улыбался юноша, чей взгляд был подобен дуновению ветра.
ОБРЫВОК БУМАГИ
Нить горизонта вожжена зарей
И снова нам рассвет отдал дорогу,
Мы разорвали кандалы времен,
Что говорить с незнающим имен,
Переступая новые пороги,
Лишь только песней путь нам озари.
2
Перейдя мост, он остановился, и прислонившись к замшелому огромному
столбу, закурил, потом медленно поднял глаза и впервые увидел лес так
близко; что ж, это зрелище заслуживало всех прочуствованных эпитетов,
которыми оно вознаграждалось во всех концах света, причем, обычно теми
людьми, которые в глаза не видели местность вокруг деревьев, а про черный
лес слышали в каком-нибудь кабаке из уст человека, который был там не
больше чем они сами. И, млея от ужаса, и не понимая, они говорили об этом
страшном лесе, лесе-беззаконнике, лесе-убийце, описывая ужасы и
безобразия, которые он являет заблудившемуся путнику, которыми сводит его
с ума. Вереща от возбуждения, брызгая слюной, махая руками, они заклинали
не искать туда путей и держаться в стороне от всего, что может быть лесом,
и говорили, что, побывав там, они навсегда зареклись бродить по подобным
местам и навсегда стерли из памяти дорогу в лес.
Он стоял огромный и могучий, чистый от всей грязи слов, которые
налипали на него, как будто впервые он позволил на себя смотреть человеку.
Черные тени гигантских деревьев сплетались с маленьким кустарниковым
гулом, в свете равномерно покачивая с кружевом папоротников, и во мрачной
глубине холодно мерцали огоньки.
Винкль сидел не шевелясь, чтобы не нарушить эту беззвучную песню,
которая захватила его и понесла в странном и неподвижном танце. Кольца
дыма свивались и развивались, словно образовывая на мгновение надписи на
ведомых языках, рисуя что-то, о чем-то говоря. Покурив, он встал, легко
сбежал с откоса дороги и вошел в лес.
ФРАГМЕНТ 2
Уинки поудобнее устроился на мягком мху, привалившись спиной к
шершавой коре дерева и облегченно вздохнул. Тянуться за сумкой ему явно
было лень и он прикидывал, через какое время он сможет, без особого ущерба
для своего блаженства, достать оттуда сигарету. Не успев еще кончить эти
приятные размышления, и повинуясь, наконец, своему туманному чутью, он
поднял голову и посмотрел вверх. Не то чтобы он особо удивился, нет, он
скорей воспринял все как должное. Во всяком случае зрелище, представшее
его глазам, его явно не запугало. Откровенно говоря, он даже словил на
этом своеобразный кайф.
Ибо, рано или поздно, ожидал чего-либо подобного, а к таким вариациям
на тему случайности он был приучен с детства.
Однако, это помогло ему отвлечься от созерцания носков своих ботинок.
Рискуя вывихнуть какую-либо из конечностей, он потянулся к сумке, закурил
только тогда перевел взгляд на висящего слева от него человека. Прикид его
находился в той стадии поношенности, который позволял заподозрить в нем
коренного жителя леса. А был тот повешенный лет сорока с окладистой
бородой темного цвета, и глаза его спокойно, благожелательно были скошены
на Винкля. По его виду никак было нельзя сказать, что он испытывает
какое-либо неудобство от своего положения, только узел грубой веревки,
торчащий за затылком, и малость неестественная посадка головы, наводили на
мысль, что этот человек, мягко говоря, мертв.
Винкль нетерпеливо курил, не сводя глаз с повешенного. Тот висел себе
и смотрел на Винкля. Где-то вдалеке послышался одинокий звук скрипки,
неведомый скрипач мелодично играл гаммы сначала, и потом все более и более
отрывисто. Затем замолчал и начал какую-то неопределенную мелодию, судя по
которой, он был человеком, не лишенным некоторых странностей. Звук скрипки
оборвался и Уинки задумчиво выпустил облачко сизого дыма.
- А что это он перестал играть? - спросил он.
Висельник укоризненно повращал глазами.
