дверью и минуты через две вышел оттуда с отцом. Петр Иванович
Находкин, невысокий, рябой и лысый старик, с узкою, клином,
бородою, был в купеческом кафтане до пят, в высоких, бутылками,
сапогах и также с белым шарфом через плечо.
- Поступаете? - спросил он, взглядывая на Илью маленькими,
зоркими глазами.
- Ваш сын предлагает.
- Павел говорят дело, - произнес старик, - все мы под богом, не
знаем, как и что. В этот киятер уже поступили, из наших
арестованных, скрипач Поляков и вилончелист Татаринов. Не
опасайтесь, не останетесь... а мы добро помним-с...
Тропинин и Карп, с запиской сына Находкина и с жандармом, были
отведены на Мясницкую. Здесь, у подъезда длинного каменного дома,
где помещался заведовавший частью секретных сведений генерал
Сокольницкий, стоял караул из конных латников. Илью и его
спутника ввели в большую присутственную комнату. Несколько
военных и штатских писцов сидели здесь над бумагами у столов. За
перегородкой, у двери, переминаясь и охая, стояла кучка
просителей - бабы, нищие, пропойцы и калеки. Илья сквозь решетку
узнал Кольчугина, у которого не раз, еще будучи студентом, он
покупал книги. Он ему протянул письмо Находкина. Стриженный в
скобку и без бороды, Григорий Никитич, заложив руки за спину,
стоял невдали от перегородки, у стола, за которым горбоносый,
бледный и густо напомаженный французский офицер, с досадой тыкая
пальцем по плану города, спрашивал его через переводчика о
некоторых домах и местностях Москвы. Учитель математики -
переводчик, плохо понимавший и еще хуже говоривший по-французски,
выводил офицера из терпения. На Илью долго никто не обращал
внимания. У него от ходьбы разболелась нога, и он с трудом мог
стоять. Кольчугин наконец взял у него письмо.
- Вы знаете по-ихнему? - радостно спросил он, прочтя письмо. - И
отлпчно-с: сами объясните им свое дело, а пока вот помогите,
этому офицеру нужно указать на карте, где дома Пашкова. Главный
из них сгорел, а в боковых они хотят ладить новый госпиталь и
богадельню... Удивляетесь, что я при их службе? - заключил,
оглядываясь, Кольчугин. - Что, сударь, делать? Крест несем...
силком запрягли.
XXVII
Тропинин, войдя за перегородку, дал нужные объяснения офицеру и
затем сообщил ему о предложении Находкина. Сперва офицер слушал
его сухо, но едва узнал, что Илья владеет кистью, мгновенно
изменился.
- Вы хотя и в грубой одежде, - сказал он, не скрывая своего
удовольствия, - видно, что образованный, высшего общества
человек. Садитесь. Не думайте, чтобы мы были только
завоевателями. Вы увидите, как мы оживим и воскресим вашу страну.
О! театр! лучшая пища для души... Я сам по призванию что хотите:
певец, стихотворец, актер, словом - артист.
На Илью были устремлены ласковые черные глаза: печальная улыбка
не сходила с бледного лица офицера.
- Да, - продолжал последний, - я в молодости, в нашей college
(Коллеж (франц.).), в Бордо, играл не только Мольера, по и
Расина... Далекие, счастливые времена! Но и здесь между вашими
актерами, уверяю вас, есть истинные таланты; не все бежали. О! мы
уже пригласили изрядных комиков. Офицер назвал имена нескольких
магазинщиков, аптекаря и двух парикмахеров с Кузнецкого моста. -
А ваш балетмейстер Ламираль, вот дарование! Он вызвался быть у
нас режиссером и ставить даже танцы... Потом, как его, как? очень
милый господин... мы с ним обедали на днях в его премилой
семье... Он взял подряд поставить театральную утварь... Вспомнил!
- торговец сукнами Данкварт... еще у него на вывеске герб
императора Александра.
- Все ваши соотечественники, французы, - сказал Илья.
- Вы этим хотите сказать, - произнес офицер, - что вам, как
русскому, хотя так превосходно говорящему по-французски,
неприлично участвовать в наших удовольствиях? Не так ли?
- Да, - ответил Илья.
- Полноте, помогите нам.
- Но чем же?
- Вы рисуете красками?
- Да.
- Это все, что нам нужно. И если вы согласны, скажите, чем, в
свой черед, и я могу вам служить? Шарль Дроз, к вашим услугам, -
заключил, вежливо кланяясь, офицер, - капитан семнадцатого полка
и адъютант штаба... а в свободные часы - любитель всего изящного
и в особенности театра.
