Ключников сделал то же самое.
Беглец метнулся перед поездом через пути и скрылся из вида.
Мимо разведчиков у самого лица с лязгом и грохотом проносились
вагоны, гул железа наполнил тоннель, мелькали освещенные окна - поезд
пролетел и оставил после себя пустоту, от которой, казалось, можно
задохнуться; вдаль уносились красные фонари последнего вагона.
После поезда Бирс и Ключников пребывали в легком нокдауне. Беглец
скрылся в шахтном коллекторе - длинном штреке, который перекрывали
герметичные двери, похожие по форме на бабочку, две скошенные створки
были, как крылья, разделенные посередине. И здесь по заиленному лотку
бежала ярко-оранжевая солевая вода, по мокрым стенам катились крупные
капли, со сводов текли тонкие струйки.
Все трое мотались по штрекам, боковым выработкам, шахтным сбойкам и
каналам, лезли вверх и вниз по металлическим лестницам. И все же беглец не
мог оторваться от преследователей. Они, как гончие, взявшие след, кружили
по лабиринту и диву давались, как незнакомец ориентируется под землей.
Иногда он затаивался в темноте, они вдруг переставали слышать его
шаги и медленно крались, освещая фонарями каждый угол, готовые в любую
секунду отбить нападение. Да, они бежали по кругу. Беглец изматывал их,
таская за собой, они подумали, что он, вероятно, знает какие-то другие,
свои, тайные ходы, где мог скрыться, но не делает этого, чтобы не открыть
секрет чужим.
- По-моему, мы кружим, - тяжело отдуваясь, сказал Бирс.
- Я пойду за ними, а ты здесь встречай, - предложил Ключников и
поспешил вслед за удаляющимися шагами беглеца.
Бирс погасил фонарь и затаился за углом в том месте, где коллектор
делал изгиб. Шаги Ключникова постепенно затерялись вдали, наступила полная
тишина. Непроницаемая темень окружала его; Бирс подумал, что откажи фонарь
- ему никогда не выбраться отсюда: будет наощупь бродить в потемках, пока
не обессилит вконец и не испустит дух в кромешной тьме.
Пока Бирс поджидал беглеца в засаде, Ключников продолжал
преследование. К этому времени ноги налились свинцом, не хватало воздуха,
каждый шаг давался с трудом. Его вдруг остро потянуло в Звенигород: вода
на песчаных отмелях в излучинах реки пронизана солнцем, можно босиком
брести по мелководью, можно подняться на луг, за которым растут могучие
старые вязы. Он вспомнил высокую траву, плеск ледяной прозрачной Разводни,
солнечные блики под густыми низкими вербами...
Бирс услышал в темноте отдаленные шаги, они приближались, вскоре
стали отчетливыми, он почувствовал сердцебиение. Антон напрягся, чтобы
схватить незнакомца, как тот вдруг остановился, не дойдя нескольких шагов,
застыл в потемках: то ли почуял чужой запах, то ли остерегло обостренное
чутье опасности.
Бирс включил фонарь и направил яркий луч в лицо беглецу. Он часто
потом вспоминал бледное, почти белое лицо, невероятную сектантскую
сосредоточенность, лихорадочный блеск глаз, зрачки которых светились
красным дьявольским цветом.
Они находились в большой вентиляционной камере по соседству с
гигантскими шахтными вентиляторами, которые стояли на массивных
железобетонных станинах, разделенных узким проходом. Вентиляторы были
похожи на мощные авиационные моторы, несли на себе дюжину поворотных
лопаток и выглядели устрашающе, как огромная мясорубка.
Незнакомец рванулся в проход и нажал кнопку на щите управления.
Рабочие колеса мягко тронулись с места, пошли по кругу и стали вращаться,
набирая ход; через несколько секунд колес уже не было видно, они
превратились в сплошные воздушные диски, наполнив камеру чудовищным гулом
и ураганным ветром, который, казалось, способен разрушить бетон; Бирс даже
подумал, что его сдует, как сухой лист.
Сгибаясь под ветром, Бирс осторожно двинулся по узкому проходу между
вращающимися колесами, ему казалось, они изрубят его на куски, но он все
же проник к щиту и нажал кнопку.
