сбежались куры. Она смотрела на их возню.
Сестра была сегодня не в духе. Сима чувствовала это; она знала лишь
отдельные слова - "иди", "дай", "возьми"... - и не понимала, о чем люди
говорят между собой, но сразу, как зверь, постигала, кто из них добрый и
кто злой.
Дверь за спиной у нее отворилась, с ведрами вышла сестра.
- Пошли, - сказала она и направилась на берег.
Сима пошла за ней.
На берегу против соседней избы плотники рубили баню. Расставив ноги,
они брусили бревна; у свежего, в пояс высотой, сруба земля была усыпана
белой щепой.
- Серафима, иди к нам, подсоби! - крикнул один из плотников, двое
других разогнулись и с интересом смотрели.
Сима направилась к ним. Она всегда доверчиво делала то, что ей
говорили, не понимая подвоха. Она уже прошла полпути, когда Варвара
обернулась и кинулась за ней.
- Куда же ты, дура?! - Она схватила Симу за руку и потащила за собой.
- Кобели! - ругалась она под смех плотников. - Жеребцы стоялые! Холостить
вас некому! Иди, иди, недоумка... Откуда ты взялась на мою голову?!
- Зря ты, Варвара, - сказал средний по возрасту плотник. - Симу твою
можно вместо телеги приспособить, спина у нее во! - два бревна ляжет.
Пологим берегом сестры сошли к воде: озеро за ночь отступило, обнажив
сырой песок. Варвара подала Симе ведро, а сама осталась стоять. Сима
побрела по мелководью, пока вода не поднялась до пальто.
- Черпай! - крикнула Варвара.
Сима наполнила ведро и побрела назад. Она вышла на берег,
остановилась и ждала, глядя на сестру.
- Что смотришь? Ставь, бери другое, - сказала Варвара.
С пустым ведром Сима снова побрела в воду.
- Что ж ты, Варя, в такой холод ее гонишь? - с упреком спросил
старик, плотник. - Зима на носу.
- Ничего ей не сделается, здоровей нас, - хмуро ответила Варвара.
- Здоровей-то здоровей... Только не сладко, поди, в такую воду лезть.
Ты вон в сапогах и то не лезешь. Она смирная, ты ее и гонишь. Сестра ж
все-таки...
- Она не чувствует, - пробормотала Варвара, отворачивая лицо.
Сима вышла из воды и без труда понесла оба ведра в дом. Варвара шла
сзади.
- Вот сила в бабе, - сказал молодой плотник, глядя им вслед.
- Да ну, держит, как лошадь в хозяйстве, - недовольно ответил старик,
ловко стеганул топором по бревну и отщепил длинную ровную полосу.
Одну Симу по воду не пускали. Она любила смотреть, как ведро медленно
наполняется и постепенно исчезает, - она смотрела и не двигалась: ее лицо,
всегда одинаковое и неподвижное, странно оживало, в нем появлялся какой-то
непонятный интерес, тяжеловесное, медлительное любопытство.
Ведро тонуло - Сима продолжала неподвижно смотреть, не стараясь его
удержать. Ей часто за это попадало, но она не менялась. Тогда сестра
перестала отпускать ее одну.
Сима поставила ведра и села на пол перед печью, поджав ноги и укрыв
их полами пальто. Она всегда сидела здесь, когда была дома. Никто не знал,
какие мысли ворочаются у нее в голове, думает ли она или просто греется, -
да и кому было до нее дело на земле, где и так каждому хватает забот.
Хлопнула дверь, сестра вышла в чулан. Сима тотчас поднялась,
пересекла избу и тихо отвела ситцевую занавеску. На кровати разбросанно
спал парень. Он лежал на боку, длинные ноги вразлет бежали куда-то, в его
позе и в лице застыла спешка - улучил минутку, прикорнул и сейчас вскочит
и кинется дальше. Он и спящий торопился, был не здесь, где-то далеко.
Это был Митя, сын хозяйки, Симин племянник.
Сима опустилась на пол перед кроватью и застыла; ее неподвижные глаза
были преданно, по-собачьи, уставлены в лицо спящему; взгляд лежал плотно,
как неумелая тяжелая рука.
