страшная, когда ей обладает женщина.
И сегодня, когда плоды длительной и кропотливой работы разрушены, не
найдется никого, кто поднял бы руку в обвинительном жесте и сказал:
иезуит, вы преступник! Вы разрушитель!
Он торжествует! - подумала она. - Но почему, почему нужно, чтобы он
торжествовал таким образом?
И в этот самый момент, когда следуя своему расстройству, возбуждению
и осознанию катастрофы, в которой она оказалась, она была готова снова
рассыпаться в проклятиях, какой-то непонятный шум раздался у дверей. Шум
этот гулко разнесся по холодному дому, почти превратившемуся в могилу.
Что-то стукнуло в дверь, и пока она, задержав дыхание прислушивалась
и думала, что это может быть, шум повторился. Он был уже более сильным и
гулким, словно стучали палкой или прикладом ружья.
На этот раз она была уверена. В дверь постучали два раза.
Она застыла, прислушиваясь еще и еще к молчанию, установившемуся
снаружи, только ветер завывал за стенами. Анжелика сомневалась.
Радостная дрожь охватила ее, жар разлился по телу. Это было похоже на
ощущение, испытанное ею в первую зимовку, когда им угрожал голод, и не
было ни малейшей надежды на помощь и спасение, а снаружи свистела вьюга.
Тогда не было стука в дверь. Только у нее возникло ощущение, и она сказала
слабым голосом:
- Там кто-то есть.
Вместе с мадам Джонас они направились к двери. С трудом открыв ее
из-за слоя снега и льда, они различили в вихрях урагана обнаженные тела
индейцев. Это были Таонтагет и его могавки - посланцы Уттакеваты, которые
принесли пищу.
На этот раз та же радость перед чудом захватила ее существо.
- Я знала, что они придут - Уттаке! Уттаке! Я знала, что он не
оставит меня, что "они" придут...
Она дрожала всем телом... Скоро она сможет накормить детей фасолевым
супом с размельченным мясом. О! Мои дорогие детки! Как это будет хорошо! А
потом - дикий рис, собранный на берегах озер в Иллинойсе, и который лечит
от "земляной болезни"...
Хватит ли у нее сил, чтобы открыть дверь? Нужно, чтобы хватило.
Она пошла туда, подняла засов, повернула ключи и изо всех сил стала
толкать дверь. Может быть это была галлюцинация? Нет! Нет!
Она должна бороться с кошмаром, должна открыть эту дверь, за которой
была ночь, холод и неизвестные монстры? Наконец, дверь поддалась, и она
устремилась навстречу холоду.
Было не очень холодно. Светила луна. По небу ползли тучи. Но ни
одного силуэта не показалось вблизи.
Она спала?
Она всматривалась изо всех сил, и ее глаза слезились от холода. Ее
надежда не хотела умирать. Нет! Нет! Ей не показалось! Она слышала удар...
два удара... Она чувствовала... Она чувствовала, что что-то произошло.
Что-то переменилось... Что-то двигалось...
Она всматривалась в темноту, глядела на небо. Внезапно тучи скрыли
луну, и она поняла, что снова надвигается буря. Она сделала два шага и
чуть не упала, натолкнувшись на препятствие.
Это была черная и плотная масса. Словно кусок камня, оставленный на
пороге. Ее рука нащупала шнуровку. Сумка! Большая сумка!.. Еда!!!..
Значит ей не показалось!..
"Они" приходили...
Она обхватила массу руками и попыталась втащить ее в дом.
Но это была очень тяжелая сумка... или мешок.
Фасоль! Маис! Сухие плоды!
Пища!..
Она изменила тактику. Не в силах втащить в дом все сразу, она голыми
руками стала пытаться развязать узел на мешке, чтобы по частям носить в
дом еду.
Но она была слишком слаба. Она решила вернуться в дом и надеть
митенки. Но ничего в мире не смогло бы заставить ее бросить эту
драгоценную добычу, повернуться к ней спиной. Она боялась, что мешок
исчезнет, стоит только закрыть глаза.
Снова началась буря, она скрыла луну, затянула небо тучами и сделала
его ниже.
