действительно умер.
Она упала на колени возле кровати, охваченная отчаянием, которое
свело на нет всю радость победы.
"Мясо до весны".
Снова она оставалась одна. Он умер. Она снова одна с детьми.
Она приложила лоб к безвольной руке и горько разрыдалась.
Бормотание детей вернуло ее к реальности. Она так крепко спала.
Сначала не могла понять, где она находится. На ее плечах лежала меховая
накидка. Она заснула на коленях, уткнувшись лицом в руку мертвеца.
- Кто накинул мех на меня? - спросила она Шарля-Анри, который стоял
рядом.
- Он! - сказал мальчик, указывая на лежащего священника.
Значит он не умер. Его выздоровление и угасание - это было
невыносимо.
Наконец она спросила себя, не воскресал ли из мертвых этот человек
для того, чтобы снова умереть и снова воскреснуть?
Его восковая рука была похожа на руку мертвеца. Она рассмотрела ее.
Это была тонкая длинная рука, которая принадлежала аристократу, несмотря
на изуродованные пальцы. Рука была ледяной. Она даже не согрелась от тепла
ее лица.
- Почему вы плакали? - раздался голос.
- Когда?
- Прежде чем заснуть.
- Потому что я думала, что вы умерли.
Она отвечала этому голосу, будто бы говорила с привидением.
Но она почувствовала, как задрожала рука, которую она держала в
ладонях, и он воскликнул:
- Так вы жалели о моей смерти? О моем конце? О смерти вашего врага?
Она не двигалась, не отдавала себе отчета, прижавшись щекой к его
руке.
"Какой он сильный!" - думала она, вспоминая миг, когда он произнес:
"Подойдите! Идите сюда! Ближе!" И как он сжал ее голову и прижал к своему
плечу. Он передал ей последние силы и помог ей подняться, выйти на улицу и
убить лося.
Она долгое время оставалась на коленях, словно погрузившись в
забытье, затем, подняв голову, она улыбнулась. У нее сложилось
впечатление, что его разбитые запекшиеся губы ей также отвечают улыбкой.
Теперь мир стал возможным.
55
Теперь она признала, что он - отец д'Оржеваль, которого объявили
мучеником, погибшим у ирокезов два года назад. В это поверить было очень
трудно. Прошлое воздвигло преграды - ситуации и картины, и вот все это
рассыпалось в прах перед лицом реальности, потом вновь возникало. У
больного поднялась высокая температура. Она стала осматривать тело и
обнаружила, что одна нога у него раздута, а кожа покраснела. Ужас перед
страшной гангреной охватил ее. При этом было только два выхода: смерть или
ампутация.
- Нет! Нет! Я не смогу!
Да, она сумела разделать тушу лося, но отпилить ногу у живого
человека, нет! Этого она сделать не сможет!
Она снова обрела внутреннюю силу.
Он должен жить. Они тоже. Слишком много знаков было подано им. Она
бросилась лечить его всеми средствами, какие у нее только были.
Гангрена перестала прогрессировать. Но температура не спадала. Он
беспокойно ворочался, стонал и, мотая головой, кричал: "О! Пусть она
замолчит!.. Пусть она замолчит!.." и все время бормотал слова на наречии
ирокезов.
Когда температура упала, он снова потерял признаки жизни, и Анжелике
показалось, что он умер.
Она не могла понять и мучилась от мысли, что если это действительно
отец д'Оржеваль, то как индейцы могли привезти его в таком состоянии тела
и духа.
Болезнь, которая терзала его, была еще страшнее, чем физическая боль.
Она хотела бы стереть следы его мучений, сделать его тем, кем он был
раньше, - великим, неустрашимым и непогрешимым отцом д'Оржеваль, который
вел в бой своих людей под расшитым знаменем, который склонялся перед
алтарем, молился, ненавидел женщину, потому что встречал лишь недостойных
грешниц и считал их посланницами зла. Но он страдал от предательства
друзей, который знал все, вел тысячу интриг и готовил зеленые ароматные
свечи с воском и ягодным отваром.
