Василий ГОЛОВАЧЕВ
ТЕНЬ ЛЮЦИФЕРОВА КРЫЛА
(ПОСЛАННИК)
Двадцатый век... еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла.
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла.)
А. Блок
Мир - бездна бездн!
И. Бунин
Никита всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух: самый длинный
июньский день закончился, прошел дождь, смыв жару и духоту, и парк был
напоен ароматами цветов и трав.
- Вздыхаешь так, будто потерял что, - заметил спутник, головой едва
доставая Никите до подбородка. - Или устал? Но танцевал ты сегодня
блестяще! Я бы даже сказал - на пределе. Конечно, я не эстет, но,
по-моему, такой танец требует не только мастерства, но высочайшей культуры
движения, исключительной пластики и координации. Ты поразил всех, в том
числе и меня. Уж не прощался ли с группой?
Никита искоса глянул на товарища, освещенного рассеянным светом
недалекого фонаря. Тоява Такэда, Толя - как его звали всё от мала до
велика. Тридцать два года, отец японец, мать русская. От отца нос
пуговкой, раскосые глаза-щелочки, черные блестящие волосы, невозмутимость
и сдержанность, от матери большие губы, широкие скулы и застенчивость,
несколько странная для мужчины и бойца. Инженер-электронщик, кандидат
технических наук. "Черный пояс" айки-дзюцу. Коллекционер старинного
холодного оружия и философских трактатов древности. И рядом Никита Сухов,
Ник или Кит, или просто Сухов - акробат, гимнаст, танцор-солист в труппе
шоу-балета. М-да...
Никита вспомнил, как они познакомились.
Раз в неделю, по субботам, он ходил вместе с приятелем в банюсауну на
Кривоколенном. На этот раз приятель - сосед по лестничной клетке - уехал в
командировку, и Сухову пришлось идти одному. Банщик, сориентировавшись,
впустил кого-то из своих знакомых, и этим знакомым оказался Тоява Оямович
Такэда.
Когда Никита, дважды пройдя сухую и мокрую парилки, блаженствовал в
бассейне, к нему по бордюру подошел невысокий, по сравнению с акробатом,
тонкий, худощавый, но весь перевитый мышцами-канатами, молодой японец, в
котором явно текла и европейская кровь.
- Извините, - вежливо сказал он, опускаясь на корточки. - Меня зовут
Толя. - По-русски он говорил без акцента. - А вас?
- Сухов. - Никита приоткрыл глаза, стоя в воде по грудь. - Фамилие
такое. По паспорту я Никита Будимирович. Правда, все привыкли звать меня
просто Сухов.
Новоявленный знакомец тихо рассмеялся.
- Да и меня в общем-то зовут иначе: Тоява Такэда. Толя - это уже
русифицированный вариант. Я вас видел здесь дважды, но разглядел одну
деталь только сейчас.
- Какую? - Сил у Никиты хватало только на краткие реплики.
Толя коснулся пальцем плеча Никиты: там красовались рядом четыре
родинки, каждая из которых напоминала цифру "семь".
- Divini nurneri.
- Что?
- С латыни - священные числа. Дело в том, что я немного увлекаюсь
эзотеризмом и математикой Пифагора, а он об этих числах написал целый
трактат.
- Ну и что?
Японец протянул руку вперед, и Никита увидел на предплечье три таких
же, как у него, родинки, но похожие на цифру "восемь".
- Три восьмерки - это по Пифагору знак великого долга, - продолжал
Толя мягко. - А ващи четыре семерки - знак ангела. Люди с таким знаком
умирают в младенчестве, а если живут, то им постоянно угрожает опасность.
С Никиты слетела дрема, парень его заинтересовал.
- Насчет ангела я с вами согласен, мама говорила мне то же самое. А
вот насчет опасности... Вы что же, всерьез в это верите? В мистику?
- В мистику - нет, в магию цифр - да...
Так они познакомились год назад и стали друзьями, хотя Толя был
старше Никиты на шесть лет. По имени он его, как и приятели в театре,
также звал редко, чаще - меченый или Сухов. А иногда, в зависимости от
своего отношения к поступку Сухова, делил его имя, называя то Ником, если
был доволен им, то Китом, если считал неправым...
Такэда понял-взгляд товарища по-своему:
- Ты сегодня какой-то странный, Никки. Хочешь, познакомлю с красивой
девушкой?
Никита покачал головой.
- По христианским представлениям женщина - источник соблазна и греха.
У нас в группе их двадцать, так что с меня греха вполне достаточно.
- Знаю я, как ты грешишь, точно - ангел, недаром четыре семерки на
плече носишь. Вина не пьешь, мяса не ешь, с женщинами не спишь. Или я не в
курсе? Вот первый мой учитель по айкидо - тот знал толк в пяти "ма".
- Пять "ма"? Напомни.
- Объекты почитания в тантризме: мадая - вино, манса - мясо, матсья -
рыба...
- Вспомнил: мадра - жареная пшеница, так? И майтхуна - это... м-м...
- Оно самое, с женщинами. Ладно, если можешь обойтись - обходись, это
хороший принцип. Но я бы тебе все-таки посоветовал заняться айкидо. Или
кунгфу.
- Зачем? Драться я ни с кем не собираюсь.
- Айкидо - не умение драться, это прежде всего философия, отношение к
жизни, к себе, к самосовершенствованию. Это искусство и наука, а главное -
культура бытия.
- Завел сказку про белого бычка. На протяжении всей своей истории
человечество почему-то обожествляло бой, хотя акробатика, гимнастика и
балет требуют лучшей координации и более высокой культуры движения.
