замок находится всего в нескольких лье от моих поместий. Я за
него ручаюсь. Впрочем, если вы все же сомневаетесь в его
происхождении, у меня под рукой документы, могущие
безоговорочно убедить вас. Разрешите позвать моего лакея,
который дожидается в прихожей и вручит вам эти грамоты.
- В том нет ни малейшей надобности, - возразил Валломбрез,
- мне достаточно вашего слова. Я принимаю вызов. Кавалер де
Видаленк, мой друг, будет при мне секундантом. Благоволите
сговориться с ним. Я согласен на любое оружие и на любые
условия. Я не прочь узнать, так ли хорошо барон де Сигоньяк
отражает удары шпаги, как капитан Фракасс - удары палок.
Прелестная Изабелла увенчает победителя, как в доброе старое
время на рыцарских турнирах. Но дозвольте мне удалиться.
Господин де Видаленк, которому отведены покои у меня в доме, не
замедлит сойти вниз, и вы с ним договоритесь о месте, часе и
оружии. Засим beso a vuestra merced la mano, caballero1.
С этими словами герцог де Валломбрез отвесил маркизу де
Брюйеру изысканно учтивый поклон и, приподняв тяжелую штофную
портьеру, исчез за ней. Несколько минут спустя явился кавалер
де Видаленк, чтобы вместе с маркизом выработать условия. Они
выбрали шпагу, как естественное оружие дворянина, встречу же
назначили на завтра, потому что Сигоньяк не желал, в случае
ранения или смерти, сорвать спектакль, объявленный по всему
городу. А местом действия избрали лужок за городскими стенами,
облюбованный дуэлистами Пуатье по причине уединенности,
утоптанной почвы и удобного местоположения.
Маркиз де Брюйер вернулся в гостиницу "Герб Франции" и
отдал Сигоньяку отчет о выполненном поручении, а барон с жаром
поблагодарил за столь успешно улаженное дело, ибо ему бередило
душу воспоминание о наглых и непристойных взглядах герцога,
обращенных на Изабеллу.
Представление должно было начаться в три часа, и городской
глашатай с утра уже обходил улицы, под барабанный бой возвещая
о предстоящем спектакле, как только вокруг него скоплялись
любопытные. У этого молодца была могучая глотка, а зычный
голос, привыкший к обнародованию указов, возглашал название
пьес и прозвища актеров с высокопарнейшей торжественностью. От
его раскатов дребезжали стекла в окнах и звенели в тон стаканы
на столах. При каждом слове он автоматически выдвигал
подбородок, что придавало ему сходство с нюрнбергским
щелкунчиком, к несказанной радости уличных мальчишек. Глазам
обывателей тоже была дана пища, и те, кто не слышал глашатая,
могли прочитать вывешенные на людных перекрестках, на стенах
залы для игры в мяч и на воротах "Герба Франции" огромные
афиши, на которых рукой Скапена - каллиграфа труппы -
попеременно черными и красными буквами были обозначены пьесы
предстоящего спектакля: "Лигдамон н Лидий" и "Бахвальство
капитана Фракасса". Составленные лаконически, в римском духе,
афиши не могли бы покоробить самый изысканный вкус. У дверей
залы был поставлен гостиничный слуга, наряженный под
театрального капельдинера в замызганную зеленую с желтым
ливрею. В надвинутой до бровей широкополой шляпе с пером такой
длины, что им можно было сметать с потолка паутину, при
картонной шпаге на толстой перевязи, он с помощью бутафорской
алебарды сдерживал толпу зрителей, не пропуская тех, кто не
пожелал раскошелиться и бросить монетку в серебряное блюдо,
стоявшее на столе, иначе говоря, уплатить за место или же
предъявить пригласительный билет. Тщетно мелкие канцеляристы,
школяры, пажи и лакеи пытались пробраться неправым путем,
прошмыгнув под грозной алебардой, - бдительный страж пинком
отшвыривал их на середину улицы, причем иные из них, дрыгая
ногами, падали в канаву к величайшей потехе остальных, которые
держались за бока, глядя, как неудачники уныло стряхивают
налипшую на них грязь.
