Позже, когда солнце клонится к закату, бульвар познабливало слегка:
среди общего веселого оживления накатывается тихая печаль, которую
приносит летний вечер. Она особенно заметна в провинции, но и в большом
городе в преддверии сумерек чувствуешь ее внятно, от нее чуть щемит и ноет
грудь.
Старый ботанический сад за уличной решеткой был как остров в
городских кварталах: тихий зеленый остров среди гула и суеты.
В саду тенистые аллеи вели в заросший овраг, на краю сада, отражая
солнце, сверкала оранжерея, похожая на стеклянный храм. За стеклом высокие
пальмы манили в далекие края. По ночам яркие лампы, под стать южному
солнцу, заливали светом тропический мир, и оранжерея горела в темноте,
словно драгоценный камень.
Мимо решетки ботанического сада, мимо станции метро и больницы
Германов бульваром вышел к университету. Внушительное красное здание с
колоннами стояло на вершине обширного холма, по которому в разные стороны
сбегали крутые зеленые улицы.
Доктор пересек Владимирскую и оказался в парке. За спиной увял
городской шум, словно доктор прикрыл за собой дверь.
В центре парка против главного входа в университет стоял на высоком
постаменте памятник поэту Шевченко, доктор миновал его и направился
дальше.
Германов любил этот час, когда под вечер на Киев накатывается веселое
половодье: блеск глаз, цветение улыбок, плеск голосов, гомон толпы,
игривый смех, разгул флирта, южная праздничность, и, чем ближе сумерки,
тем сильнее зуд в крови, нетерпение и азарт.
Праздная публика заполняла аллеи, повсюду сидели и прогуливались
парочки, люди постарше переводили дух после дневной жары. В парке было
потише и прохладнее, чем на улицах, городской шум, как прибой, разбивался
о каменную ограду.
Дальний угол парка, где росли высокие раскидистые деревья, давно
облюбовали шахматисты. Они съезжались со всего города, но больше приходили
местные, с окрестных улиц. Завсегдатаи были хорошо знакомы между собой,
кое-кто появлялся от случая к случаю, однако попадались и мимолетные
партнеры - сыграл, исчез.
В парке существовали свои правила и свой табель о рангах: слабый
игрок получал фору - коня, ладью или пешку, сильные игроки играли на
равных или сами предлагали противнику фору, чтобы сохранить интерес.
И здесь жила легенда - то ли быль, то ли вымысел о том, как случайный
прохожий поозирался на ходу, замедлил вдруг шаг, обыграл за час всех
местных чемпионов и ушел торопливо, прижимая к себе потертый портфель;
больше этого игрока никто не видел, лишь редкие очевидцы вспоминали тот
случай, как давний сон.
В парке со временем сложился шахматный клуб без стен и крыши над
головой: каждый приносил доску и играл на скамье под деревьями, с кем
хотел. Доктор поигрывал иногда, но чаще наблюдал чужие партии со стороны.
Партнеры находились всегда, даже зимним вечером, когда мороз обжигал
лицо, в ледяной мгле под тусклым фонарем топтались, пританцовывая,
склонившиеся над доской игроки.
Здесь ничего не значило, кто ты, главное состояло в том, какой ты
игрок. Все прочее - профессия, возраст, образование, награды и звания,
даже национальность значения не имело: по игре сопляк-мальчишка значил
здесь больше, чем величавый седовласый генерал.
И потому в любую погоду под деревьями клубилась вокруг досок
разношерстная пестрая публика - многоликое сборище, где у всех был лишь
один интерес: игра!
Сейчас игроки тесно сидели на садовых скамейках, окруженные толпами
зрителей, над головами витал сбивчивый разноголосый гомон.
Мальчишки-очкарики, тощие пенсионеры, тучные отставные сановники,
разбитные студенты, странного вида городские чудаки, застенчивые книжные
черви, рабочие в промасленной одежде, бледнолицые интеллигенты... Даже
бродяги с испитыми лицами толкались среди скамеек, привлеченные
многолюдием.