Однажды утром, когда она причесывала детей и рассказывала им истории,
она почувствовала, что он смотрит на нее, и, повернувшись к нему, она
встретилась с ним глазами. У него было странное выражение лица.
Ей показалось, что он вновь смотрит на нее насмешливо, и она не могла
бы объяснить, что означает этот взгляд, но он снова возродил ее
подозрения. Тот, кто лежал в кровати, был обманщиком, наверное,
следопытом, изгнанником, пьяницей, который, чтобы спастись, украл распятие
погибшего отца д'Оржеваля. Он смотрел на нее с сардонической усмешкой, и
это было очень неприятно. Она не удержалась и бросила:
- Кто вы такой?
Услышав внезапный вопрос, он изменил выражение лица и выказал
беспокойство:
- Я вам уже сказал. Я Оржеваль из Армии Господней.
- Нет! Вы не отец д'Оржеваль. Он был человеком вне всякого упрека. А
вы!.. Вы достойны презрения. Вы украли его распятие, вы присвоили его имя,
все... Вы - не он. Я это чувствую.
Она подошла к кровати и долго всматривалась в это странное лицо.
- Кто вы? Вы не священник, не святой мученик. Я разоблачу вас.
Она села на кровать, не сводя с него глаз. Она решила расставить
ловушки и загнать его туда.
- Расскажите мне о вашей молочной сестре, - сказала она настойчиво.
Он показался ей обеспокоенным, словно ребенок, который боится
неправильно ответить.
Она настаивала.
- Кто ваша молочная сестра... Ее имя начинается на А, как имя
Дьяволицы... Разве вы могли бы забыть это адское создание? Амбруазину?
Он побледнел. Его взгляд потух, он отвернулся. Затем он ответил,
запинаясь:
- Она... Она не моя молочная сестра... Она молочная сестра Залиля.
Он снова улыбнулся с непонятной иронией и продолжал:
- Однако, мать Залиля была и моей кормилицей до него. Старший брат
Залиля, которого она кормила одновременно со мной, мой настоящий молочный
брат, имел искривленные ступни... Я помню, что, лежа рядом со мной, он
захотел меня убить. Потом мне рассказали, что я сам убил его, задушил в
нашей общей колыбели.
Анжелика вздрогнула и вспомнила о словах Амбруазины, которые она
любила повторять: "Мы - трое проклятых детей с гор Дофинэ".
Возвратившись к реальности, она живо возразила:
- Глупости! Вас убедили в этой байке, чтобы причинить вам зло. С
самого детства вас окружали недостойные и жестокие женщины. С одной из
этих милочек я сама столкнулась, с Амбруазиной. Но я совершенно не верю,
что вы похожи на них.
- Смотрите-ка, как пылко вы меня защищаете... Но, может быть, вы
правы. Чем необычнее рождение, тем суровее судьба.
- У вас были трудные цели и не без причин...
- Может быть, вы скажете яснее?
- Я плохо вас знаю. Точнее, я совсем вас не знаю. О вас ходит молва
как о миссионере, воине, победителе, завоевателе новых стран во имя
Господне и на благо королевства. Одухотворенный священник, несущий
спасение душам, это - вы? Или это - лишь один из образов, подходящий для
данного момента? Не примкнули ли вы к иезуитам, чтоб встать на ваш
собственный путь?
- Который привел бы меня куда?
- Туда, где вы оказались в настоящий момент.
Он возразил.
- Нет, я не могу согласиться. Я не могу принять эту мысль, что
столько ошибок и страхов, столько мерзостей составили мой путь,
предопределенный Богом... Ваши рассуждения заражены ересью. Вы
приближаетесь к Лютеру, который говорил: Греши, но греши сильно!..
- О! Не утомляйте меня, прошу вас! Я не в состоянии рассуждать о
теологии. Догмы! Буква закона! Армии сражаются. Я просто хочу сказать, что
нужно посмотреть другими глазами на вашу жизнь... под другим углом
зрения... И хватит вам заниматься тем, что сказали Лютер, Кальвин и Святой
Томас... Ибо никто не может определить, что есть грех, а что не есть грех.