- Я голоден, мосье Дроз! - мрачно произнес Илья. - Со вчерашнего
дня ничего не ел.
- Боже мой, а я-то, извините... прошу вас ко мне! - сказал,
вставая, капитан. - Мы оба - артисты... Что делать? жребий
войны... Я здесь недалеко, тут же во дворе; только кончу дело. А
вы, мосье Никичь, - обратился он, через переводчика, к
Кольчугину, - снабдите господина... господина Тропин... не так
ли? приличною одеждой и обувью из нашего склада... я сам о том
доложу генералу...
Тропинина провели в какую-то каморку, полную разного хлама, одели
во французскую военную шинель и фуражку и в новые, еще не
надеванные сапоги, по-видимому, добытые в какой-либо ограбленной
лавке обуви. Выйдя из каморки, он встретил Карпа.
- А меня-то, батюшка Илья Борисович, отпустите? - спросил тот,
едва узнав Илью в новом наряде.
- Куда ты?
- Землячка тут нашел, пойдем бураки и картошку копать.
- Где копать? Знаю я, куда ты и зачем...смотри, не попадись...
- Убей бог, в казенных огородах, возле казарм. Накопаем им,
аспидам, да авось и уйдем.
Освободившись от занятий, капитан Дроз провел Илью внутренними
комнатами в обширный барский, почти не тронутый огнем двор, в
задних флигелях которого размещались адъютанты начальника
розыскной полиции, чины его канцелярии и конные и пешие
рассыльные. В помещения капитана, в проходной тесной комнатке, у
окна, с пером в руке и в больших очках на носу, сидел седенький в
военной куртке писец.
- Пора, Пьер, кончать, темно! портишь глаза! - ласково сказал
Дроз писцу, идя с Ильей мимо него.
- Нельзя, капитан, - ответил, не отрываясь от бумаги, писец, -
машина станет! списки герцога Экмюльского... только что
принесли...
- О, в таком случае кончай, - объявил Дроз.
- В чем эта работа, осмеливаюсь узнать? - спросил Илья, когда
капитан потребовал ему от своего денщика закусить и усадил его за
блюдо холодной телятины.
- Да, mon bon monsieur (Мой дорогой (франц.).), горька доля
воюющих! - со вздохом ответил капитан. - Часто я проклинал
судьбу, что из артиста стал солдатом... а теперь меня наряжают
для разных следствий... в эти же списки вносятся имена пленных
маршала Даву. Дроз достал из шкафа бутылку и налил гостю стакан
вина.
- Что же делают потом с этими списками? - спросил Илья.
- Их пересылают, к сведению, в главный штаб и сюда.
- И только?
- Нет, канцелярия маршала делит вносимых в эти списки на две
части. В одну вносятся менее опасные, заурядные лица; в другую -
особенно подозрительные.
- Что же ожидает первых и вторых?
- Против имени первых канцелярия обыкновенно делает отметки: под
арест или на работы; против вторых же сам маршал ставит
собственноручные резолюции: к повешению или к расстрелянию...
Печальные бывают развязки. Война не шутит. У меня на этот предмет
есть стихи. Не хотите ли, я вам их прочту? - спросил он,
покраснев. - Мои собственные стихи о войне.
- Сделайте одолжение.
Дроз встал, протянул руку и, с грустью глядя па гостя, как бы
призывая его в судьи своей тоски и одиночества, нежным певучим
тенором продекламировал элегию о разоренном гнезде малиновки и о
коршуне, похитившем ее птенцов. Он сам с напомаженным хохолком
напоминал малиновку. Голос и стихи Дроза тронули Илью. Его щеки
от этого чтения и вкусной еды, запитой вином, раскраснелись.
Красивый, с горбом нос капитана между тем стал еще бледнее, а
глаза печальнее. Он в раздумье молча глядел в пространство. В это
время старичок-писец принес переписанные бумаги. Капитан повертел
их в руках и вздохнул.
- Да, - сказал он, - отличный почерк, но на какое дело! Есть ли у
вас, в России, такие искусники?
Он показал гостю копии, бережно положил их на окно и объявил, что
сам отнесет их к генералу, а подлинники велел отправить в
канцелярию главного штаба, в Кремль.
- Стаканчик! знаешь, той? - обратился он к писцу, добродушно
подмигивая ему на кубышку перцовки в шкафу. - Таким почерком
переписывать только Шенье, Бомарше...