Германов одну за другой обходил скамьи с игроками, окруженные
зеваками. Он с интересом разглядывал положение на досках, выбирал лучшие
партии, кружил среди скамеек, сновал от доски к доске, как пчела в поисках
взятка.
- Сыграем? - перехватил его на ходу лысоватый старик с шахматной
доской в руке.
Доктор встречал его иногда в парке, но играть им не приходилось.
Старик был похож на кого-то, но Германов задумался мимолетно, когда
встретил его впервые, и покопался в памяти, но не вспомнил, да мало ли кто
на кого похож, все мы на кого-то похожи.
- Сыграем? - тряхнул доской старик, и она отозвалась дробным стуком
фигур.
Доктор неуверенно согласился. Какое-то сомнение точило его смутно -
не объяснить и не понять. Позже он придирчиво вспоминал этот миг, но и
тогда не заметил ничего - ни знака, ни приметы.
Нет, все было обыденно и привычно, даже чуткий к знамениям город жил
неизменно, озабоченный собственным существованием; отдаленный гул улиц
доносился издали как всегда.
Партнеры поозирались, пошарили взглядами вокруг в поисках свободного
места. Все скамьи были заняты игроками, возле каждой толпились зрители,
кое-кто играл стоя, прислонясь к деревьям и держа походные шахматы в
руках.
Старик мотнул головой в сторону, пригласив за собой, они перешли на
другую аллею, где с трудом отыскали укромное место на скамье за кустами.
Они разыграли цвет, доктору достались черные. Партнеры расставили
фигуры, и старик начал без промедления Е2-Е4, первые ходы сделали быстро,
почти не задумываясь, словно в пинг-понге.
С разных сторон доносились чужие голоса, неразборчивый гомон,
всплески смеха, шум улиц, но игра постепенно втянула партнеров, оба стали
задумываться и не замечали уже ни шума, ни голосов.
Внезапно старик запел вполголоса. Доктор от неожиданности поднял
голову, глянул партнеру в лицо: погруженный в раздумья старик напевал
рассеянно, и похоже, он даже не замечал, что поет. Германов узнал знакомый
мотив.
Пока старик обдумывал ход, Германов успел поозираться, разглядывая
соседей, взгляд блуждал по лицам, по кучкам зевак, толкущихся в стороне.
Сделав ход, старик умолк и поднял глаза, доктор принялся размышлять
над своим ходом. Он умел сосредоточиться на одной мысли, отрезав себя от
всего, что его окружает, и сейчас, погруженный в раздумья, он забыл о
действительности и не заметил, как запел сам.
Растягивая слова, Германов отрешенно напевал, не замечая ничего
вокруг. Он расчетливо прикидывал, как лучше пойти и не замечал, что
партнер, едва доктор запел, уставился на него и смотрел не отрываясь,
морща лоб, точно мучительно силился вспомнить что-то.
Город плавно погружался в летний вечер - улицы, площади, дома и
парки; Киев окунулся в сумерки, будто в тихую мутную воду. На открытом
пространстве еще длился день, в глубине парка воздух заметно густел,
словно деревья источали светлую прозрачную мглу.
Германов сделал ход, оторвал взгляд от доски и молча глядел по
сторонам, поглядывая украдкой на партнера. Уставясь в доску, тот напевал
арию, иногда просто мычал без слов, замолкая и переводя дух.
- Я смотрю, вы тоже любите оперу, - с усмешкой заметил Германов.
- С чего вы взяли? - вперясь в доску, старик сосредоточенно обдумывал
ход. - Сроду не любил.
- Как же... Арию поете...
- А-а... - кинул понятливо старик. - Только одну и знаю. В уши
въелась.
- Я ее тоже наслушался. Ночи напролет слушал, - сказал доктор.
Старик оторвал глаза от доски, внимательно глянул партнеру в лицо и
похоже, ждал продолжения.
- Под эту арию допросы вели, - объяснил доктор.
- Откуда вы знаете? - сдержанно и с непонятным холодом
поинтересовался старик.
- Сам слышал, - ответил доктор.
Партнер смотрел, прищурясь, озабоченно морщил лоб и напрягался в
сильном и явном желании вспомнить что-то.