Она говорила, не думая. Это был просто обмен словами, словно два
сверкающих клинка скрещивались в ходе стычки.
Последние слова заставили его вздрогнуть, и она увидела, что в его
глазах зажглись опасные огоньки, она не обратила на них внимания.
- Да! Да! Это так и есть, хоть вы и иезуит до мозга костей! И вам не
удастся меня переубедить! Хватит разговаривать на такие мрачные темы.
Он лежал без движения какое-то время, закрыв глаза. Она спросила
себя, не находится ли он снова в состоянии комы из-за ее противоречивых
слов. Она пожалела, что была с ним слишком груба и недостаточно хорошо
заботилась о его здоровье. Но когда она встала, чтобы дать ему отдохнуть,
он взял ее руку, поднес к губам и прошептал:
- Будьте благословенны!
Далее наступил период спокойствия, не лишенного живости. Так под
слоем золы тлеют угли, в любой момент готовые разгореться ярким пламенем.
Все было покрыто слоем снега.
И Анжелика потеряла счет времени, худо-бедно различая ночи, когда ей
приходилось вставать и поддерживать огонь, и дневные хлопоты, которые она
выполняла медленно. Приготовить еду, вымыть и причесать детей, сменить
повязки раненому, накормить. День, почти такой же темный, как ночь, был
короток. И она с удовольствием скользила под покрывала. Позже ей надо
будет встать, чтобы еще раз накормить всех, затем она проходила за свою
занавеску, чтобы прибраться и сделать прическу. Но сидя, она быстро
уставала. Она снова ложилась в теплую кровать и погружалась в забытье.
Эта зима сделал их похожими на путников, оказавшихся на одном плоту,
которые плывут по реке ночи и зимы в сторону весны.
Она проращивала зернышки риса и давала их детям, чтобы избежать
цинги. Она давала их также и священнику, но он отказывался:
- Это для детей. Я - лишний рот. Почему вы спасли меня?.. Почему вы
не съели меня?..
Все изменилось.
Часто она просыпалась по ночам и с удивлением замечала, что не
испытывает прежней тревоги. Тогда она прижимала к себе детей и
наслаждалась спокойствием.
Отблески тлеющих углей наполняли комнату розоватым свечением.
Присутствие мужчины перестало волновать ее, потому что она больше не
ощущала в нем врага и знала, что он не умрет. Ее мучило раньше сознание
того, что ко всем ее бедам прибавились ее страдания. Теперь она расценила
бы кончину священника, как начало их гибели. Она поняла, что не хочет его
смерти, потому что дорожит им. В молчании ночи она прислушивалась к его
стонам: "Пить... Пить... Пусть она замолчит!.." И она успокаивала его
тихими спокойными словами, с чувством сопричастности, которое объединяет
слепых или потерпевших кораблекрушение, выживших и оставшихся на
поверхности моря.
- Вы спите?
- Нет.
- Вам больно?
- Нет.
Однажды он ответил:
- Я не знаю... Давным-давно я забыл, что такое жизнь без страданий.
И он начал рассуждать менторским тоном, словно был на кафедре собора,
о принципах, представленных в книге "Практика инквизиции", в одном из
знаменитых произведений инквизиции, написанным Бернарелем, Великим
Инквизитором Тулузы, в начале двенадцатого века. Он процитировал "слушание
страдающего" - как метод пытки, использовавшийся широко. Там тоже, говорил
он, словно обращаясь к ней, кровь не должна течь, чтобы приговоренный не
умер сразу. Вот почему все инквизитора опираются на три основных вида
истязания: колесо, дыбу и воду. А потом приходит очередь огня.
Вначале, думая, что он бредит, она позволила ему рассуждать, но затем
прервала:
- Ну, хватит. Сейчас ночь, нам приснится кошмар от ваших рассказов.
Давайте спать.
- Сейчас не ночь, а день.
Удивительно, но он различал время суток, мог определить, светит ли
солнце, идет ли снег.
