1. Неистовые люди
РУБЕЖ
Изучая историю России XVI столетия, исследователь сталкивается с обилием
информации. Если для анализа истории Древней Руси у нас часто не хватало
сведений и мы вынуждены были выдвигать известное количество версий, то в
истории новой России нас встречает "избыток" фактического материала. Его
становится невозможно включить в систему исследования целиком, так как
тогда получится то, что в кибернетике называется "шумы". Представим себе
следующее: в комнате сидят несколько человек, и вдруг все одновременно
начинают говорить о своих семейных делах. В итоге мы ничего не услышим и
ничего не узнаем. Обилие фактов требует избирательности. И точно так же,
как акустики выбирают интересующий их звук, мы должны отобрать те факты,
которые нужны для освещения избранной темы - этнической истории нашей
страны.
В XVI в. Россией последовательно управляли три монарха из числа потомков
Александра Невского, и при всех трех - Василии Ивановиче III, Иване
Васильевиче IV Грозном и его сыне Федоре - шло неуклонное расширение ареала
российского суперэтноса. Василию III выпало завершить объединение всей
Русской земли и видеть падение Большой Орды, от власти которой освободился
еще его отец Иван III: дань Орде перестали платить в 1480 г. А в 1502 г.
Орда распалась, и Россия, вскоре присоединив к себе Рязань, Псков и
Черниговское княжество, стала монолитной страной, граничащей на юге и
востоке с татарскими государствами.
Казанское ханство, союзное России ханство Крымское и Ногайская орда,
кочевавшая в Рын-Песках, были слабы и тягаться с могучей, все набиравшей
силу Россией во главе с Москвой уже не могли. Польско-литовское
государство, потерпевшее целый ряд поражений в войнах с турками, находилось
в состоянии крайнего неблагополучия, и довольно большие, по существу, силы
литовцев и поляков не представляли для Руси серьезной опасности. Войны с
поляками и литовцами шли вяло, военное счастье клонилось то в одну, то в
другую сторону, хотя за Польшей и стояла военно-политическая мощь всей
Западной Европы. Раскол западноевропейского суперэтноса в фазе надлома
привел к тому, что пассионарность европейцев погашалась внутри системы - в
гражданских войнах Реформации. Казалось бы, ситуация в Восточной Европе
была исключительно благоприятная для России и ее народа.
Вот тут-то и выяснилось, что цели и действия русских людей XVI в.
принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших
поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения
и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные
русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал
тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел
стать самим собой: не просто князем, а князем Шуйским, не просто
окольничьим, а Годуновым, не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем.
Идеалом стал не человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место
и получивший власть над соперниками и обстоятельствами.
В МОСКВЕ И НА ГРАНИЦАХ
С объединением страны была достигнута политическая и экономическая
стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским
хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали
служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и
копьеносцев полагалось за свой счет; средний - бояре и минимальный -
монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и
поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза,
достигнув девяти миллионов человек.
Но пассионарным молодым людям, о которых поэт сказал:
И все, кто дерзает, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов! -
в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню
предпочитали люди гармоничные - тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего
не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно.
Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей,
сформулированной еще в античности: "Случай пробегает мимо - блажен, кто
схватил его за волосы". А в XVI в. в России сделать карьеру можно было
только на государственной службе.
Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту
пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а
среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в
Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на
Москву и множество мелких "княжат" из-под Путивля, Чернигова,
Новгород-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с
наиболее активными "удельными" князьями. В самом деле, мало ли что вытворит
в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой
столице они под присмотром, тут "люди ходят". Решение это было вполне
логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем
последствиям, на которые рассчитывали.
Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии
сконцентрировалось огромное количество пассионарных "послужильцев",
"отроков" и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым
простым делом. И бояре их тут же находили. В итоге жители одной части
Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские - Бельских и так далее.
Москва очень быстро, уже к началу XVI в., превратилась в невероятный очаг
пассионарности: все население города было разбито на враждебные партии.
К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо
было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени
это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и
служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, - обнаружилось огромное
количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась
неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Человек
говорил: "Ну и что мне с того, что ты боярин Шуйский? Почему я, Ванька,
должен тебе кланяться и твои объедки есть? Нет, шалишь!" После этого Ваньке
на Москве делать было нечего, и он "вострил лапти" туда, где боярин Шуйский
был над ним не властен. Таким местом были границы государства. Все они в
XVI в. были неспокойны и предоставляли целеустремленным людям массу
возможностей для реализации своей избыточной энергии. Хотя на южной границе
с татарами был мир, но тревожили набегами ногайцы. В Поволжье шли
постоянные войны с мордвой, буртасами и казанскими татарами. Но не следует
думать, что это были войны религиозные: некоторые язычники поддерживали
русских, другие язычники поддерживали татар.
На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до
Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены,
но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел
чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не
военной добычей, а "мягкой рухлядью" - драгоценными мехами, служившими
эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь
самому, либо "объясачивая" инородцев, но ни тот, ни другой путь легким не
был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать
натиск литовцев и ливонских немцев.
Заметим, что и само понятие "граница" для XVI в. было иным, нежели сегодня.
В современном понимании граница - это некий природный или искусственный
рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий "своих" от
"чужих". Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей
определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами,
пограничьем растущей России в XVI в. служили огромные пространства Дикого
поля [є1] и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX в., когда
создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и
западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)
Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении
вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить
границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах
от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и
дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество
служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время
наблюдали за степью.
Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул -
конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на
дереве, посылая сигнал следующей "стороже", спуститься на землю, вскочить
на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары,
заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое:
один наблюдал за степью, другой - за оседланными лошадьми. В гарнизонах,
увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие
городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные
татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже
начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь
определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать.
Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.
Только через 200 лет, в XVIII в., России удалось решить важнейшую проблему
обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли
ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI в. мы видим группы
пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое
разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы
этногенеза - акматической.
Повышение пассионарности и в столице и на окраине этнического ареала
приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы
увеличивалось количество входящих в нес подсистем - консорций и субэтносов,
- так как пассионарные люди чувствовали свою "особину" и объединялись. Выше
мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии:
Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Бельских были свои кварталы, на
которые они опирались, у Глинских - свои, у Мстиславских - свои.
Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической
судьбы, и это были подлинные консорции.
Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого
порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со
своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону
образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, - казаки. Они
принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно
самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим
государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии -
дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: "С
Дону выдачи нет" и "Мы не кланяемся никому, окромя Государя". Казаки не
были склонны считаться с мнением московского правительства, часто
своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда
ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же
московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон
неизменно приходили караваны с зерном, водкой, "зельем" (порохом), свинцом
и... просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.
ИОСИФЛЯНЕ И НЕСТЯЖАТЕЛИ
Наряду с боярскими "послужильцами" и казаками, стремившимися к богатству,
победам, успехам, были в Москве XVI в. и те, чья пассионарность
предполагала стремление к идеалу знания, к борьбе за свои убеждения. Им ни
в холопы, ни на границу пути не было. По условиям времени вся мысль в XVI
в. была мыслью церковной. Вопросы веры имели огромное значение, ибо форма
исповедания отождествлялась с определенным поведением, определенной
идеологической программой и легко переходила в политику и в быт. Именно
вопросы свободы совести определили третье направление приложения сил
