бедные актеры, подобие человеческих жизней, тени людей любых
сословий, лишены права быть, зато можем казаться: второе
относится к первому, как отражение предмета - к самому
предмету. Стоит нам пожелать, и при помощи нашего гардероба,
где заключены все наши королевства, наследственные и прочие
владения, мы принимаем горделивое обличье государей, вельмож и
придворных кавалеров. На несколько часов мы блеском наряда
уподобляемся самым чванливым из них; щеголи и франты подражают
нашему бутафорскому изяществу, из поддельного превращая его в
настоящее, заменяя коленкор тонким сукном, мишуру - золотом,
стекло - алмазом, ибо театр - это школа нравов и академия моды.
Будучи костюмером труппы, я могу обратить слизняка в
завоевателя, обездоленного бедняка в богатого вельможу,
потаскушку в знатную даму. И если вы не будете возражать, я
применю к вам свое искусство. Если уж вы решили разделить нашу
кочевую долю, не погнушайтесь воспользоваться и нашими
преимуществами. Скиньте печальные одежды нищеты, которые
скрывают ваши природные достоинства и внушают вам незаслуженное
недоверие к себе. У меня как раз есть в запасе почти новый
костюм из черного бархата с оранжевыми лентами, который
нисколько не отдает театром и не посрамит даже придворного
кавалера, - ведь сейчас у многих писателей и поэтов вошло в
обычай выводить под вымышленными именами своих современников, а
потому и одевать их надо, как приличествует добропорядочным
людям, не фиглярам, переряженным на античный или фантастический
лад. К этому у меня найдется и манишка, и шелковые чулки, и
башмаки с помпонами, и плащ, - словом, все принадлежности
наряда, скроенного прямо по вашей мерке, как будто в
предвидении такого случая. Там имеется все, даже шпага.
- Ну, в ней-то нет нужды, - возразил Сигоньяк с
высокомерным жестом, обнаружившим всю гордость дворянина,
которую не могут сломить никакие невзгоды. - При мне всегда
отцовская шпага.
- Берегите ее свято, - ответил Блазиус. - Шпага - верный
друг и хранительница жизни и чести своего владельца. Она не
покидает его перед лицом бедствий, опасностей и недобрых
встреч, не в пример льстецам, этим подлым прихвостням
благосостояния. У наших бутафорских мечей клинок и острие не
отточены, ибо они должны наносить только мнимые раны, которые
заживают сразу же к окончанию пьесы без корпии, безо всяких
мазей и целительных снадобий. А ваша шпага защитит вас в нужную
минуту, как защитила уже однажды, когда разбойник с большой
дороги во главе своих огородных пугал совершил на нас отчаянное
и смехотворное нападение. Теперь, если позволите, я пойду за
вашим нарядом, скрытым на дне баула; мне не терпится узреть,
как куколка превратится в мотылька.
Выговорив эти слова с комической высокопарностью,
усвоенной на сцене и перенесенной в обычную жизнь, Педант вышел
из комнаты и вскоре вернулся, держа в руках довольно
объемистый, завернутый в простынку узел, который бережно
положил на стол.
- Если вы соблаговолите от старого комедийного педанта
услуги камердинера, я наряжу и завью вас на славу, - предложил
Блазиус, с довольным видом потирая руки. - Все дамы не замедлят
воспылать к вам страстью, ибо, будь сказано не в обиду повару
замка Сигоньяк, от долгого поста в вашей "Башне Голода" вы
приобрели вид страдальца, не на шутку умирающего от любви.
Женщины же верят только в тощую страсть. Толстобрюхие
воздыхатели не могут их убедить, хотя бы то были краснобаи,
способные золотой цепью приковать к своих устам вельмож,
горожан и простолюдинов, по примеру Огмия, галльского
Геркулеса. Только по этой причине и ни по какой другой я не
очень-то преуспел у прекрасного пола и с юных лет пристрастился
к божественной бутылке, благо она не набивает себе цену, и
отдает предпочтение толстякам по причине их большей
вместительности.