Такэда погрустнел.
- Тут я с тобой согласен. Однако именно поэтому тебе и стоило бы
заняться кэмпо, база у тебя отличная. Как ты сегодня танцевал!
Долго тренировался?.
- Долго. - Никита снова прокрутил в памяти только что прошедший
вечер, да и тело еще не отошло, и сладко ныли натруженные мышцы.
В балетную труппу Коренева он попал после окончания Смирновского
танц-хореографического, занимаясь одновременно гимнастикой и акробатикой в
сборной команде России, имея степень мастера международного класса.
Случались, конечно, накладки, когда тренировки в сборной совпадали с
репетициями в балете, однако Никите как-то удавалось творить компромиссы,
то есть тренироваться и работать в полную силу в течение двух лет. В
отличие от друзей он не любил ходить в ночные клубы, хотя и бывал в
Олимпийском, но удовольствие он получал по иным каналам.
Несмотря на свой рост - сто девяносто три сантиметра и приличный вес,
акробатом он был от бога - как говаривал Толя Такэда, добавляя: врожденный
дар, да еще отшлифованный. Но и в танце Сухов не знал себе равных, затмив
славу самого Коренева, который основал труппу современного эстрадного
шоу-балета и подгонял ее под себя. Никита был по натуре солистом, танец
любил и понимал естеством, совершенно свободно, чему способствовала и
атмосфера семьи: мать сама танцевала когда-то, преподавала хореографию, а
отец был неплохим музыкантом-скрипачом, пока не умер внезапно, мгновенно,
от разрыва сердца в одной из гастрольных поездок за границей.
Сначала Коренев ставил молодого танцора в параллельные связки, не
слишком обращая внимание на рост мастерства и класса его, но потом
заметил, что сам уходит на вторые роли, и для Никиты наступили трудные
времена. Выделяясь из массы остальных исполнителей, он вынужден был
подгонять свой темперамент, силу, возможности растяжки и пластики под
общее движение, потому что Коренев перестал давать ему сольные роли
практически во всех программах.
Промучившись таким образом полгода, подумывая о переходе в другие
труппы, в том числе классического балета - предложения были и довольно
солидные, - Никита вдруг решил создать собственную программу и показать ее
на конкурсном отборе среди мастеров балета. В формировании программы
большую помощь оказала мама, дав несколько советов и показав видеоролик с
выступлениями выдающихся фигуристов мира. Танец Толлера Крэнстона,
канадского профессионала, выступавшего в семидесятые годы двадцатого века
и не превзойденного позже никем из последователей в течение четверти века,
произвел на Никиту огромное впечатление. Такой пластичности, красоты
движения, необычности поз он еще не видел, и загорелся создать нечто
подобное не на льду, а на сцене.
Тренировался он почти год, никого не посвятив в свой план, даже
Такэду, а потом внезапно сорвался: оставил после репетиции труппу, сказав,
что подготовил сюрприз, включил кассету с музыкой, под которую репетировал
программу, и двадцать минут летал над сценой в порыве какого-то неистового
вдохновения, соединив плие, пируэты, фуэте и арабески в необычные и
сложные комбинации. Может быть, он уже знал или предчувствовал, что нигде
и никогда больше не покажет этот танец, в том числе и на конкурсе, Танец
не имел названия, он сочетал в себе элементы многих классических и
эстрадных танцев с стиле рэп, брейк и монопляс, кроме того в нем
присутствовали и сложнейшие па акробатических прыжков и гимнастических
связок, а также придуманные танцором тончайшие пластические переходы
мышечных растяжек и гибких махов, имитирующих бесподобную поступь
леопарда, охоту пантеры, броски змеи и гротескный полет гиббона по
деревьям.
Для увязки всего этого сложного танцевального пространства Никита
использовал чистоту, благородство и пластичность языка русской школы,
ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого
века, и опыт индийской танцевальной культуры, насчитывающей тысячелетия.
Особенно ему подошли стили школ бхарат натья и катхак - утонченной
разработкой мимики и движений рук, а также своеобразной системой
канонических жестов.
Когда музыка закончилась, в зале театра, оказавшемся забитым почти до
отказа, - слухи о "конкурсном показе" просочились во все помещения театра,
и в зал прибежали все, кто там был. - установилась абсолютная тишина. Ни
скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь чей-то тихий вздох. Так, в полной
тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде, который молча взял
его под руку.
Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во всяком случае,
если не с театром и студией. И все это поняли, кроме Коренева, пожалуй,
который пытался что-то говорить вслед уходящим, требовать, давать
распоряжения, и замолк на полуслове, потому что зал вдруг встал и стоя
проводил танцора штормом аплодисментов...
- Ты домой? - Толя Такэда, щурясь, смотрел на него задумчиво и
понимающе. У Никиты потеплело на душе: порой ему казалось, что друг
свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая при этом. Это он нашел
у Бранта четверостишие:
От танцев много есть последствий,
Весьма тлетворных вмладолетстве:
Заносчивость и самохвальство,
Распутство, грубость и нахальство.
И добавлял: тебе не хватает лишь последнего.
- Проводить?
- Нет, пройдусь по парку, хочу побыть наедине с собой. Завтра в два
обедаем у тебя в институте.
Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но не успел
сделать и шага, как вдруг из парка донесся странный улюлюкающий свист и
гул, от которого задрожала земля. Что-то с неистовым треском взорвалось,
по аллеям парка расползлось ядовитое шипение, заглушенное удаляющимся
топотом. Яркие голубовато-зеленые всполохи озарили небо над северным
районом массива, погасли. Наступила тишина.
- Что это? - удивленно поднял брови Сухов.
