какую был способен, напугав какое-то семейство на отдыхе и влюбленную
парочку: им показалось, что мимо промчался смерч с очертаниями
человеческой фигуры. Потом сбавил темп и до коттеджа отца бежал
по-человечески, постепенно возвращаясь из дальних далей памяти,
освобождая психику от груза тяжелых впечатлений. И от надежды, которую
неожиданно заронил в душу Шаламов.
Прошло тринадцать часов, как он появился на Земле, и всего час,
если исключить время сна, и весь этот час он пытался прийти в себя и
сравнить полученное знание об исходе жизни на планете с тем, что
проходило перед глазами, пытался найти какие-то тенденции к вырождению
хомо сапиенс, понимая при этом, что искать надо не внешнее проявление
процесса, а глубинные социально-психические сдвиги, но так хотелось
увериться в обратном и сказать когда-нибудь Держателю Пути, что он
ошибался.
В какой-то момент своего пребывания среди людей Мальгин понял, что
его тело, человеческая плоть, мешает жить так, как он хотел бы,
отстает от полета духа и мысленного сценария действий. Начинало
раздражать, что биохимические и нервно-психические процессы,
физиологические реакции не успевают за мыслью, и то, что казалось уже
выполненным, предстоит еще сделать.
Он видел себя как бы со стороны, успевая несколько раз
проанализировать ситуацию и то, как тело реализует задуманное.
Наплывами вмешивалось сознание "черного человека", привыкшего
анализировать все до последних мелочей, раскладывать по полочкам и
прятать поступавшую новую информацию в глубоких подвалах памяти. Вот и
сейчас Мальгин поймал себя на том, что автоматически выделяет запахи и
привязывается к их источнику: шалфей... ковыль... валериана...
полынь... чабрец... таволжанка... Только наша степь пахнет чабрецом,
богородской травой... а это уже запахи дикого русского поля вдоль рек:
дуб, ясень, клен, ильм, орех, лещина, жимолость, акация... Мальгин
очнулся и перестал обращать внимание на пейзаж. Из-за березовой рощи
показались крыши родного хутора: двускатные - дома и пристроек отца,
односкатные - двух его соседей. Но полюбоваться ими помешал дивный
певучий звук, за которым послышался мягкий бархатный перезвон.
Колокола, с запозданием определил Мальгин.
Звонили колокола жуковской церкви Вознесения. Звук вошел в сердце
и вышел морозной шершавостью кожи, доставляя удовольствие, очаровывая,
заставляя работать древнюю родовую память, не раз спасавшую жизнь.
Клим слушал бы и слушал этот звон, если бы не толчок в сердце: отец
был дома и непостижимым образом, не будучи интрасенсом, почувствовал
его приближение, забеспокоился.
Через минуту Мальгин был во дворе, заметил в подсолнухах бронзовую
лысину отца, с разбегу упал на колени и ткнулся лицом в полотняную
сорочку, пропахшую солнцем, сухой сосной, сеном и столярным клеем.
Потом они ходили по саду, пасеке, огороду, по дому, разговаривая о
пустяках, и Клим заново открывал для себя мир детства, добра и ласки,
мир, в котором продолжал жить одинокий старик, не изменивший своим
идеалам любви и смирения. В конце концов Мальгин, махнув рукой на все
личные запреты, поцеловав отца в лучики морщинок у глаз, рассказал ему
все: и где он был, и что с ним произошло, и что ждет человека в
будущем. Он видел, как сомнения в душе старика борются с верой в
правдивость рассказа, но не остановился, пока не выговорился. И вдруг
почувствовал громадное облегчение, будто с души свалилась гора
отчаяния и нежелания жить. Ни слова не говоря, своим сопереживанием
отец помог ему понять простую истину: смысл жизни - в самой жизни,
полной страдания и веры. И еще Мальгин понял, что человека делает
человеком в большей мере то, о чем он умалчивает, нежели то, что он
говорит.
- Значит, ваш комиссар считает, что ты опасен? - задумчиво
проговорил старик, расхаживая по привычке из угла в угол.
- А ты как считаешь? - полюбопытствовал Мальгин.
