предъявляемым к поставленной проблеме. Взаимодействие людей с природой
отчетливо прослеживается не только на ранних ступенях развития, но вплоть
до XX в.
Соотношение трех отмеченных линий развития легче всего показать на примере,
допустим, Англии и Франции, прошлое которых известно настолько полно, что
не требует специальных экскурсов в источниковедение и дебри библиографии. В
социальном аспекте обе страны пережили ряд формаций: родовой строй - кельты
до римского завоевания; рабовладение - в составе Римской империи, хотя
Британия на три века отстала от Галлии; феодализм и, наконец, капитализм,
причем на этот раз лет на сто отстала Франция. В политическом аспекте людям
XX в. кажется, что две эти нации, разделенные Ла-Маншем, - классические
этнотерриториальные целостности, что Так было всегда и иначе быть не могло.
Интересующая нас территория включает три ландшафтных зоны: субтропическую -
на юге Франции, лесную - северная Франция и южная Англия, и суббореальную -
вересковые поля Шотландии и Нортумберленда. Каждый ландшафт заставляет
людей, в него попадающих, приспосабливаться к его особенностям, и таким
образом возникает определенная общность. Например, кельты в низовьях Роны
выращивали виноград; попавшие туда римские колонисты 1-IV вв., воинственные
бургунды V в., арабы VII в., каталонцы XI в. делали то же самое, и общность
быта, определяемая общностью труда, нивелировала языки и нравы. В XII в.
образовался единый народ из ныне разобщенных каталонцев, провансальцев и
лигурийцев. Потребовалась истребительная Альбигойская война, чтобы
разорвать это единство, но вплоть до XIX в. южные французы говорили на
провансальском языке и за редким исключением не знали французского.
Норвежские викинги, дети рыбаков, попав в Нормандию, за два поколения
превратились в земледельцев-французов, сохранив лишь антропологический тип.
Те же норвежцы в долине Твида стали овцеводами-шотландцами-лоулендерами, но
они не проникли в горы северной Шотландии, где кельты -
шотландцы-гайлендеры сохранили клановый строй. Не для политических, а для
этнических границ оказался решающим фактором ландшафт, включая рельеф.
Что касается северной половины Франции, ее сердца, то здесь ландшафт, путем
конвергентного развития, преобразовал огромное количество пришельцев с
востока и с юго-запада. Бельги, аквитаны и кельты - в древности; латиняне и
германцы - в начале новой эры; франки, бургунды, аланы, бритты - в начале
Средневековья: английские, итальянские, испанские и голландские иммигранты
эпохи Реформации и т.д. - все они сселились в однородную массу французских
крестьян, блестяще описанных не столько этнографами, сколько Бальзаком,
Золя и другими писателями-реалистами.
Но тогда встает вопрос: почему этносы двух территорий, умеющих сходные
ландшафты, одинаковый социальный строй и разделенные только морским
проливом, который и в древности легко пересекали на утлых лодках, не
объединились в единый комплекс, что было бы выгодно тем и другим?
Средневековые короли это прекрасно понимали и трижды предпринимали попытки
к объединению. В 1066 г. вассал французского короля герцог Нормандии Гийом
завоевал англосаксонскую часть Британии, которая после пресечения
нормандской династии перешла к другому французскому феодалу - Генриху
Плантагенету. Итак, в 1154 г. снова произошло объединение Нормандии с
Англией, а вслед за тем с Пуату, Аквитанией и Овернью: возникло королевство
Генриха Плантагенета. Сочетание с этнографической точки зрения причудливое,
но оно продержалось до 1205 г., когда французский король Филипп II Август
отнял у английского короля Нормандию, Пуату, Турень и Анжу, а затем, в 1216
г., попытался вновь завоевать Англию, но потерпел неудачу. За Англией
остались только Бордо и Байонна, где Плантагенетов поддержали гасконские
бароны, но в 1339 г. началась Столетняя война за объединение обеих стран,
причем на этот раз инициатива исходила из Англии. После долгой войны, в
1415 г., Генрих V Ланкастер короновался французской короной, но Жанна д'Арк
оказалась сильнее Англии, и больше попытки объединить обе страны не
предпринимались.
