заслужившие все, что они теперь получили. И в День
Независимости ударит большой колокол. Когда он звонит, каждый,
еще сохранивший мужество гражданин выходит из своего дома.
Самое время тогда подойти к соседу. Как дела, корешок. И
врезать ему по сусалам. Во имя соседской ненависти. Во имя
того, чтобы в этот день по нашим лужайкам не таскался никто
нежелательный. Ни ирландская шушера, чтоб ей подтереться
трилистником. Ни поляки с ихними собачонками. Ни прочая сволочь
из центральной Европы, которая ссыт в кухонные раковины, прямо
на немытые тарелки. Чтобы по нашим лужайкам гуляли одни только
наши красиво одетые детки, воющие от испуга, глядя, как их
пузатые папочки лупят друг друга по рылам.
-- Вроде здесь, мистер Кристиан. Видите, на лужайке
табличка с номером.
-- О'кей. Подъезжай к обочине и жди. Если я буду
задерживаться, я тебе сообщу.
-- Да чего там, мистер Кристиан, веселитесь, сколько
хотите, сейчас по радио хороший футбол начнут передавать. Я еще
книжку взял про дзю-до, хочу выучить кой-какие из ваших
приемов. Чего же лучше. Приятного вам вечера.
Кристиан поднимается по зеленоватым от мха ступенькам.
Лужайку дугой рассекает дорожка из разномастных и
разнокалиберных камней. Старые дубы и ильмы. Голубые ели по
сторонам от каменного крыльца с дощатой дверью. За окнами,
затянутыми сеткой, темно. А тот дом, надо полагать, принадлежит
итальянцу и, господь милостивый, у входа в него стоит
полицейский.
Кристиан нажимает белую кнопочку, изнутри доносится
колокольный перезвон. На покрытом лаком кружке, отпиленном от
бревна, значится "Здесь живут Джин и Говард". Из-за угла их
островерхого крытого черепицей уютного домика вылетает
веснушчатый мальчишка. Волоча за собой красную тачку. Под
большими раскидистыми деревьями. Видны пристроенный сбоку к
дому итальянца поместительный гараж и широкая подъездная
дорожка. Слышатся легкие шаги. Поскрипывает пол. Красное платье
мелькает за потускневшей медной сеткой двери. Которая
открывается. Тонкие пальцы, вытираемые о передник. Большие
блестящие темные глаза. На лице. Венчающем хрупкое тело.
-- Вы, должно быть, Корнелиус Кристиан.
-- Да, это я.
-- Добро пожаловать, мы очень вам рады, заходите. Говард
на заднем дворе, приколачивает для ребятишек лестницу. Я так
много о вас слышала.
Стойка для зонтов. Две пары галош в ожиданьи зимы. На
полу, выложенном красной плиткой. Полумрак и прохлада. Дальше
гостиная, большой синий ковер под ногами. В арочном проходе
сервированный для обеда стол. Нежные ножки миссис Гау. Покрытые
загаром. Едва приметная белизна по сторонам от ахиллесовых
сухожилий. Маленькая аккуратная попка под красным платьем,
похожая на пару шариков от подшипника. От которых у меня в зобу
спирает дыхание.
-- Пожалуйста, присаживайтесь. Извините за эти дурацкие
комиксы, они у нас по всему дому раскиданы. Я позову Говарда.
Хотите чаю со льдом.
-- Да, с удовольствием, благодарю вас, мадам.
-- Какой вы вежливый, в точности как Говард рассказывал,
мадам и все такое. Ну, присаживайтесь же.
Появляется сияющий Говард. Протянутая ладонь. Брюки цвета
хаки, белая рубашка с открытым воротом, подвернутые рукава. И
синие туфли на резиновой подошве. Такие же, как у Фанни,
называющей их яхтсменками.
-- Привет, Корнелиус, а я думал вы позвоните со станции,
чтобы я вас забрал. Вы что же, пешком пришли.
-- Приехал на машине.
-- Не знал, что вы водите. Постойте-ка, вот здорово, вы
снова заговорили.
-- Да. Я не вожу. Меня привезли.
-- Они уже уехали.
-- Нет.
-- Так позовите ваших друзей, пусть зайдут.
-- Это шофер.
-- Кто.
-- Шофер.
-- Да бросьте, вы надо мной подтруниваете, Корнелиус.