Отец остановился, поколебался и сказал просто:
- Каким бы ты ни стал, ты мой сын. Не заставляй меня произносить
клятвы вроде "я тебе верю". Я чувствую тебя, ни на что дурное ты не
способен. Все эти сверхспособности - внешнее, наносное, главное -
внутри.
Мальгин не удержался и поцеловал старика в щеку. Пили чай на
веранде, по старинке, с малиновым вареньем и травами. Исподтишка
разглядывая отца, каждый раз замирая - детская реакция - от его
улыбки, Мальгин подумал, что к закону Ману: нет ничего чище света
солнца, тени коровы, воздуха, воды, огня и дыхания девушки - надо было
бы добавить: и улыбки отца.
- Что разглядываешь? - проворчал старик, блеснув проницательными
глазами. - Изменился, постарел?
Клим засмеялся, чувствуя легкость во всем теле и желание
подурачиться.
- Не ты - я изменился, отец. Тридцать пять лет строил песочный
замок, потом поумнел и стал строить воздушный.
Мальгин-старший тоже улыбнулся, но тут же посерьезнел.
- Ты о Купаве?
Клим замялся, неопределенно поводил в воздухе пальцем.
- Понимаешь, па...
- Не понимаю. Между ложью и правдой нет золотой середины, так что
говори как есть.
Мальгин вздохнул.
- А между "да" и "нет" есть золотая середина?
Заметив недоумение в глазах отца, добавил:
- А между тем дело обстоит именно так. И та, которая меня любит, и
та, которая нет, ухитряются держать меня посреди этих двух слов "да" и
"нет". Что бы ты сделал на моем месте?
- Я бы не оказался на твоем месте, - отрезал старик. - Не ты ли
сам во всем виноват? Если сердце делится на части, значит, что-то
неладно с головой. Или ты считаешь, что любить можно двоих сразу?
Мальгин поник головой, сказал с грустью:
- Но я не знаю иной любви, кроме той смеси желания, нежности и
интеллекта, что привязывает меня к данному конкретному существу. Это
не я сказал - древний философ.
- Камю, - проворчал старик. - Хотя я его не люблю.
- Но я с ним согласен. Па, я люблю одну женщину, и ты знаешь, кого
именно.
- Знаю, - тяжело выговорил Мальгин-старший. - Не надо было давать
надежду другой. Кстати, очень красивой. Она была тут у меня...
- Что?! - Клим даже привстал от изумления. - Карой была у тебя?
Зачем?
- Ты у нее спроси. Она вот тоже взяла и все рассказала, без
утайки. Видно, давно держала в себе, а поделиться особенно не с кем.
Хорошая женщина. - Старик вздохнул.
Мальгин понял его недосказанное: "Но Купава лучше". Знать бы, по
каким критериям оценивается это "лучше". Купава и Карой - совершенно
разные люди... и обе мне нужны, обе стали частью жизни. Фея печального
очарования, где ты?..
- Отец, а ты не знаешь, где Купава сейчас? Дома ее нет, в клиниках
тоже, родные давно не видели и весточки не получали.
Мальгин-старший покачал головой.
- Ты уже однажды разыскивал ее год назад, а толку... Может быть,
она снова на Симушире?
- Был я там, нету.
- Что ж ты не включишь свои супервозможности? Аль не хватает чего?
И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянный протест [Ф. Тютчев.], -
пробормотал Клим отрешенно. Он уже дважды пытался искать Купаву в поле
гиперчувствования, но то ли ее не было на Земле, да и в Системе, то ли
она находилась за какой-то изолирующей пси-волну преградой.
Чего ему не хватило? Сил? Желания? Чьей-либо поддержки? Да и зачем
ему Купава? Удостовериться, что все осталось по-прежнему? Вряд ли она
снова вернется к нарковидео и эйфоромузыке, тогда в Дарвазе,
вытаскивая ее из трясины наркотранса он заблокировал резонансы
некоторых нервных центров на тягу к иллюзорному существованию... и
что-то там было еще... похожее на объяснение... и от него он
отмахнулся, обессиленный операцией и борьбой с ее больной психикой. От
чего же он отмахнулся?.. А потом забыл! Что он прочитал в ее душе?