Дамы прибывали в портшезах, и верзилы-лакеи бежали рысью с
этой легкой ношей. Некоторые из мужчин явились верхом и,
спрыгивая с лошадей или мулов, бросали поводья слугам, нанятым
для этой цели. Две-три колымаги с порыжевшей позолотой и
слинявшей живописью, извлеченные из каретного сарая ради такого
редкого случая и влекомые неповоротливыми конягами,
останавливались у дверей, и оттуда, как из Ноева ковчега,
выползали ископаемые провинциально-допотопного вида, обряженные
в платья, бывшие в моде при покойном короле. Однако эти кареты
при всей своей ветхости вызывали почтение у зрителей,
сбежавшихся поглазеть на театральную публику, а, поставленные
на площади в ряд, эти рыдваны и правда имели весьма достойный
вид.
Вскоре зала наполнилась так, что зубочистку не воткнешь.
По обе стороны сцены были поставлены кресла для
высокопоставленных особ, что, конечно, вредило впечатлению и
мешало актерам, но так вошло в привычку, что не казалось
нелепым. Молодой герцог де Валломбрез в унизанном блестками
черном бархате и в волнах кружев красовался там рядом со своим
другом, кавалером де Видаленком, одетым в изящный костюм
фиолетового шелка, обшитый золотым аграмантом. Что касается
маркиза де Брюйера, он занял место в оркестре позади скрипок,
чтобы без стеснения хлопать Зербине.
По бокам залы из еловых досок, задрапированных шелком и
старыми фландрскими шпалерами, были сколочены подобия лож, а
середину занимал партер со стоячими местами для небогатых
горожан, лавочников, судейских писцов, подмастерьев, школяров,
лакеев и прочего сброда.
В ложах, расправляя юбки и обводя пальцем вырез корсажа,
чтобы выставить напоказ красоты белоснежной груди,
располагались дамы, разряженные со всем великолепием, какое
позволял их гардероб, несколько отставший от придворной моды.
Но смею уверить, у многих изящество успешно подменялось
роскошью, по крайней мере, в глазах малосведущей провинциальной
публики. Были там и фамильные булыжники-бриллианты, не
утратившие своего блеска, несмотря на почерневшую оправу; и
старинные кружева, правда, пожелтевшие, но весьма ценные; и
длинные золотые цепочки, по двадцать четыре карата звено,
увесистые и дорогие, хоть и старомодной работы; и оставшиеся от
прабабок шелковые и парчовые ткани, каких уже не изготовляют ни
в Венеции, ни в Лионе. Были даже и прелестные юные личики,
розовые и свежие, которые имели бы большой успех в Сен-Жермене
и в Париже, при всем своем не в меру простоватом и наивном
выражении.
Некоторые из дам, не желая, по-видимому, быть узнанными,
не сняли полумасок, что не мешало весельчакам из партера
называть их и рассказывать об их пикантных похождениях. И все
же одна дама, по-видимому, в сопровождении горничной,
замаскированная тщательнее других и державшаяся в глубине ложи,
чтобы на нее не падал свет, сбивала с толку любопытство
сплетников. Наброшенная на голову и завязанная у подбородка
косынка из черных кружев скрывала цвет ее волос, а платье из
дорогой, но темной ткани сливалось с мраком ложи, где дама
старалась стушеваться, в отличие от других зрительниц, которые
только и думали, как бы покрасоваться в огне свечей. Временами,
словно желая защитить глаза от яркого света, дама поднимала к
лицу веер из черных перьев, где посередке было вставлено
зеркальце, в которое она забывала смотреться.
Скрипки, заигравшие ритурнель, привлекли всеобщее внимание
к сцене, и никто больше не занимался таинственной красавицей,
похожей на dama tapada Кальдерона.