-- Нет.
-- Ну, будь я проклят. Дайте-ка я взгляну. Это вон та
здоровенная, серая.
-- Да.
-- Она же на заказ сделана. Неужели ваша.
-- Пожалуй, можно сказать, что ее предоставили в мое
распоряжение. Наряду кое с чем еще.
-- То-то, Корнелиус, пытались вы меня обмануть, да не
вышло. Я всегда считал вас юношей из богатой семьи, учившимся в
одном из лучших университетов. Соседи решат, что ко мне важная
персона приехала. Приятно, когда у твоего дома стоит такая
машина. Ничего, пусть полюбуются, сукины дети. А, Джин, ты уже
познакомилась с нашим гением.
-- Да. Говард, сдвинь немного стол, чтобы мистеру
Кристиану было удобно сидеть. Вот крекеры, только постарайтесь
не перебить аппетит.
Миссис Гау опускает поднос, сухожилия у нее на руках
обмякают. Вышла со стопкой листков, чтобы мне было на чем
писать. А у меня, едва я приметил сквозь дверь ее небывалую
красоту, всякое притворство отшибло. И ощутив между ног могучий
прилив крови. Я выпалил, да это я.
-- Корнелиус, послушайте, что я вам расскажу. Кровь
господня.
-- Когда ты оставишь это выражение, Говард.
-- Это я от волнения. Слушайте, Корнелиус, будьте как
дома, снимайте пиджак.
-- Нет. Мне и так хорошо, спасибо.
-- Так вот, Корнелиус, по-моему вы гений. У нас тут вчера
вечером такое было. Нынешняя утренняя газета под эту историю
всю первую полосу угрохала. Прикатило двадцать патрульных
машин, все со включенными сиренами. Шуму. Полицейские оцепили
наш квартал. Ведь так, Джин. Вытащили оружие и пошли по дорожке
к дому этого малого. Знаете, что у него там было, вы не
поверите. То есть вы-то как раз и поверите. Перегонная
установка на двадцать, будь я проклят, тысяч галлонов, в
точности, как вы говорили. Здоровенный медный котел, высотой в
два этажа, перекрытие снято, а по всему дому трубы да бочки.
Помнишь, Джин, я как-то сказал, что судя по запаху, который
временами оттуда доносится, этот малый не иначе как горькую
пьет. Но вы-то как обо всем догадались, Корнелиус.
-- Просто сказал первое, что пришло в голову.
-- Ладно, мальчики, я вас пока оставлю вдвоем, мне еще
нужно других двух мальчиков с девочкой покормить и к обеду все
подготовить.
Миссис Гау вытирает руки о фартук. Большой желтый в
середке цветок с синими лепестками. Надо как-то обуздать мысли,
вертящиеся у меня в голове. Отвести глаза от загорелого
шелковисто-гладкого лица. И от губ, крупных и мягких. Кажется,
входя в комнату, она их облизала. Какое там кажется, точно
знаю, облизала. И подшипниковый задок ее, когда она выходит,
только что не вращается.
-- Знаете, Корнелиус, я вам так скажу, я против итальянцев
ничего не имею, но то, что мы избавились от этого макаронника,
меня радует. Он был какой-то чересчур темпераментный, из тех,
кто разрешает споры не разговорами, а убийством. Я уже начал
ощущать, что на меня вот-вот накатит депрессия, как на соседа
напротив. Он, конечно, пока улыбается, но лишь потому, что
думает, будто мне не известно о курсе электрошоковой терапии,
который он проходит. А этот итальяшка и лужайку свою не
подстригал, и своему волкодаву не запрещал гадить на нашей. И
представьте себе, в прошлом месяце именно он сделал одно из
самых больших пожертвований в фонд, который мы тут образовали
для строительства церкви. Может быть, когда у человека
зарастает лужайка, это и означает, что пора преисполниться на
его счет подозрениями. Слушайте, не хотите водки в чай
добавить. Я бы сегодня с удовольствием чего-нибудь выпил.
Говард подливает водки в протянутый Кристианом стакан.
Стебельки мяты кружат, утопая и снова всплывая между кубиков
льда. Маслянистые струйки, извиваясь, клубятся в
желтовато-коричневой жидкости.