Гул моторов стал стихать, но колеса долго еще вращались, ветер от них
слабел и угасал, угасал, пока не исчез. Незнакомец тем временем сквозь
воздушный канал выскочил в шахтный ствол. Это был гигантский колодец из
чугунных колец, который глубоко прорезал землю, на стене его висела
отвесная железная лестница, вроде тех, что висят по стенам домов на случай
пожара. Каждые шесть метров лестница прерывалась маленькой промежуточной
площадкой из прутьев, и когда Бирс ступил на площадку, у него зашлось
сердце: площадка висела над бездонным провалом, в пустоте прутья пола
мнились зыбкой опорой.
Незнакомец быстро лез по лестнице вверх, удары ботинок по железным
перекладинам наполняли ствол шахты протяжным металлическим звоном. Бирсу
до смерти надоела бесконечная погоня, однако ничего не оставалось, как
снова пуститься вдогонку.
Антон старался не смотреть вниз: мало радости болтаться в пустоте,
поневоле заскучаешь; вздумай незнакомец принять бой на лестнице,
неизвестно, чем это кончится, бабушка, как говорится, надвое гадала,
проигравший выбывает.
Двумя пролетами ниже следом лез Ключников. Бирс подумал, что хорошо
бы загнать незнакомца в верхний коллектор, откуда можно было попасть на
поверхность. Антон лез, задыхаясь и чувствуя, как немеют руки и ноги, и
вдруг - он не поверил себе - он услышал наверху голоса и увидел горящие
фонари: в это трудно было поверить, но на верхней площадке беглеца
дожидались остальные разведчики.
Незнакомец понял, что попал в западню. Он забрался на ближайшую
площадку и остановился, поглядывая вверх и вниз.
- Слушай, парень, мы тебе ничего не сделаем, обещаю! - крикнул сверху
Першин.
Беглец молчал и озирался в каком-то странном оцепенении, словно решал
что-то важное для себя. Бирс добрался до площадки, которая располагалась
на один пролет ниже, и теперь их разделяло только шесть метров; можно было
хоть немного перевести дух. Пока Бирс отдувался, на площадку рядом с ним
тяжело взобрался Ключников, судя по его виду, погоня и эта лестница и ему
дались нелегко.
- Слушай, кончай, - в досаде и раздражении сказал он незнакомцу. -
Погонялись, и хватит. Надоело!
Беглец не ответил. Освещенный сверху и снизу яркими фонарями, он
затравленно озирался и, конечно, понимал, что деться некуда.
Преследователи загнали его, только и оставалось, что сдаться, но, видно,
он не мог смириться или не хотел; глубоко посаженные глаза на
неестественно бледном лице были расширены и светились непостижимым
яростным светом, как будто его одолевало всепоглощающее чувство: неистовая
любовь, жгучая ненависть, несокрушимая вера.
Неожиданно для всех незнакомец вскочил на прутья ограды, застыл на
мгновение, что-то крикнул и бросился вниз, никто даже сказать ничего не
успел.
Все молчали, обмерев, и похоже, забыли дышать. Незнакомец долго летел
в сумеречной пустоте, потом снизу донесся короткий глухой удар, и все было
кончено.
7
Постукивая колесами, электричка пересекла мост в Филях. В западном
порту на Москва-реке грузились и разгружались речные суда, над терминалом
вращались стрелы портальных кранов, ниже по течению с высоты моста
открывалась городская панорама, и было видно, как поезд метро, выскочив из
тоннеля, резво катит по зеленому прибрежному откосу.
Любая поездка в Звенигород мнилась счастьем. Стоило электричке
вырваться из города, как на душе светлело, за спину отлетали заботы и
московская толчея; предстоящие дни сулили безмятежность и утешение.
Уже за Голицино Москва едва помнилась, покой окрестных лесов нисходил
в мысли, как благодать.