- Так ведь это эмуукский скрипач, - сказал он приятливо хриповатым
тенорком, словно заржавевшим от долгого неупотребления.
Уинки не стал интересоваться дальнейшими особенностями стиля лесных
музыкантов, а помолчав немного, осведомился:
- Ну, как висится?
- Да хорошо в общем-то, - охотно ответил висящий, - вишу, все видно,
все слышно, спокойно, никто думать не мешает, только вот иногда пить охота
так ведь и дождь временами идет, глядишь, и напьешься вволю.
Уинки вытащил из сумки еще одну сигарету, потом спохватился и
спросил:
- Курить хочешь?
- Спасибо, только мне курить как-то без кайфа, - подумав сказал
висящий с оттенком легкой грусти в голосе и добавил:
- Да меня, откровенно говоря, и нет вовсе.
Дым синими струйками вся в неподвижном пушистом воздухе, вдали за
деревьями мерцало зеленое пламя.
ФРАГМЕНТ 5
Подходя к поляне, он заметил, что черные и страшные очертания
деревьев совсем скрыли от него происходящее. И даже о том, что перед ним
поляна, он только догадывался по всплескам голубого сияния и звучанию
инструментов. Звучали они превосходно, торжественно, и полные скрытой мощи
органные аккорды наплывали на мелодию скрипок, нежно пели флейты, и только
время от времени диссонансом ухал паровой молот. Уинки так и не смог до
конца уяснить, чем же хорош этот Вискайю Фрумпельх, непревзойденный мастер
игры на Хаимендском паровом молоте, хотя именно о нем шептали афиши,
развешанные на каждом информационном дереве, и тщательно выписанные на
боках неповоротливых сырвустверей.
ЭЛЕКТРИЧЕСКИХ СИМФОНИЙ
ЭМУУКСКИЙ ЛЕГАЛЬНЫЙ ОРКЕСТР АБНУЦЕАЛЛА
ИСПОЛНЯЕТ ТРЕТЬЮ СИМФОНИЮ ЛЯ МАЖОР
ТЕОФИЛИУСА СЮРТЬЕСКЕРА,
ПРИ УЧАСТИИ НЕПОВТОРИМОГО
ВИСКАЙЮ ФРУМПЕЛЬХА.
ВХОД ОБЯЗАТЕЛЕН.
Уинки не решился не выполнить это странное предупреждение по поводу
входа и вот теперь, подходя близко к поляне, увидел, что кроме оркестра,
там никого не было. И сам оркестр представляет собой настолько необычное
зрелище, что Уинки сразу забыл о видимом отсутствии слушателей,
предоставив глазам своим всласть вкусить прелесть созерцания. Оркестр,
освещенный приятным голубым освещением, был погружен в пучину исполнения.
Смычки скрипачей слаженно пилили воздух, время от времени касаясь их
струн, что производило потрясающий звуковой эффект. Контрабасист,
краснощекий толстяк, в декольтированном сзади розовом фраке, с такой
энергией щипал струны своего огромного контрабаса, что казалось, готов
выщипать их до основания. То, что инструмент его пытался время от времени
превратиться в молодое деревце, о чем неоспоримо свидетельствовали зеленые
листочки, прорезавшиеся на грифе, когда контрабас замолкал, видимо, его
ничуть не смущало.
Перед каждым музыкантом возвышалось странное сооружение, похожее на
бред умирающего паука-сюрреалиста. Вглядевшись, Уинки понял, что эти
конструкции выполняют в основном роль подставки для нот, страницы которых
переворачивали порхавшие в воздухе огромные яркие бабочки. Наверху у
каждой такой подставки красовалась подзорная труба. Проследив, куда были
направлены эти не совсем для симфонического оркестра приспособления,
Винкль увидел главную фигуру вечера - на замшелом пеньке, чуть возвышаясь
перед оркестром, находился маленький человечек, в котором по буйству
движений можно было безошибочно угадать дирижера. Он метался по своему
пню, размахивая руками, подпрыгивая и хватаясь за голову, он дирижировал
всем, чем мог: руками, ногами, головой, и даже, казалось, фалдами сюртука.