Искать объяснение очерченных изменений в физической географии - бесплодно,
а вот привлечь экономическую географию можно, что, впрочем, уже давно
делают все историки. Политические образования - в частном случае
государства - для устойчивости и развития нуждались не в единообразном, а
разнообразном хозяйстве, где разные экономические провинции дополняли бы
друг друга. Плантагенеты крепко держались тогда, когда у них была овечья
шерсть из северной Англии, хлеб из Кента и Нормандии, вино из Оверни, ткани
из Турции. Экономические связи вели к оживленному общению, обогащали
правителя, но этнического слияния не возникло. Почему? Для ответа
рассмотрим третий аспект - этнический.
У НАРОДОВ ЕСТЬ РОДИНА!
Власть Рима пала. Племена, заселявшие Францию, в момент своего появления на
территории между Рейном и Бискайским заливом были столь различны по языку,
нравам, традициям, что Огюстен Тьерри предложил племенную концепцию
сложения современной Франции, и был прав. "Действительно ли является
история Франции с V до XVII в. историей одного и того же народа, имеющего
одинаковое происхождение, одинаковые нравы, одинаковый язык и одинаковые
гражданские и политические интересы? Ничего подобного! Когда задним числом
название "французы" применяют, я уже не говорю к зарейнским племенам, но
даже к периоду первой династии, то получается настоящий анахронизм", -
пишет он и поясняет свою мысль примерами: "Разве для бретонца будет
национальной историей биография потомков Хлодвига или Карла Великого, когда
его предки... вели переговоры с франками как самостоятельный народ? От VI
до Х в. и даже позже герои Северной Франции были бичом для Юга"[15]. Лишь в
XIV в. французы присоединили Дофине, Бургундию и Прованс, бывшие домены
Священной Римской империи германцев, к королевству Франция. Однако Бордо,
Байонна и полоса побережья Бискайского залива сохраняли независимость, имея
сюзереном английского короля из династии Плантагенетов. Это было не
господством Англии над Гасконью, а способом, которым гасконцы защищали себя
от французских захватов.
Вспыхнувшая в 1339 г. Столетняя война между Францией и Англией, несмотря на
разительное неравенство сил (в 1327- 1418 гг. во Франции - 18 млн[16], а в
Англии - 3 млн[17], и в тылу - Шотландия), протекала успешно для Англии
только потому, что ее активно поддержали гасконцы, бретонцы и королевство
Наварра. После смерти Иоанна Доброго его старший сын Карл стал королем, а
другой - Филипп - бургундским герцогом. Казалось бы, братья должны были
ладить, но ведь они больше зависели от своих баронов, чем те от них.
Династия бургундских Валуа встала во главе восточных областей Франции,
присоединила к Бургундии Артуа, Фландрию и Франшконте и, пользуясь
симпатиями парижан, претендовала на господство над Францией. Против
бургундцев выступили жители запада и юга страны под руководством графа
Арманьяка. Война между ними открыла дорогу англичанам, которые вступили в
союз с бургундцами и парижанами, считавшими, что "арманьяки", уроженцы юга
и Бретани, "не принадлежали к французскому королевству"[18], т.е. были не
французами. Францию спасла Жанна д'Арк, говорившая по-французски с немецким
акцентом. Изолированная Бургундия была разгромлена швейцарцами и снова
досталась французам параду с Бретанью и другими окраинами. Причину ее
долгого сопротивления объяснил последний герцог - Карл Смелый. "Мы - другие
португальцы", - сказал он[19], приравняв различие между бургундцами и
французами к различию португальцев с испанцами. Ему не мешало то, что он
сам носил фамилию Валуа и по происхождению был французом.