Представление началось с "Лигдамона и Лидия". Декорации,
изображавшие сельский ландшафт с зеленью деревьев, с ковром из
мха, с прозрачными струйками родников и далекой перспективой
лазурных гор, расположили публику приятностью вида. Леандр в
роли Лигдамона был одет в фиолетовый костюм, расшитый по
пастушеской моде зеленым шнуром. Завитые в букли волосы на
затылке были изящно подхвачены бантом. Слегка подкрахмаленный
воротник открывал его белую, точно женскую, шею. Чисто выбритые
щеки и подбородок сохранили чуть заметный синеватый колорит и
как бы персиковый пушок, а нежно-розовый слой румян, наложенный
на скулы, только подтверждал сравнение со свежим персиком.
Подкрашенные кармином губы оттеняли жемчужный блеск усердно
начищенных зубов. Кончики бровей были подправлены китайской
тушью, а белки плаз, обведенных тоненькой чертой той же туши,
так и сверкали.
Гул одобрения прокатился по зале: дамы шушукались между
собой, и юная девица, недавно вышедшая из монастыря, не могла
сдержать возглас: "Какой милашка!" - заслужив за такую
непосредственность строгий выговор от своей мамаши.
Эта девочка в простоте сердечной выразила затаенную мысль
более зрелых женщин, и даже, возможно, собственной матери. Она
вспыхнула от материнского порицания и молча уставилась на мыс
своего корсажа не без того, чтобы украдкой поднять глаза, когда
за ней не следят.
Но без сомнения, более остальных была взволнована дама в
маске. По бурному трепету груди, вздымавшей кружево лифа, и
дрожанию веера в руке, по тому, как она подалась к самому краю
ложи, боясь упустить малейшую подробность действия, всякий
угадал бы ее сугубый интерес к Леандру, если бы удосужился
понаблюдать за ней. По счастью, все взгляды были устремлены на
сцену, что позволило таинственной особе овладеть собой.
Как известно каждому, ибо нет человека незнакомого с
творениями знаменитого Жоржа де Скюдери, пьеса открывается
прочувственным и весьма трогательным монологом Лигдамона, в
котором отвергнутый Сильвией любовник измышляет способы
покончить с жизнью, ставшей для него несносной от жестокосердия
неприступной красавицы. Пресечет ли он свой печальных век с
помощью петли или шпаги? Ринется ли с высокого утеса? Нырнет ли
с головой в реку, дабы холодной водой остудить любовный жар? Он
колеблется, не зная, на какой способ самоубийства решаться.
Туманная надежда, не покидающая влюбленных до последней
секунды, привязывает его к жизни. А вдруг неумолимая смягчится,
тронутая столь упорным обожанием? Надо признать, что Леандр с
подлинным актерским мастерством, самым душещипательным образом
перемежал томление и отчаяние. Голос его дрожал, словно горе
душило его, а к горлу подступали рыдания. Каждый вздох,
казалось, шел из глубины души, и в жалобах на бессердечие
возлюбленной было столько покорности а проникновенной нежности,
что всех зрительниц брала злость на гадкую, бесчеловечную
Сильвию, на месте которой у них не хватило бы варварской
жестокости довести до отчаяния, а то и до гибели столь
любезного пастушка.
По окончании монолога, пока публика оглушительно
рукоплескала, Леандр окидывал взглядом зрительниц, особенно
пристально всматриваясь в тех, что казались ему титулованными:
невзирая на многократные разочарования, он не оставлял мечты
красотой и талантом внушить любовь настоящей знатной даме.
Он видел, что у многих красавиц глаза блестят слезами, а
белоснежная грудь вздымается от волнения, и был этим польщен,
но никак не удивлен. Успех всегда принимается актером как
должное; однако любопытство его было живо затронуто той dama
tapada, которая скрывалась в глубине ложи. Эта таинственность
отдавала любовным приключением. Сразу же угадав под маской
пылкую страсть, сдерживаемую благопристойности ради, Леандр
метнул незнакомке пламенный взгляд, показывая, что ее чувство
нашло отклик.
Стрела попала в цель, и дама еле заметно кивнула Леандру,
словно желая поблагодарить его за проницательность. Отношения
