настелю... А что - имею право!
- Подрабатывал?
- Ну да, где какая халтура подвернется.
- Молодец! Трудолюбивый... У вас там каждый директор так?
- Многие. А в Смоленске как?
- У нас если директор, только этим и занимается. Совсем обленились.
- Смотри ты! У меня один кореш, тоже директор, по выходным
сантехником дежурит. Не веришь?
- Верю.
- Ну то-то. Многие не верят.
Они помолчали. Свежий ветер со стороны Находки гонял по двору клочья
газет.
- Миша, а ты часто врешь? - поинтересовалась Рая.
- Часто, - беспечно признал Пряхин.
- Зачем?
- А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.
Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку, бумага билась на
ветру, как живая.
- А ты как жила? - спросил Пряхин.
- Я? - Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо. - По-разному,
Миша. Всяко бывало.
- А сюда зачем?
- Нужда заставила.
Она рассказала, как работала в магазине и в ревизию обнаружилась
недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.
Конечно, она видала виды, он сразу понял, да она и сама не скрывала;
с первого взгляда было ясно, чего-чего, а опыта ей не занимать. Но Пряхин
ее не судил, он вообще никого не судил, не имел привычки: дело такое -
жизнь!
Поначалу больше молчали, постепенно разговорились. Рае случалось
кочевать, работала где и кем придется, как и он, была перекати-поле, не
имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.
И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился в ту ночь,
говорили до рассвета. И то ли ночная свежесть была причиной, то ли
темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту ночь, говорил
открыто и без оглядки, как редко приходится нам в нашем грешном
существовании.
И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь их была
пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.
Пряхин впервые рассказал о себе без утайки. Он сам диву давался:
больше в эту ночь он не врал и не хвастал, говорил все как есть, без
притворства.
Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в одном
глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.
Погода не располагала к долгому разговору, на дворе было сыро,
ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали
о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев, они говорили час за
часом.
К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у
нас возможность открыться кому-то, сокровенное слово редко вырывается
наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж если
случилось - радуйся, повезло.
Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал под
одежду, на востоке слабо посветлело небо.
Городок спал глубоким сном. К этому времени все угомонилось,
обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной духоте невесомо и
зыбко плыли тысячи снов - тайные мысли, голоса, смутные призрачные
картины.
- Светает, - сказала Рая.
Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о многом, однако
времени не хватило: весенняя ночь коротка.
Казалось, они не сказали и доли того, что хотели, а уже брезжил
рассвет и нужно было расстаться.
Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде
чем отправиться дальше, до самого предела земли; то был их последний
ночлег на материке.
Рассвет тихо крался над побережьем, разливался, набирал ясности,
новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.
Пряхин и Рая неподвижно сидели в тишине, их клонило в сон, но
расходиться не хотелось. Им казалось, что-то произошло, что - они сами не
знали; была некая новизна, какая-то перемена, хотя ничего не изменилось и
все осталось по-прежнему.
- Пора... - вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.
Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый
сделать, как скажет она.
Минувшая ночь жила в них обоих, но был какой-то безотчетный страх,
будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.
- Иди, - тихо велела Рая. - После свидимся.
Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не
возразить ли? - но не решился, смолчал.
Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея, точно
набрал в рот воды, и сам в это не верил - никогда с ним подобного не
случалось.
Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:
- Рая, ты на курорте бывала?
- Бывала, а что?
- Ничего, это я так...
Они отправились к своим баракам, на полпути обернулись и,
улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей, она
ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.
Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся из дверей. В
комнате было душно, спертый воздух напоминал жидкое тесто. Постояльцы
лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и вони, дышали
тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.
Один физик-химик без подушки лежал на спине, прямой, отрешенный,
уставя бледное лицо вверх и вытянув руки по одеялу; он дышал легко и
ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь, со всеми, а
отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.
Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно утро. Засыпая, он вспомнил
Раю, ночной разговор и улыбнулся, ошеломленный непривычным чувством
новизны.
Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый и проснулся от
того, что кто-то толкал его:
- Миша, проснись! Миша!.. Да проснись же ты, охломон! Шатается
неизвестно где, потом не добудишься!
Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.
- Вставай, ехать надо!
- Куда? - не понял Пряхин и пялился недоуменно.
- Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!
Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не умываясь,
как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.
Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора поднимался
и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от
холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.
- Что это они вздумали спозаранку? - спросил он недовольно.
- Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.
- Спать охота...
- Успеешь. Пароход пришел.
- Как? - не понял Пряхин.
- Отплываем, - пожал плечами сосед.
Пряхин замер. Он вдруг остро, до боли, точно кто-то ударил ножом,
вспомнил, что происходит: до него дошло, что он уезжает. Едва он понял
это, сжалось сердце, он чуть не задохнулся.
Он уезжал, а она оставалась, и не сегодня-завтра придет другой
пароход за ней.
Пряхин вскочил, хотел кинуться в дверь, но не успел: дверь
захлопнулась, автобус тронулся с места.
- Ты чего? - сонливо спросил Проша. - Забыл что?
- Забыл, - скованно сказал Пряхин.
- Теперь уже поздно.
Он и сам знал, что поздно. Пряхин был в каком-то странном оцепенении,
смертная тоска теснила грудь, щемила - вздохнуть больно. Только и
оставалось, что сжаться в комок и застыть, не шевелиться, терпеть до
упора, пока не отпустит; вот только воздуха мало, дышать нечем.
До осени Пряхин работал в рыбном порту на Сахалине, Рая была на
острове Шикотан. Она приехала в Екатериновку в октябре, но в пересыльном
городке о Пряхине никто ничего не знал, и она отправилась дальше, в
Смоленск: нужно было раздать долги.
Спустя неделю в Екатериновку вернулся Пряхин, ему сказали, что его
спрашивала какая-то женщина. Он кинулся искать, не нашел, конечно, и
принялся искать наугад в портах и на рыбозаводах.
Спустя три месяца Рая вернулась, ей передали, что он ищет ее, и тогда
она тоже стала искать. Они переезжали с места на место, спрашивая друг о
друге.
Тем временем подошел новый сезон - они так и не встретились. Они
вновь завербовались, Пряхин - матросом на сейнер, Рая - на краболов. Перед
путиной каждый из них побывал в Екатериновке, правда, в разные дни:
везенье вновь обошло их, они разминулись.
Осенью после сезона и он, и она продолжали искать.
И вот уже три сезона они ищут по всему побережью, хотя каждый из них
понимает, что пора бросить. И он, и она не раз назначали себе последний
срок, но подходил новый сезон, и вновь оживала надежда.
В поисках они исколесили весь Дальний Восток, но встретиться им не
удалось, и в глубине души они знали, что вряд ли удастся. Да и то сказать
- в этих краях, где пространства вдоволь и больше, а люди снуют с места на
место, искать человека все равно что иголку в сене.
На побережье и островах о них уже шла молва. Она раскатилась далеко,
до самых глухих углов. Я встречал их - его и ее, они расспрашивали меня,
как расспрашивали всех, но проку от меня им не случилось: я встречал их
порознь, в разное время.
В последнюю осень Пряхин решил твердо: хватит, пора... Пора ехать на
запад, в родные места, пора вставить зубы, съездить на курорт и купить
дом, как задумано. Пора...
Он знал, что нечего ждать и нельзя надеяться, и она тоже знала.
Но снова после зимы открылась весна, впереди маячил новый сезон, и
вместе с ним вновь брезжила надежда.
