их. Ах, если б ты знала, какие между ними есть уроды. Иной преаляповатый,
дворняга, глуп страшно, на лице написана глупость, преважно идет по улице и
воображает, что он презнатная особа, думает, что так на него и заглядятся
все. Ничуть. Я даже и внимания не обратила, так как бы и не видала его. А
какой страшный дога останавливается перед моим окном! Если бы он стал на
задние лапы, чего, грубиян, он, верно, не умеет, - то он бы был целою
головою выше папа' моей Софи, который тоже довольно высокого роста и толст
собою. Этот болван, должно быть, наглец преужасный. Я поворчала на него, но
ему и нуждочки мало. Хотя бы поморщился! высунул свой язык, повесил
огромные уши и глядит в окно - такой мужик! Но неужели ты думаешь, ma
chere, что сердце мое равнодушно ко всем исканиям, - ах нет... Если бы ты
видела одного кавалера, перелезающего через забор соседнего дома, именем
Трезора. Ах, ma chere, какая у него мордочка!
Тьфу, к черту!.. Экая дрянь!.. И как можно наполнять письма эдакими
глупостями. Мне подавайте человека! Я хочу видеть человека; я требую пищи -
той, которая бы питала и услаждала мою душу; а вместо того эдакие
пустяки... перевернем через страницу, не будет ли лучше:
...Софи сидела за столиком и что-то шила. Я глядела в окно, потому что
я люблю рассматривать прохожих. Как вдруг вошел лакей и сказал: "Теплов" -
"Проси, - закричала Софи и бросилась обнимать меня... - Ах, Меджи, Меджи!
Если б ты знала, кто это: брюнет, камер-юнкер, а глаза какие! черные и
светлые, как огонь", - и Софи убежала к себе. Минуту спустя вошел молодой
камер-юнкер с черными бакенбардами, подошел к зеркалу, поправил волоса и
осмотрел комнату. Я поворчала и села на свое место. Софи скоро вышла и
весело поклонилась на его шарканье; а я себе так, как будто не замечая
ничего, продолжала глядеть в окошко; однако ж голову наклонила несколько
набок и старалась услышать. о чем они говорят. Ах, ma chere, о каком вздоре
они говорили. Они говорили о том, как одна дама в танцах вместо одной
какой-то фигуры сделала другую; также, что какой-то Бобов был очень похож в
своем жабо на аиста и чуть было не упал; что какая-то Лидина воображает,
что у ней голубые глаза, между тем как они зеленые, - и тому подобное.
"Куда ж, - подумала я сама в себе, - если сравнить камер-юнкера с
Трезором!" Небо! какая разница! Во-первых, у камер-юнкера совершенно
гладкое широкое лицо и вокруг бакенбарды, как будто бы он обвязал его
черным платком; а у Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая
лысинка. Талию Трезора и сравнить нельзя с камер-юнкерскою. А глаза,
приемы, ухватки совершенно не те. О, какая разница! Я не знаю, ma chere,
что она нашла в своем Теплове. Отчего она так им восхищается?..
Мне самому кажется, здесь что-нибудь да не так. Не может быть, чтобы
ее мог так обворожить камер-юнкер. Посмотрим далее:
Мне кажется, если этот камер-юнкер нравится, то скоро будет нравиться
и тот чиновник, который сидит у папа в кабинете. Ах, ma chere, если бы ты
знала, какой это урод. Совершенная черепаха в мешке...
Какой же бы это чиновник?..
Фамилия его престранная. Он всегда сидит и чинит перья. Волоса на
голове его очень похожи на сено. Папа' всегда посылает его вместо слуги.
Мне кажется, что эта мерзкая собачонка метит на меня. Где ж у меня
волоса как сено?
Софи никак не может удержаться от смеха, когда глядит на него.
Врешь ты, проклятая собачонка! Экой мерзкий язык! Как будто я не знаю,
что это дело зависти. Как будто я не знаю, чьи здесь штуки. Это штуки
начальника отделения. Ведь поклялся же человек непримиримою ненавистью - и
вот вредит да и вредит, на каждом шагу вредит. Посмотрим, однако же, еще
одно письмо. Там, может быть, дело раскроется само собою.
Ma chere Фидель, ты извини меня, что так давно не писала. Я была в
совершенном упоении. Подлинно справедливо сказал какой-то писатель, что
любовь есть вторая жизнь. Притом же у нас в доме теперь большие перемены.
Камер-юнкер теперь у нас каждый день. Софи влюблена в него до безумия.
Папа' очень весел. Я даже слышала от нашего Григория, который метет пол и
всегда почти разговаривает сам с собою, что скоро будет свадьба; потому что
папа' хочет непременно видеть Софи или за генералом, или за камер-юнкером,
или за военным полковником...
Черт возьми! я не могу более читать... Вс° или камер-юнкер, или
генерал. Все, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам,
или генералам. Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукою, -
срывает у тебя камер-юнкер или генерал. Черт побери! Желал бы я сам
сделаться генералом: не для того, чтобы получить руку и прочее, нет, хотел
бы быть генералом для того только, чтобы увидеть, как они будут увиваться и
делать все эти разные придворные штуки и экивоки, и потом сказать им, что я
плюю на вас обоих. Черт побери. Досадно! Я изорвал в клочки письма глупой
собачонки.
Декабря 3.
Не может быть. Враки! Свадьбе не бывать! Что ж из того, что он
камер-юнкер. Ведь это больше ничего, кроме достоинство; не какая-нибудь
вещь видимая, которую бы можно взять в руки. Ведь через то, что
камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из
золота сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого; ведь он им нюхает,
а не ест, чихает, а не кашляет. Я неоколько раз уже хотел добраться, отчего
происходят все эти разности. Отчего я титулярный советник и с какой стати я
титулярный советник? Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только
так кажусь титулярным советником? Может быть, я сам не знаю, кто я таков.