- Служил там или сидел? - спросил он с легкой усмешкой и как-то
свысока, словно знал что-то, но до поры до времени скрывал.
- Служить я там никак не мог. Сидел, конечно, - ответил Германов.
- И за что? - снисходительно, но высокомерно поинтересовался старик.
- Как за что? Странный вопрос... Разве нужна причина? Взяли и все, -
пожал плечами доктор.
- Без причины? - едко глянул партнер и показал всем видом, что такого
случиться никак не могло.
- Без причины, - подтвердил Германов. - Зачем им причина?
- Ну-у, это все говорят! - отмахнулся партнер и заявил решительно. -
Должна быть причина! - лицо его исказилось от непонятной досады.
- Не было причины! Не было! - повысил голос доктор, чувствуя, как его
разбирает злость.
- Да-да-да! - презрительно передразнил его старик. - С чужого голоса
поешь. Ошибки случались, но таких отпускали. Разбирались и отпускали.
- Отпускали?! - желчно усмехнулся доктор. - И многих отпустили?
- Многих. Ты ведь живой!
- Ах, извините! Виноват! Простите, что не оправдал ваших надежд! -
поерничал Германов, раздосадованный всерьез и чувствуя, что теряет над
собой власть.
- Живой, живой!.. - талдычил старик и морщился брезгливо - мол,
живой, а туда же.
Они забыли об игре, фигуры сиротливо стояли на доске, и уже понятно
было, что доиграть не удастся.
- Это, конечно, с моей стороны некрасиво - то, что я живой, но
ей-Богу... - начал Германов, однако старик его перебил:
- Нет, почему?! Почему живой?! - настаивал он, кривляясь и
гримасничая, так, что зубной протез у него во рту ерзал, обнажая десны.
- Повезло, - насмешливо развел руками доктор. - Следователь такой
попался.
- Какой такой?! - старик навострился, нацелился глазами, впился
взглядом в собеседника. - Добрый?
- Таких там не держали, - улыбнулся доктор. - Нет, глупый.
- Не было там глупых! - протестующе замахал указательным пальцем
старик и добавил металла в голос. - Не прикидывайся! Хватит врать! Не
выйдет! Не было там глупых!
- Вы-то откуда знаете?
- Знаю, знаю, наслышан. Не было там дураков!
- А мне вот попался. В психушку меня отправил, - объяснил доктор
улыбчиво и даже чуть свысока. - Впрочем, я на это рассчитывал.
- Как рассчитывал? - партнер как будто споткнулся на ходу и смотрел
озадаченно в поисках невидимой преграды.
- Я там им такой театр устроил. Следователь меня в больницу отправил,
решил, что я сумасшедший. А врачи подержали и отпустили. Я тогда из Киева
уехал, в институт поступил.
- Значит, ты меня обманул, - неожиданно с горечью признался партнер,
и глаза его наполнились слезами. - Обманул меня! Надул!
- Как?! - не поверил Германов и прошептал едва слышно. - Это вы?!
- Надул ты меня, надул!.. - горько заплакал старик, скорбь его была
неподдельной. - Обманул!.. Я думал, ты впрямь... а ты...
Говорить ему было тяжело, слова давались с трудом, он всхлипывал и
сморкался, размазывал слезы по лицу, глотал, но справиться с собой не мог:
кромешное горе застило свет.
- Боже, какое счастье! - прошептал доктор. - Я нашел тебя! То-то
смотрю, лицо знакомое.
- Обманул ты меня!.. Обманул!.. - безутешно горевал партнер и стонал,
раскачивался, словно от невыносимой боли. Однако он не притворялся, его на
самом деле жгла и душила невыразимая печаль.
В сердцах он смахнул с доски фигуры, они брызнули в разные стороны, а
старик, зажмурившись, мотал головой и выл от досады, что его когда-то так
провели.
- Ты не представляешь, как я рад. Все годы я мечтал, что встречу
тебя, - сердечно говорил доктор партнеру, как бы в надежде, что тот
разделит его радость, лицо его ожило и светилось от счастья, на губах