Наконец, ей удалось отделить примерзший край сумки, и тогда дело
пошло. Она потащила ношу в дом. На коленях, опустив голову, чтобы избежать
ударов снега и порывов ветра, она с великим трудом проникла за порог.
Теперь нужно было зажечь свет и запереть дверь как можно скорее, ибо
снег, попадающий на порог, мог помешать ей закрыть вход плотно. Собрав все
силы, она распрямилась. Каждое движение давалось ей с трудом. Наконец, она
освободила порог от снега, притворила дверь, повернула ключ и установила
засов на прежнее место.
Восстановилась тишина. Анжелика, почти без сил, оперлась о дверной
косяк, чтобы не упасть.
Ее усилие было так велико, что сознание радости и триумфа от находки
почти исчезло. Она чувствовала себя разбитой, дыхание разрывало ей легкие,
губы, обветрившись на морозе, кровоточили. Зал, который казался ей прежде
холодным, теперь, она задыхалась в нем.
Она прикрыла глаза, затем открыла их. Мешок был на полу, мешок, в
котором было спасение ее и детей.
В темноте она различила странную форму. Колеблясь и испытывая
внезапное предчувствие, она подошла и встала на колени. Вокруг мешка
растеклась лужа, один его край был крепко зашит.
Но другая его сторона раскрывалась легко. Приоткрыв ее, Анжелика
внезапно потрясенная, различила внутри черты лица человека.
Она вытянула руку и откинула капюшон, бывший на голове человека.
Показалось лицо, почерневшее, словно обгоревшее, с бледными
"восковыми" веками, прикрывшими глаза. Она застыла, не в силах пережить
обрушившийся на нее удар.
Это не был мешок с продуктами. Это был труп.
Она отказалась что-либо понимать. Найдя у порога мешок, она была
готова умереть от радости, теперь она от всей души желала, чтобы видение
исчезло. Хоть бы этого не было! Хоть бы это не произошло! У судьбы нет
права так насмехаться над ней, над ее горем! Эта голова мертвеца под
темным капюшоном означала что? Какой маскарад?!
По бледности век, контрастирующих с почерневшим лицом, где поработали
огонь и холод, она угадала, что перед ней белый человек, без сомнения -
француз. На лице виднелись следы крови. Тонкие почерневшие губы слегка
обнажали зубы, что придавало лицу дьявольскую усмешку.
Заблудившийся следопыт?.. Он пришел умирать у ее двери, без сил? Но
нет! Она не могла ошибиться. Самому невозможно влезть в такой мешок.
Значит приходили "они".
"Они"... Французы? Индейцы? Ирокезы? Абенакисы? Человеческие
существа, возникшие в смертельной ночи, и вместо того, чтобы показаться
ей, они оставляют на пороге мешок с мертвецом и исчезают как фантомы.
На такую жестокость были способны только ирокезы. Но почему?
Машинально она разворачивала мешок, расширяла дыру. Она увидела
обгоревшую кожу и плоть, потом - кусок черной ткани, без сомнения - рясы.
Дыхание Анжелики остановилось. Горло перехватил спазм ужаса и
жалости.
- Мученик! Священник!
На его груди блестел маленький крестик миссионера.
- Несчастный бедняга!..
Вдруг она выпрямилась, вне себя, глаза нараспашку.
- Что ты сделал, Уттаке?.. Что ты сделал?
Она дрожала, но больше от ярости, чем от ужаса.
Уверенность, что она оказалась посреди кошмара, что ее одолели
галлюцинации безумия, сменилась чувством неизбежности и уверенности, что
она знала, что это случилось. Можно подумать, она в мыслях уже несколько
раз пережила этот миг. В этот миг она увидела, как в середине креста,
словно капелька крови, блестит рубин.
52
Она хотела сказать себе: это кровь. Но она не говорила этого. Она не
думала ничего. Она знала. Пришло время, и это случилось. Она могла бы
сказать себе: это распятие, это его распятие, но носит его другой
священник. Но она отказывалась. Она знала! Это распятие принадлежало
мученику, распростертому перед ней без признаков жизни.
Это тело было его телом!
Этот мертвец был он!