Митя был знаменит в округе, его знали как отчаянного сердцееда. А
прежде был безропотный, застенчивый мальчик, примерный ученик, тихоня.
Неслышно бродил он вокруг села, рвал цветы и листочки, сушил, как учили в
школе.
Когда в раздраженном состоянии духа мать отчитывала его, он
безответно терпел, его уши горели от обиды.
Ругать его было несправедливо, он никогда не озорничал, и только
нелегкая и неудачливая жизнь Варвары была причиной.
Митя никогда не оправдывался, покорно сносил материнский гнев и,
забившись в укромное место, молча горевал про себя.
В Варваре росла досада на его безответность. "Что ты за мужик
растешь, как ты мать защитишь?" - упрекала она его - он молчал, молчание
травило ее, она облыжно придиралась к сыну, распаляясь от ярости, а потом
плакала, и раскаяние едко точило ей сердце; она горячо целовала Митю,
жалея его и себя, и тоскуя.
В двенадцать лет Митя пристрастился к рыбной ловле. Он отправлялся с
товарищами на соседнее рыбное озеро под Выселки. С удочками мальчики
проходили край Выселок, сокращая путь. Шли быстро потому, что торопило
нетерпение, и потому, что стереглись здешних мальчишек. И оттого, должно
быть, в обостренном внимании Митя заметил в одном из крайних дворов
женщину, которая неподвижно следила за ним, когда они проходили мимо. Митя
несколько раз обернулся - она стояла и смотрела, он запомнил ее взгляд. И
теперь часто, когда Митя ходил на озеро под Выселки, он видел у дороги
внимательное лицо.
На озере он забывал о ней. После ловли они купались нагишом и, уже не
боясь распугать рыбу, резвились в воде: разбегались с берега и прорезали
воздух смуглыми телами, ярко сверкнув белыми ягодицами.
Однажды во время купания Митя заметил эту женщину в кустах на
береговом пригорке: она неподвижно стояла и рассматривала его внимательно
и неотрывно, как будто ощупывала. Ее глаза прошлись по нему, они
встретились взглядами; она повернулась и легко пошла прочь. Он ничего не
понял.
Митино лето неторопливо катилось по сочным, прохладным травам из зноя
в светлые дожди и снова в пахучую солнечную дрему - миновало и отлетело.
В следующее лето все повторилось. За зиму он забыл о ней и с первой
ловлей увидел на дороге. Она снова появилась на берегу, рассмотрела его и
вроде бы отметила про себя что-то.
И это лето, и следующее, и еще одно прошли по душистым полуденным
лугам, по заросшим лесным оврагам, отплескались в прозрачной озерной воде
- чужая странная женщина появлялась обок Митиных тропок. Она как будто
пасла его издали, отмечала в нем перемены и ждала чего-то.
В пятнадцатое лето он увидел ее ближе, почувствовал затаенный интерес
к себе и неизвестно отчего смутился.
Митя был высок, худ, даже костляв, голос его уже сломался, но не
окреп.
Он плавал, когда она появилась на берегу, но он не сразу ее заметил.
Митя вдоволь накупался, замерз и поспешил на горячий песок. Глаза слепли
от света. Солнце стояло высоко, озеро горело среди леса, как зеркало в
траве. Сквозь капли воды на ресницах в переливающемся мокром блеске
неожиданно возникло женское лицо.
Он вышел из воды и от неожиданности оцепенел: она стояла на песке
перед кустами и внимательно смотрела на него. Он вдруг понял, что раздет.
Митя упал на мелководье лицом вниз, с незнакомой прежде яростью
схватил со дна горсть мокрого песка и швырнул в нее. Она усмехнулась
едва-едва, повернулась и ушла.
На обратном пути Митя отворачивался от ее дома так, словно в эту
сторону ему и головы не повернуть.
И теперь он ее не забывал. Не раз приходили на память ее лицо и
внимательный взгляд, стойко держались в мыслях и тянули на дорогу в
Выселки.
В шестнадцатое лето случилось вот что.
Митя работал в колхозе на сенокосе. Целые дни, верхом или спешившись,
Митя управлял лошадью, впряженную в сенную волокушу. Изгибающиеся по лугу
рядки скошенной травы гладко взбегали на оструганные колья волокуши. По
сторонам шли две девушки, Катя и Галя, и деревянными вилами подправляли
травяной ручеек.