Изредка, когда дела удерживали Ключникова в Москве, Галя брала отгул
за дежурства и приезжала к нему. Правда, в Москве она как бы терялась
среди острых на язык стремительных москвичек, сникала среди ярких модниц,
разбитных беззастенчивых девиц, которые в городской сутолоке чувствовали
себя, как рыба в воде. Но ощущение покоя и чистоты исходило от нее
неизменно.
Бурову Галя нравилась, Сергей видел, когда она появлялась, Буров
норовил задержаться подольше в комнате и как бы забывал на время о евреях
и заговорах, становился молчаливым, поглядывал стеснительно.
В один из майских дней, когда в воздухе веяло застенчивым весенним
теплом, к Бурову пришли необычные гости. Рослый плечистый юноша
сопровождал седого человека, чья улыбка казалась благожелательной, но
острый цепкий взгляд как бы наносил собеседнику ощутимый укол.
- Наслышан, наслышан... - приветливо улыбнулся гость, когда Буров
знакомил его с соседом. - Безмерно удивлен, что не посетили нас до сих
пор. Да, слава Богу, силой не обделен. Рост, стать - все при вас.
Когда ему представили Галю, он открыто восхитился:
- Вот настоящая русская девушка! А мы все плачемся - оскудели,
измельчали... Вы посмотрите, какая пара! Что за дети родятся у них!
Седой гость представился Федосеевым и пригласил Ключникова с Галей в
гости - на посиделки, как выразился он. Сергей стал отнекиваться, но
Федосеев не слушал:
- Никаких отговорок. И не перечьте мне - решено! Разносолов не сулю,
но русское застолье обещаю. Поехали!
Рослый молчаливый юноша был при Федосееве телохранителем и шофером.
Они приехали в просторную квартиру в Замоскворечьи, куда вскоре съехались
три десятка гостей.
Федосеев опекал Ключникова и Галю, усадил их рядом, сам наливал и
потчевал. Он расспрашивал их о родителях, о житье-бытье, сокрушался и
огорченно качал головой, сетуя на скудность существования и падение
нравов.
- Почему мы, русские, так бедны? - вопрошал он с досадой, озирался -
все ли слышат? - заглядывал в лица, словно знал ответ, но хотел услышать
его от собеседников. - Ленивы? Бездарны? Не похоже. Не верю! Отечество
наше богато талантами. Отчего же другие живут лучше?
- Евреи, - подсказал Буров, но Федосеев поморщился с неудовольствием
- не встревай, мол, и Буров сконфуженно отступил.
В табачном чаду среди шума, громкого гомона, звона посуды, смеха и
суесловия Федосеев постучал ножом по бутылке, призывая собравшихся к
тишине, потом возвысил голос и зычно обратился к гостям. Все умолкли, в
тишине стало слышно, как в бутылке под пробкой пузырится минеральная вода.
- Дорогие друзья, братья и сестры, хочу представить вам нашего
дорогого гостя Сергея Ключникова! Мы приветствуем его и надеемся, что
вскоре он станет полноправным участником нашего движения. - Федосеев
выпил, все стали аплодировать, многие потянулись к Сергею с рюмками,
хлопали его по спине и плечам, а иные обнимали и целовали троекратно, как
водилось в организации.
Федосеев расспрашивал Ключникова, не верил, что можно прожить на
стипендию, и огорчался явно, горевал, как близкий друг.
- Поможем, поможем... - обещал он, кивая. - Мы своих в беде не
оставим.
Федосеев умолкал, погружаясь в раздумья, и очнувшись, взирал вокруг
проясневшими глазами, словно его внезапно осенила сокровенная мысль.
- Суть не в том, что мы плохо работаем. Мы бедны, потому что отдали
свою судьбу в чужие руки, - говорил он среди многолюдного гомона,
обращаясь с Сергею. - Ты посмотри на себя: молод, умен, красив!..
Сергей засмеялся и, возражая, покачал головой.
- Красив и умен, по глазам вижу, - настоял на своем Федосеев. - А
силы в тебе сколько! Так почему такие, как ты прозябают? Впроголодь, да в
обносках? Родители, бедные, жилы из себя тянут, чтобы детей прокормить, из
кулька в рогожку перебиваются, - голос креп на глазах, набирал силу и