Вспоминай, слабак! Да... похоже на объяснение тяги к наркожизни! Не
внутренняя потребность, а внешний толчок, заставивший Купаву искать
спасение в иллюзиях...
Мальгин вспомнил.
Толчком послужили слова Шаламова, поразившие женщину в самое
сердце, врезавшиеся в ее память: "Я не человек и никогда им не стану,
даже если меня прооперирует твой Мальгин. Не жди меня, ни я тебе не
нужен такой, ни ты мне..."
- Боже! - прошептал Клим, глядя перед собой ничего не видящими
глазами. - А я никак не мог взять в толк, в чем дело. Почему она так
себя... возненавидела! Ах, Данила, Данила, что же ты не вернулся
раньше...
- Ты о чем? - донесся чей-то голос.
Мальгин опомнился, виновато погладил отца по руке, машинально
удивился:
- Какие у тебя холодные руки, па!
- Хоть костер туши, - пошутил старик, оставаясь серьезным. -
Уходишь?
Сердце у него было золотое, и сына он понимал так, как не понимал
больше никто.
- Я буду приходить чаще, па, жди. А пока мне надо кое-что
исправить и... кто знает, может быть, Купава еще и появится в нашем
доме?
Мальгин встал и исчез. Старик остался сидеть за столом, судорожно
вцепившись руками в край стола, о который только что опиралась рука
сына.
Марсель Гзаронваль, он же Сеня Руцкий, бывший напарник Дана
Шаламова, отыскался в Багдаде. Его разыскивала безопасность как
участника движения "хирургов", и он скрывался в доме одного из своих
приятелей, некоего Джафара Шабата ал-Каззаба.
Дом - типичная "многокелейная мечеть" - располагался на берегу
Тигра, неподалеку от знаменитых ворот Баб аль-Вастани, архитектурного
памятника тринадцатого века, и Мальгин, бросив на них взгляд, не
пожалел потратить полчаса, чтобы полюбоваться сверху - от метро он
летел на такси-пинассе - искусством зодчих древнего Ирака, построивших
мавзолей Мусы аль-Кадима, так называемую Золотую мечеть, мавзолей
Зубайды, медресе Мустансирию и другие неповторимые по красоте здания.
Пристроив пинасс на площадке для легких машин - такие площадки
вырастали из стен здания, как листья на ветке дерева, - Клим спустился
на шестой жилой горизонт и, прежде чем войти, задержался перед дверью.
Дверь была необычной - металлической! - с памятью формы, и могла
выдержать разряд "универсала". Кроме того, непрошеный гость, открыв
дверь, попадал под прицел парализатора, а если и это не срабатывало -
при неосторожном шаге ему на голову падала плита весом в триста
килограммов.
Не квартира, а крепость, хмыкнул Мальгин. Хозяин, видать, любитель
поиграть в казаков-разбойников, понаставил средневековых ловушек, как
сам-то в них не попадает.
Обезвредив устройства почти без усилий, Клим открыл дверь, прошел
в роскошно обставленную гостиную, напоминавшую воплощенные в натуре
сказки Шехерезады: ковры, драпировки, изысканная мебель "а-ля шейх",
хрусталь, золото, драгоценные камни, сверкание и блеск - и переступил
порог не менее роскошной спальни. По сути, это был один огромный
альков, по роскоши не уступавший шахскому, но способный вместить целый
взвод. И среди этого кисейно-пухового роскошества - подносы с
напитками и фруктами, установка эйфоротранса и куча тел: двое молодых
людей в чем мать родила и три обнаженные девицы, обалдело уставившиеся
на гостя. Для них ночь еще не кончилась, хотя шел уже седьмой час утра
по местному времени. "Эскадрон жизни", усмехнулся Мальгин, брезгливо
разглядывая игрище. По возможности он старался не применять свое
паравидение, хотя мог бы без помех выбрать необходимую информацию из
памяти Гзаронваля, но законы этики преступать не хотел.
Марсель, рослый, мускулистый, загорелый, с гривой черных волос,