Такими речами добряк Блазиус старался развеселить барона
де Сигоньяка, ибо живость языка не мешала проворству его рук;
даже рискуя прослыть докучливым болтуном, он считал, что лучше
оглушить молодого человека потоком слов, нежели отдать его во
власть тягостным думам.
Туалет барона вскоре был закончен, потому что театр
требует быстрых переодеваний и вырабатывает у актеров большую
сноровку в такого рода метаморфозах. Довольный результатами
своих стараний, Блазиус за кончик пальца, как невесту к алтарю,
подвел барона де Сигоньяка к венецианскому зеркалу, стоявшему
на столе, и сказал:
- А теперь благоволите взглянуть на вашу милость.
Сигоньяку сперва показалось, что он видит в зеркале чье-то
чужое отражение, настолько оно было непохоже на его
собственное. Он невольно обернулся и посмотрел через плечо, не
встал ли кто-нибудь случайно позади него. Зеркало отразило его
движения. Итак, это, несомненно, был он, Сигоньяк, но не
прежний - тощий, грустный, жалкий, почти смешной в своем
убожестве, а молодой, изящный, горделивый, чья старая одежда,
скинутая на пол, напоминала ту серую тусклую оболочку, которую
сбрасывает куколка, когда взлетает солнцу златокрылым
мотыльком, отливающим киноварью и лазурью. Неведомое существо,
заключенное в скорлупу нищеты, внезапно вырвалось из плена и
под ясными солнечными лучами, падавшими в окно, засияло
наподобие статуи, с которой торжественно открывая ее, сдернули
покрывало. Сигоньяк предстал перед собой таким, каким порой
воображал себя в мечтах, когда бывал одновременно героем и
свидетелем необычайных событий, происходящих в замке, который
искусные зодчие его грех успели обновить и разукрасить к
приезду возлюбленной принцессы на белом иноходце. Победоносная
улыбка алым заревом мелькнула на его бледных губах, и юность,
издавна погребенная под бременем невзгод, проглянула в
похорошевших чертах его лица.
Стоя возле туалета, Блазиус любовался своим произведением,
отступая на шаг, как живописец, положивший последний мазок на
полотно, которым он доволен.
- Если, как я надеюсь, вы преуспеете при дворе и вернете
себе прежние богатства, не откажите принять меня, к тому
времени отставного актера, на должность заведующего вашим
гардеробом, - сказал он, подражая смиренному просителю, и
поклонился преображенному Сигоньяку.
- Я приму во внимание вашу просьбу, - грустно улыбнулся
Сигоньяк. - Вы, господин Блазиус, - первый человек, о чем-то
попросивший меня.
- После обеда, который будет нам подан отдельно, мы
отправимся к господину маркизу де Брюйеру, чтобы предложить ему
список пьес, входящих в наш репертуар, и узнать от него, какое
помещение отведено в замке под театр. Вы сойдете за поэта нашей
труппы, - ведь в провинции встречается немало просвещенных
людей, которые сопровождают колесницу Талии в надежде тронуть
сердце какой-нибудь актрисы, что почитается весьма благородным
и галантным поступком. Изабелла может служить прекрасным
предлогом, тем более что она умна, хороша собой и
добродетельна. Простушки зачастую гораздо более искренни в
своих ролях, чем полагает развращенная и кичливая публика.
На этом Педант удалился, чтобы заняться собственным
туалетом, хотя и не отличался щегольством.
Красавчик Леандр, не переставая мечтать о хозяйке замка,
расфрантился как мог в надежде на несбыточное любовное
приключение, которого неустанно домогался, но, по словам
Скапена, ничего не получал, кроме разочарования и колотушек.
Актрисам господин де Брюйер учтиво прислал несколько штук
шелковых тканей, чтобы на всякий случай пополнить их
театральный гардероб, и они, как легко себе представить,
прибегли ко всем ухищрениям, какими пользуется искусство, дабы
усовершенствовать природу, стремясь явиться во всеоружии,
насколько позволяли им убогие одежды странствующих комедианток.