Уинки попытался глазами отыскать паровой молот, столь разрекламированный в
афишах, но огромный ствол дерева заслонял от него как раз этот угол
поляны. Подвинувшись вправо, он наступил на чью-то ногу.
- Простите, - рассеянно пробормотал он, пытаясь все-таки разглядеть
через густую листву виртуоза-молотобойца.
- Что вы, что вы, - возбужденно прошептал этот кто-то из тьмы и без
всякой паузы продолжал:
- А что вам нравится?
Винкль поморщился, ибо не всегда любил слушать и разговаривать
одновременно, однако понимал, что молчанием не отделаться, и ответствовал:
- Да, это весьма круто.
Продолжая наблюдать за знаменитым паровым молотистом, который в это
время пришел в экстаз, и, судя по всему, пытался засунуть голову между
молотом и наковальней. Эта короткая реплика вызвала у невидимого
собеседника целый шквал восторженного сопения и нечленораздельных
комментариев, которые под конец сложились в более или менее приятные
заявления о том, что Винкль очень крутой и неслабый мэн и у него, Винкля
то бишь, очень крутой и неслабый вкус /музыкальный/, и что он торчит от
одной из самых крутых и неслабых команд мира. Винкль поднял голову, чтобы
посмотреть на разговорчивого почитателя эмуукского легального оркестра. Но
в темноте разглядел только контуры собеседника, поэтому он пробормотал:
- Ну да.
И снова углубился в созерцание музыкантов. Тем временем, судя по
всему, концерт подходил к концу, звуковая буря достигла своего апогея,
рабочие конечности дирижера двигались с такой быстротой, что их не было
видно. Несравненный Вискайю Фрумпельх корчился в судорогах у своего
молота, из которого исходили звуки, похожие на предсмертный рев
сумасшедшего слона. Наконец, дирижер подпрыгнул в последний раз, молот
испустил струю красного пара и оркестр замолк. Свет стал относительно
ярче, и, несмотря на отсутствие слушателей, раздались громкие
аплодисменты. Дирижер раскланялся с невидимой публикой, спрыгнул с пенька,
контрбасист вытер полой своего фрака пот со лба, погладил контрабас,
который аж изогнулся от удовольствия, немедленно выпустил массу зеленых
побегов и безо всякой помехи стал превращаться в дерево. Меж музыкантов
забегали крохотные белые человечки, разнося прохладительные напитки.
Концерт был окончен. Чья-то рука подергала Уинки за рукав. Обернувшись, он
увидел своего разговорчивого соседа. Им оказался молодой человек лет 20 со
всклоченной пышной шевелюрой, в майке, блистающей всеми цветами радуги, в
немыслимо модных штанах, которые в силу своей ширины делали его похожим на
пальму в кадке. На лице его написана восторженность, граничащая с
идиотизмом.
- Потрясающе, немыслимо! - сказал он, - Правда?
Слово "сказал" мало подходит для описания его манеры говорить. Скорей
всего, сюда бы подошло слово "пробубнил". Уинки хотел как-то ответить, но
незнакомец продолжал захлебываться словами. Довольно скоро Уинки уяснил,
что незнакомец словил ломовой кайф от этого самого крутого джема в его
жизни. Что он лежит в ломах и крючках, и если Уинки доверится незнакомцу в
модных штанах, тот немедленно сведет его на неслабую торчальню, где можно
знатно обломиться и пришизеть. Что ж, долго думать тут было не о чем: лес
сам прислал ему провожатого.
- Это прекрасно, - ответил Уинкль. - Я иду за тобой.
Потом они уселись под огромным деревом, и Снупи пытался все-таки
что-то объяснить. Уинкль тщательно внимал речам своего спутника, но больше
половины произносимого было настолько странным и запутанным, что впору
сойти с ума.
Почему, например, они должны были сидеть под деревом, в течение, как
минимум, часа? Уинкль так и не понял, хотя до него дошло, что это связано
с цветом мха, стаей вистрей, гнездящихся на этом дереве, и чем-то вообще