Когда набиралась копна, девушки упирались вилами в ее основание, Митя
понукал лошадь, и та, дернув, вытаскивала волокушу - копна оставалась на
земле. Длинные ряды копен тянулись через луг.
Сенной дух поднимался над землей, густел на заре, кружил голову,
забивал все запахи, и временами людям казалось, что и они отрываются от
земли и, покачиваясь, плывут в душном аромате.
Первые дни были солнечные и веселые, девушки шутили, вгоняя Митю в
краску.
- Митенька, не гони, не гони, родненький! - кричала Галя.
За ней вступала Катя:
- Сколько силушки накопил, какой мужичок поспел нам на радость!
Митя смущался и от смущения гнал лошадь - не раз они сбивались с ряда
и теряли собранное сено, а девушки со смехом валились в развалившуюся
копну, задирая ноги, которые и без того в коротких цветных платьях были
все на виду; Митя конфузился еще больше.
В один из дней Митя, приехав поутру на луг, вспыхнул, едва кожа не
загорелась: вместо Гали была та женщина из Выселок. Он долго не мог впрячь
лошадь в волокушу, перепутал всю упряжь.
За лесом постукивал, тяжело перекатывался гром, небо там было не
светлее леса.
- Дождик будет, - сказала за спиной у Мити Катя.
Женщина непонятно вздохнула, Митя и в этом вздохе почувствовал что-то
для себя.
Они работали спокойно, без остановок и смеха, не то что в прежние
дни, и не смотрели друг на друга, не говорили, но какое напряжение во всем
теле, какая строгость, шея заболела - как бы не повернуться ненароком, не
взглянуть случайно...
После полудня туча надвинулась, сразу стало темно, все вокруг
застыло, и вдруг налетел ветер, и упали первые капли. Все, кто работал на
лугу, с криками и смехом понеслись под копны - в них долго не смолкали
стоны и визг. Только Митя остался среди луга, распряг лошадь и пустил
пастись. Ударил и замолотил по земле дождь. Он напал на мальчика, вмиг
промочил, но Митя не торопился, только горбил спину и втягивал голову в
плечи.
- Митя... - услышал он из ближней копны.
Дарья глубоко зарылась в сено, только длинные голые ноги были
подставлены дождю, копна нависала над ней, как пышная прическа. Он
неподвижно стоял перед ней.
- Что мокнешь? - спросила она спокойно. - Иди сюда...
Он послушно пошел к ней, как к матери. Она втянула его в копну и
посадила рядом. Дождь шуршал над ними, они не проронили ни слова; они
смотрели на хлесткие струи, которые шарили вокруг и сбивались поодаль в
сплошную пелену.
- Замерз? - спросила она.
Он не ответил, она прижала его рукой к боку, сквозь мокрую одежду он
почувствовал ее тепло. Они молчали и не шевелились; спине было тепло и
колко, спереди веяло дождевым холодом. Сидеть бы так и сидеть без времени.
Она подалась вперед и исподлобья глянула вверх.
- Не переждать, - сказала она.
Он молчал.
- Пошли, - она встала, роняя сено, и подняла Митю за руку.
Он так же молча и покорно пошел за ней.
Они пришли к ней в дом; внутри было так опрятно, что Митя не решался
переступить порог.
- Входи, входи, - позвала она, сбросила туфли и босая легко пошла по
чистому, гладкому дощатому полу, оставляя узкие мокрые следы.
Он шагнул и остановился.
- Сейчас печь разожгу, - сказала она, посмотрела на него и впервые
улыбнулась. - Я не съем тебя, проходи, садись...
Вскоре горела печь, треск поленьев сливался с шумом дождя. Митя сидел
скованно, как будто вконец окоченел.
- Раздевайся, - сказала она. - Обсохни.
Он неловко стянул мокрую рубаху и застыл.
- Снимай, снимай, - сказала она, забирая рубаху и вешая перед печью.
Митя снял штаны и остался в трусах. Она повесила штаны и улыбнулась.
- Стесняешься? - Дарья подошла к кровати и отвернула край одеяла. -
Ложись. Накройся и разденься.