Дроз налил из кубышки, которую он называл "bou-che de feu" -
"огненным ртом".
- Капитан! - восторженно произнес писец, отставя руку и глядя на
поданный ему стакан перцовки. - Век не забуду ваших ласк и
доброты! Он медленно выпил стакан, отер рукавом усы и крякнул.
- Это напиток богов! Исполнение желаний ваших, господа, и дорогих
вашему сердцу! - сказал он, уходя.
- Хотя последние теперь, очевидно, далеко.
Капитан, уныло сгорбившись, молчал.
- Дорогие нашему сердцу! - произнес он, отгоняя тяжелые мысли. -
Моя семья далеко; ваша же, собрат по музам? вы женаты?.. где ваша
семья?
- Ничего не знаю, - ответил Тропинин, - я женат, но моя жена
бежала отсюда за два дня до моего плена... и что с нею, жива ли
она, убита ли, господь ведает...
- Бежала и она! но зачем же? - искренне удивился капитан.
- А эти ваши списки? - произнес Илья, указывая на принесенные
писцом бумаги. - Что, если бы она попала в эти красиво
переписанные бумаги, да еще в первый разряд? ведь ваш грозный
маршал, сами вы говорите, не любит шутить: а он и женщину мог бы
счесть за опасную...
Капитан покраснел до ушей.
- Что за мысль! полноте! - возразил он. - Мы не индейцы и не
жители Огненной земли; можете быть спокойны, женщины у нас
неприкосновенны. И ни одной, ручаюсь в том, вы не найдете в этих
списках. Да, мое поприще - искусство, пластика. Даже сам я и мои
формы, не правда ли, пластичны? - произнес капитан, вставая и
перед зеркалом протягивая свои руки и выпячивая грудь и плечи. -
Это не мускулы, мрамор, не правда ли, и сталь? Итак, завтра я вам
дам письмо к Ламиралю, и вы украсите вашею кистью наш театр.
Артистов у нас, повторяю, довольно. Кроме найденных здесь
прелестной Луизы Фюзи, Бюрсе и замечательного комика Санве,
явились и другие охотники. Сверх того, как, вероятно, и вы уже
знаете, захвачен целый балет танцовщиц одного вашего графа...
comte Cherem e te (Граф Шереметев (франц.).). А теперь полагаю, и
на покой!.. Вот вам кровать, я улягусь на этом сундуке.
- Очень вам благодарен, - ответил Илья, - но это уже чересчур, с
какой же стати?
- Без возражений, коллега; мы оба - слуги муз, и вы мой гость...
Устраивайтесь, а мне надо нести бумаги к генералу, но прежде я
загляну в канцелярию; знаете, народ нынче ненадежный, особенно
здесь, - чрез меру поживились военною добычею и не совсем
исправно себя ведут.
XXVIII
Офицер вышел. Илья прислушался у двери к его шагам и бросился к
бумагам, лежащим на окне. "Имею ли я право прочесть? - подумал
он. - Ведь это вероломство, нарушение прав гостеприимства... А
они? а эта война?" Тропинин поднес бумаги к свече, пробежал
заголовки и начал наскоро просматривать списки. Были короткие и
длинные. Одни из списков, набросанный несколько дней назад,
особенно занял его. В нем было занесено много арестованных с
отметками: "поджигатель", "грабитель", "шпион". Тропинин
просмотрел первую страницу, перевернул лист, прочел еще столбец
имен и обмер. Протерев глаза, он снова заглянул в прочитанное. В
перечне имен "особенно подозрительных" ("tres suspects") он
прочел явственно написанное: "Lieutenant Perosski" ("Лейтенант
Перосский" (франц.)). Рядом с этим именем стояла отметка: "Le
deserteur de Smolensk" ("Бежавший в Смоленске" (франц.)) а сбоку,
разом очеркивая несколько имен, было, очевидно, старческою рукою
маршала Даву, приписано: "Расстрелять" ("Fusiller"). Кровь
бросилась в голову Тропинина. Он выронил бумаги на окно и
несколько мгновений не мог опомниться. Комната с горевшей свечой,
стол с неубранными тарелками, сундук и предложенная ему кровать
капитана вертелись перед ним, и сам он едва стоял на ногах.
"Перосский, очевидно - он, Базиль Перовский! - в ужасе думал
Илья. - Но каким образом он мог быть схвачен в Смоленске и стать