Он, он, наконец! Обвинитель!.. враг без лица!
Уттаке сдержал слово: я брошу к твоим ногам труп твоего врага!
Вот он, проклятый иезуит, у ее ног.
Себастьян д'Оржеваль. Он, у ее ног, его тело, которое скоро начнет
разлагаться, разбитое, сожженное, умерщвленное сотней способов?..
Мертв!
И она, Анжелика, Женщина, которая подвергалась его ненависти, когда
он даже не знал ее, стоя перед ним, смотрела на него почти потухшим,
умирающим взглядом.
Сколько времени простояла она без движения?
Может быть, несколько секунд? Может быть долгие минуты? Все это время
она не испытывала ни мыслей, ни эмоций. Ни боли, ни ярости, ни ненависти,
ни радости, ни триумфа...
Вот постепенно она начала приходить в себя, понимать реальность. Она
больше не дрожала. Она больше не страдала ни от страха, ни от голода.
Внутри она ощущала только пустоту и безотчетную грусть. Вот так победа!
До ее ушей доносилось жалобное бормотание, похожее на прибой в Салеме
или Голдсборо... Это был зов, душераздирающий до такой степени, что она
была потрясена. Можно было подумать, что это какое-то создание жалуется...
Она вновь пришла в себя и осмотрела стены старого форта Вапассу, осознала
свое одиночество и тело у ее ног... оно издавало время от времени глухие
стоны.
Она не понимала. Эти жалобы действительно исходили из обожженных губ
мертвеца? Если так, то это означало, что он еще жив?
Еще раз ей показалось, что она сходит с ума. Она собралась с силами.
Нужно было осмотреть его, приложив огромное усилие. Нужно было быть
хладнокровной.
Была ли она сумасшедшей? Или, если стоны действительно доносились до
ее ушей, должна ли была она признать, что он... что он жив?
Но в этом случае зачем Уттаке бросил его на пороге? Почему он отдал
его живым?
Чтобы следовать какому непонятному закону? Чтобы его прикончить?
Чтобы его, быть может, съели эти несчастные создания, запертые в старом
форте Вапассу?
Он что, этого добивался? Спазм сжал ее внутренности. Желудок
превратился в горящую дыру. Она почувствовала приступ тошноты и зажала рот
рукой. Еда, мясо, горячий бульон!.. Спасение! Жизнь!
Она побежала к двери, чтобы изгнать ужасные видения; ее бешенство и
возмущение возродили силы, и она вновь отворила дверь.
Она выбежала на улицу, крича изо всех сил:
- Вернитесь! Вернитесь, индейцы! Вернитесь!..
Буря обрушилась на нее тысячью змей, хлестающих по лицу своими
ледяными хвостами. Она не отступила. Она кричала:
- Вернитесь! Вернитесь! Могавки!.. Вы не имеете права!.. Вы не имеете
право делать это!..
Она смешивала французские и индейские слова.
Слышали ли они ее, дикие и обнаженные, спрятавшись за снежными
горами?..
- Вы предали меня, индейцы! Вы меня предали! Индейцы-ирокезы, вы
убили меня! Из-за вас я умираю!..
Она упала без сознания глубокий мягкий снег, который намело возле
двери.
Мысль о детях возродила ее. Ей показалось, что она видит возле себя
три маленьких силуэта в смертельном вихре, которые плакали и звали ее.
Испугавшись, она поднялась. "Они замерзнут насмерть!"
Ее распростертые руки схватили пустоту, и она поняла, что стала на
сей раз жертвой галлюцинации.
Однако, вернувшись внутрь, она была уверена, что они проснулись и, не
найдя ее, пошли на поиски.
Чуть не падая от усталости, она прошла в спальню и увидела, что все
трое мирно спят на кровати.
Успокоившись, она вернулась в прихожую, чтобы закрыть дверь. Она
почему-то не чувствовала усталости. Ее страх был так велик, она так
опасалась послужить причиной смерти детей, что все остальное не имело
значения.
Чувство вины ее мучало.
Как она осмелилась дать волю нервам?..
На запирание двери она истратила последние силы.
Снег проник внутрь и образовывал на полу большой сугроб, но это было