И все же этническое разнообразие уступило место теории "естественных
границ", сформулированной в "Великом замысле", который министр Сюлли
приписал своему королю Генриху IV. "Естественными границами" Франции были
объявлены Пиренеи, Альпы и Рейн, т.е. территория древней кельтской Галлии,
которую король и министр ради этих целей объявили предшественницей Франции.
На этом, весьма зыбком в научном отношении, основании Бурбоны стремились
вернуть Франции ее былую славу, т.е. аннексировать земли, заселенные
басками, итальянцами и немцами, несмотря на заявление Генриха IV: "Я ничего
не имею против того, чтобы там, где говорят по-испански, правил испанский
король, а там, где по-немецки - австрийский император. Но там, где говорят
по-французски, править должен я" [20]. Несмотря на этот принцип, Франция
оккупировала Наварру, Савойю и Эльзас, ибо география перевесила филологию.
Тот же процесс прошел в Англии, где французские феодалы частью погибли во
время войны Алой и Белой розы, частью слились с англосаксонским
дворянством, а затем королевство в XVIII в. раздвинулось до естественных
границ-берегов своего острова. Англия включила в себя земледельческий Кент,
населенный англосаксами, скотоводческую Шотландию, Уэльс и Нортумберленд,
населенные кельтами и скандинавами - потомками викингов, как Франция
присоединила Прованс, Бретань и Гасконь, где жили народы, говорившие на
своих языках, имевшие свой быт и свою систему хозяйства.
Можно ли называть описанный процесс "этнической интеграцией"? Вряд ли, ибо
в обоих случаях имело место прямое завоевание, проведенное со всей
возможной жестокостью, и, кроме того, завоеванные этносы сохранились до
нашего времени. Но являются ли современные Англия и Франция
физико-географическими регионами? Безусловно, иначе они давно распались бы
при существующей этнической пестроте. Значит, географические и
этнологические категории не совпадают, а следовательно, связь ландшафта и
этноса опосредствована историей этносов, осваивавших ландшафты и
перестраивавших геобиоценозы. Это явление называется сукцессией, в нашем
случае - антропогенной. Адаптация в новых условиях - это географический
аспект этногенеза, в результате которого не произошло взаимной ассимиляции
и нивеляции. а возникли этнические системные целостности, где побежденные
оказались на положении субэтносов. Однако века соседства с
этносом-завоевателем не прошли даром: кельты Бретани сдружились с
французами, а кельты Уэльса - с англичанами. Но этнологу следует помнить,
что сегодняшняя дружба этих народов сменила недавнюю вражду, а что будет
дальше - покажет этническая история, которой география в этом вопросе
передает эстафету.
В отличие от концепции исторической дискретности О. Тьерри, Фюстель де
Куланж усматривал в быте французских крестьян черты институтов римской
эпохи. И он был тоже прав. Первый отметил характер миграции, второй -
влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень
адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к
географической науке, тому ее разделу, который именуется этнологией, ибо
именно здесь сосредоточены связи человечества с географической средой,
посредством которых они и влияют друг на друга.
Итак, не только у отдельных людей, но и у этносов есть родина. Родиной
этноса является сочетание ландшафтов, где он впервые сложился в новую
систему. И с этой точки зрения березовые рощи, ополья, тихие реки
Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося в
XIII-XIV вв. великорусского этноса, как и угро-славянская и
татаро-славянская метисация, принесенная из Византии архитектура храмов,
былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни
забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть "свое место"
- Родина.
И про англичан Р.Киплинг писал: "Но матери нас научили, что старая Англия -
дом". И арабы, тибетцы, ирокезы - все имеют свою исходную территорию,
определяемую неповторимым сочетанием элементов ландшафта. И как таковая
"родина" является одним из компонентов системы, именуемой "этнос".
МЕСТОРАЗВИТИЕ
Приведенных нами примеров достаточно, чтобы сделать вывод о влиянии
географического ландшафта на этнические сообщества как коллективы вида Homo