-- Да, Корнелиус. Вот вы и здесь. Прикатили в машине с
шофером. Это ваш адрес у водителя на солнечном козырьке,
Вест-Сайд и что-то такое еще.
-- Да вроде того.
-- Вы просто набиты сюрпризами. Состоите в Спортивном
клубе, Убю мне сказал. Я слышал там корты потрясающие,
теннисные и для сквоша. Надо бы начать играть в сквош. А то
Джин говорит, что я стал походить на спущенную шину. Кстати
сказать, мне нравится ваш костюм.
-- Спасибо.
-- Знаете, Корнелиус, я решил, что пора обновить имевшиеся
у меня когда-то навыки самозащиты. Было время, я, возвращаясь
домой, опускал глаза и представлял себе, что вокруг
простирается лес и никаких других домов здесь больше нет. Но
теперь, когда тут по кустам шастает этот малый с пукалкой,
норовя отобрать у тебя все ценное да еще и пристрелить тебя
прямо перед твоим домом, я даже из гаража выхожу с дрожью в
коленках. Придется научиться расшибать подобных паршивцев в
лепешку.
Говард Гау вбивает правый кулак в левую ладонь. Когда я
сказал, что люблю бренди, он предложил съездить, купить самого
лучшего. Задом выводит свой фургончик из гаража на улицу. Где я
говорю, позвольте мне исполнить роль хозяина. Мы усаживаемся в
лимузин, и Глен везет нас по извилистым улицам. Говард так и
вертится на сиденьи.
-- Будь я проклят, Корнелиус, если вы не превзошли все мои
ожидания, у меня от восторга мурашки по коже бегут.
Остановились напротив магазинчика. Принадлежащего местному
старожилу, у которого имеется в запасе хороший коньяк и который
до сих пор сам нарезает ножом ветчину. И снова назад, мимо
домов, имеющих такой вид, словно в них никто не живет. В
обшитое сосновой доской гнездышко Говарда. К коллекции трубок,
которых он никогда не курил. Говорит, его улица не такая
извилистая, как прочие. Но свой комплект важных шишек на ней
также имеется.
-- Пойдемте, Корнелиус, я хочу, чтобы вы кое-что
послушали. У меня есть хорошие записи по-настоящему
первоклассных композиторов. А Джин тем временем детишек уложит.
Гау на всю катушку врубает музыку. Желая, чтобы я оценил
качество акустических систем. Ценой пробитых барабанных
перепонок. Зашел пописать в туалет, расположенный рядом с
входной дверью. Ворсистый зеленый коврик на полу, выложенном
белой и черной плиткой. Большое Г на всех полотенцах, розовых и
голубых. Умывальник с двумя кусками мыла. Испытываю прилив
бодрости, ибо наступает вечер с его прохладой и сумраком.
Детишек загоняют с улицы в дом. Зажигают свет. Полагаю также,
приводят в боевую готовность станковые пулеметы. В кухнях
окрестных домов наблюдается оживление. Говард потягивает свой
особым способом приготовленный напиток. Смешанный еще в
середине дня и с того времени стоявший в холодильнике. Наливает
мне стакан и садится, наощупь отыскивая сиденье. Он переоделся
в чистую белую рубашку и отливающие красным деревом мокасины.
Полка с книгами по управлению бизнесом. И с тремя, посвященными
рыбной ловле.
-- Приятно, Корнелиус, что вы вот так взяли да и приехали.
Познакомились с моей женой, с ребятишками. Слышите, кузнечики.
Пару лет назад у нас тут даже лягушка квакала. Вот ради этого
человек и корячится в наших крысиных бегах, ради того, чтобы
его дети жили немного лучше, чем он. Правда иногда у меня прямо
руки опускаются. Два дня назад смотрю, сидит у на лужайке перед
домом богомол. И как раз проезжает мимо машина, набитая
хулиганьем из Вудхэвена, заметили они его, остановились. И что,
по-вашему, сделали. Размозжили его каким-то грязным булыжником.
Вот что. Одного из самых полезных для человечества насекомых. Я
ушел в дом и заплакал. И теперь скажите мне, как в такое время
решить для себя, что хорошо, а что плохо. Что говорить своим
детям. Что им делать, если ни в чем нельзя быть уверенным. Вот
вы, Корнелиус, вы молодой человек, живущий в сегодняшнем мире,
