо, когда они сели. - Посмотри, на что ты похожа - а еще ведь и девяти
нет! Я всегда думал, что ты не такая, Нина.
- Я... Я не на наркотиках, - ответила Нина.
- Тогда что же с тобой творится?
Нина пожала плечами.
Если я скажу, ты не поверишь, подумала она. И вдруг она осознала, что
сидит на одном сиденьи с ним, и что ей придется сидеть здесь теперь до
самой школы.
Замечательно! Оставалось только надеяться, что никто из ее знакомых ее
не видит.
Если хоть словечко разнесется об этом, она погибла.
- Да, пришлось мне поволноваться... - сказал Дэнни.
Нина повернулась к нему и посмотрела на него - по-настоящему
посмотрела. И вдруг ей стало ужасно неудобно. Он, конечно, шизик, но вот,
он, после того, как она день за днем гоняла и презирала его, сколько себя
помнит, он помогает ей.
Старается понравиться. Быть хорошим. А она может только думать о том,
как неприятно будет, если кто-нибудь увидит ее с ним.
Да, вот она, твоя благодарность, Нина, сказала она себе.
- Наверно, я все еще не оправилась от вчерашнего гриппа, - сказала
Нина вслух.
- Может быть, тебе лучше остаться еще на день дома?
- Господи, ты говоришь, как моя мама.
- Вот спасибо!
Нина не могла удержаться от смеха, при виде рожи, которую скорчил Дэнни.
* * *
Нина встретила Джуди в женском умывальнике возле ротонды, от которой,
словно спицы от втулки колеса, расходились остальные здания Реддингской
Высшей школы. В воздухе плотно висели сигаретный дым и девчачья болтовня
- девчонки урывали последние свободные минутки перед началом урока. Джуди
прорвалась к зеркалу и переодевалась в то, в чем родители не выпустили бы
ее из дома. Она улыбнулась Нине, когда та вошла. Джуди уже сняла приличные
блузку и юбку, которые купила ей мать, и надела выцветшие джинсы и
цветастую куртку.
Вокруг все гудело от разговоров.
- Слышала о Валери и Брэде?
- Да, они разругались вчера вечером.
- Он такой горячий!
- Исключительно!
- Она, должно быть, совсем свихнулась, раз решила порвать с ним.
- Я слышала, это он порвал с ней, потому что она гуляла с Кейтом
Ларсоном.
- У меня, кажется, прыщик в носу...
- Ну, дела!
- Дебби все время над ними смеется.
- Слышали новость? Бет Грант уходит из школы танцевать в "Пуссиз".
- Но это же стрип-клуб!
- Рассказывай!
Нина слушала эту болтовню, не встревая, дожидаясь, когда же Джуди
покончит со своей косметикой.
- Ну, как я выгляжу? - спросила та наконец.
- Просто убийственно, - заверила Нина.
И это была правда. Кожа у Джуди была настолько чистой, что за такую
Нина готова была застрелиться, а волосы завивались так, будто были
курчавыми от природы.
Нине же приходилось каждое утро целую вечность торчать перед зеркалом,
пытаясь заставить свои волосы стать хоть чуть-чуть волнистыми.
Только по дороге в класс Нина смогла заговорить с Джуди о том, что
случилось с ней утром.
- Это уже слишком, - сказала Джуди, когда Нина закончила рассказ.
- Как ты думаешь, я схожу с ума, или что? - спросила Нина. - Дэнни
решил, что я на наркотиках.
При упоминании его имени лицо Джуди вытянулось.
- А что, если это случится в школе? - продолжала Нина.
- Ты совсем не можешь контролировать это?
Нина покачала головой, хотя и не была уверена полностью.
- Не знаю, - ответила она. - Я каждый раз так паникую, что не могу
остановиться и спокойно разобраться. Я просто хочу вырваться из этих тел,
в которые попадаю. Вырваться прочь...
- Но... - задумалась Джуди. - Ты все-таки заснула там, пока ждала
автобуса, или нет?
- Я... - Нина умолкла, пытаясь расставить все события этого утра по
порядку.
- Я не знаю, - сказала она наконец. - По-моему, я только закрыла
глаза на секунду, и тут же все это началось.
- Тогда, может быть...
Зазвенел звонок, и в коридоре началась суматоха - щелканье защелок,
топот школьников, бросившихся к своим классам.
- Поговорим попозже, - сказала Джуди, и они с Ниной присоединились ко
всеобщему потоку.
ЭШ
Утром в четверг Эш не смогла пойти в школу. В выходные ее заперли дома,
поэтому уже три дня подряд она вела себя, как паинька, каждый день ходила
на бесконечно занудные уроки, один за другим, не пропуская ни единого;
каждый день приходила домой к положенному времени и сидела потом в одной
спальне с Ниной, подглядывавшей за ней каждый раз, когда ей казалось, что
Эш этого не замечает; и помогала по дому, как хорошая девочка, - в общем,
старалась изо всех сил.
Но сколько же можно! Эш пришлось украсть для себя хотя бы это утро, а
не то она просто свихнулась бы.
Поэтому она встала рано и вышла из дома еще раньше, чем кузина оделась.
Когда Нина с матерью подходили к автобусной остановке, Эш уже была на
другом конце города и садилась на скамейку в Фитцгенри-Парке. Она сидела и
смотрела, как разворачивается утро, и последние пассажиры спешат к
конторским кварталам, выходящим на парк, а потом стала наблюдать за
завсегдатаями парка, начинавшими свой день.
Первой появилась кошачья дама. Перед собой она толкала решетчатую
бакалейную тележку со всеми пожитками, одетая во столько одежек, что,
казалось, весь свой гардероб она носит на себе. С тележки она сняла мешок
с сухой кошачьей едой и стала кормить кошек, собравшихся под военным
памятником на ее призывное "кис-кис" и запах еды.
Скоро прибыли и остальные: Педро, испанец-рассказчик, всегда
приходивший рано, чтобы занять лучшее место у фонтана, откуда он
декламировал свои истории прогуливавшимся посетителям; пара музыкантов -
скрипач и цимбалистка, которая, как давно уже знала Эш, дольше
настраиваилась, чем играла; велосипедист, чей трехколесный агрегат был
увешан всевозможными украшениями - лампочками, зеркалами, флажками и
радиоприемником, - а сзади было прилажено детское сиденье, в котором
сидел его пес Серфер, тощая нечесаная собака неясного происхождения с
игрушечными черными очками на носу. Были там и нищие, алкаши после
бесплатного завтрака у миссионеров, другие школьники-прогульщики, которые,