Принарядившись, все отправились в залу, где был подан обед.
Маркиз, нетерпеливый по натуре, явился к актерам до того,
как они встали из-за стола; Он не допустил, чтобы они прерывали
трапезу, и лишь после того, как им подали воду ополоснуть руки,
спросил у Тирана, какие пьесы они играют.
- У нас в репертуаре все пьесы покойного Арди, -
замогильным басом ответил Тиран, - "Пирам" Теофиля, "Сильвия",
"Кризеида" и "Сильванир", "Безумство Карденио", "Неверная
наперсница", "Фелида из Скироса", "Лигдамон", "Наказанный
обманщик", "Вдовица", "Перстень забвения", и все лучшее, что
создано первейшими поэтами нашего времени.
- Я уже несколько лет живу вдалеке от двора и незнаком с
последними новинками, - скромно ответил маркиз, - мне трудно
вынести суждение о таком количестве первоклассных пьес, из коих
большинство мне неизвестно; на мой взгляд, вернее всего будет
вам самим, руководствуясь теорией и практикой, сделать выбор,
который не преминет быть разумным.
- Нам часто приходилось играть пьесу, которая, пожалуй, не
имела бы успеха в чтении, - ответил Тиран, - однако
сценическими эффектами, остротой диалога, потасовками и
шутовскими проделками она всегда вызывала смех у самых
почтенных людей.
- Лучше и незачем искать, - решил маркиз. - Поистине
счастливая находка. А как называется это образцовое
произведение?
- "Бахвальство капитана Матамора".
- Клянусь честью, превосходное наименование! А у Субретки
там хорошая роль? - спросил маркиз, подмигнув Зербине.
- Самая забавная и самая задорная на свете, и Зербина
справляется с ней превосходно. Это ее коронная роль. Она
неизменно срывает рукоплескания безо всяких наемных
хлопальщиков.
В ответ на директорскую похвалу Зербина сочла уместным
покраснеть, но ей не без труда удалось вызвать краску смущения
на свои смуглые щеки. Скромность - эти румяны души,
отсутствовала у нее совершенно. Среди баночек с притираниями
такого крема не водилось на ее туалетном столе. Она потупила
глаза, отчего стала заметна длина ее черных ресниц, и, как бы
стараясь жестом остановить поток не в меру лестных слов,
подняла на свет изящную, хоть и смугловатую руку с отставленным
мизинчиком и розовыми ноготками, блестящими, как рубин, -
недаром их полировали коралловым порошком и замшей.
В таком виде Зербина была очаровательна. Притворная
стыдливость служит пряной приправой к изощренной распущенности;
не обманываясь на этот счет, сластолюбец смакует всю
пикантность лицемерной игры. Маркиз смотрел на Субретку пылким
взглядом знатока, проявляя к остальным женщинам рассеянную
учтивость благовоспитанного мужчины, чей выбор уже сделан.
"Он даже не осведомился, что за роль у героини! - думала в
сердцах Серафина. - Какое неприличие! Этот вельможа и богач
вопиюще обездолен по части ума, воспитания и вкуса. Наклонности
у него самые низменные. Пребывание в провинции повредило ему, а
привычка волочиться за стряпухами и пастушками окончательно
испортила его манеры."
Эти размышления никак не украсили Серафины. Ее правильные,
ну суховатые черты становились привлекательными, когда их
смягчало искусное жеманство улыбок и прищуренных глаз, а
гримаса раздражения лишь подчеркивала их неприятную резкость.
Она была, бесспорно, красивее Зербины, но в красоте ее
чувствовалось что-то надменное, заносчивое, злобное. Это, быть
может, не остановило бы любовь, которая не побоялась бы пойти
на приступ. Зато легкокрылую прихоть спугнула бы мгновенно.
И маркиз удалился, не сделав попытки поухаживать ни за
донной Серафиной, ни за Изабеллой, на которую, кстати, как он