Ведь сколько примеров по истории: какой-нибудь простой, не то уже чтобы
дворянин, а просто какой-нибудь мещанин или даже крестьянин, - и вдруг
открывается, что он какой-нибудь вельможа, а иногда даже и государь. Когда
из мужика да иногда выходит эдакое, что же из дворянина может выйти? Вдруг,
например, я вхожу в генеральском мундире: у меня и на правом плече эполета,
и на левом плече эполета, через плечо голубая лента - что? как тогда запоет
красавица моя? что скажет и сам папа, директор наш? О, это большой
честолюбец! это масон, непременно масон, хотя он и прикидывается таким и
эдаким, но я тотчас заметил, что он масон: он если даст кому руку, то
высовывает только два пальца. Да разве я не могу быть сию же минуту
пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим
каким-нибудь? Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему
именно титулярный советник?
Декабря 5.
Я сегодня все утро читал газеты. Странные дела делаются в Испании. Я
даже не мог хорошенько разобрать их. Пишут, что престол упразднен и что
чины находятся в затруднительном положении о избрании наследника и оттого
происходят возмущения. Мне кажется это чрезвычайно странным. Как же может
быть престол упразднен? Говорят, какая-то донна должна взойти на престол.
Не может взойти донна на престол. Никак не может. На престоле должен быть
король. Да, говорят, нет короля, - не может статься, чтобы не было короля.
Государство не может быть без короля. Король есть, да только он где-нибудь
находится в неизвестности. Он, статься может, находится там же, но
какие-нибудь или фамильные причины, или опасения со стороны соседственных
держав, как-то: Франции и других земель, заставляют его скрываться, или
есть какие-нибудь другие причины.
Декабря 8.
Я было уже совсем хотел идти в департамент, но разные причины и
размышления меня удержали. У меня все не могли выйти из головы испанские
дела. Как же может это быть, чтобы донна сделалась королевою? Не позволят
этого. И, во-первых, Англия не позволит. Да притом и дела политические всей
Европы: австрийский император, наш государь... Признаюсь, эти происшествия
так меня убили и потрясли, что я решительно ничем не мог заняться во весь
день. Мавра замечала мне, что я за столом был чрезвычайно развлечен. И
точно, я две тарелки, кажется, в рассеянности бросил на пол, которые тут же
расшиблись. После обеда ходил под горы. Ничего поучительного не мог
извлечь. Большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании.
Год 2000 апреля 43 числа.
Сегодняшний день - есть день величайшего торжества! В Испании есть
король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я.
Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог
думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в
голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить
меня тогда в сумасшедший дом. Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу
все как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в
каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают,
будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится
ветром со стороны Каспийского моря. Сначала я объявил Мавре, кто я. Когда
она услышала, что перед нею испанский король, то всплеснула руками и чуть
не умерла от страха. Она, глупая, еще никогда не видала испанского короля.
Я, однако же, старался ес успокоить и в милостивых словах старался ее
уверить в благосклонности, и что я вовсе не сержусь за то, что она мне
иногда дурно чистила сапоги. Ведь это черный народ. Им нельзя говорить о
высоких материях. Она испугалась оттого, что находится в уверенности, будто
все короли в Испании похожи на Филиппа II. Но я растолковал ей, что между
мною и Филиппом нет никакого сходства и что у меня нет ни одного
капуцина... В департамент не ходил... Черт с ним! Нет, приятели, теперь не
заманить меня; я не стану переписывать гадких бумаг ваших!
Мартобря 86 числа
Между днем и ночью.
Сегодня приходил наш экзекутор с тем, чтобы я шел в департамент, что
уже более трех недель как я не хожу на должность. Я для шутки пошел в
департамент. Начальник отделения думал, что я ему поклонюсь и стану
извиняться, но я посмотрел на него равнодушно, не слишком гневно и не
слишком благосклонно, и сел на свое место, как будто никого не замечая. Я
глядел на всю канцелярскую сволочь и думал: "Что, если бы вы знали, кто
между вами сидит... Господи боже! какую бы вы ералашь подняли, да и сам
начальник отделения начал бы мне так же кланяться в пояс, как он теперь
кланяется перед директором". Передо мною положили какие-то бумаги, чтобы я
сделал из них экстракт. Но я и пальцем не притронулся. Через несколько
минут все засуетилось. Сказали, что директор идет. Многие чиновники
побежали наперерыв, чтобы показать себя перед ним. Но я ни с места. Когда
он проходил чрез наше отделение, все застегнули на пуговицы свои фраки; но
я совершенно ничего! Что за директор! чтобы я встал перед ним - никогда!
Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкповенная, простая
пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки. Мне больше всего
было забавно, когда подсунули мне бумагу, чтобы я подписал. Они думали, что
я напишу на самом кончике листа: столоначальник такой-то. Как бы не так! а
я на самом главном месте, где подписывается директор департамента, черкнул:
"Фердинанд VIII". Нужно было видеть, какое благоговейное молчание
воцарилось; но я кивнул только рукою, сказав: "Не нужно никаких знаков
подданничества!" - и вышел. Оттуда я пошел прямо в директорскую квартиру.
Его не было дома. Лакей хотел меня не впустить, но я ему такое сказал, что
он и руки опустил. Я прямо пробрался в уборную. Она сидела перед зеркалом,
вскочила и отступила от меня. Я, однако же, не сказал ей, что я испанский
король. Я сказал только, что счастие ее ожидает такое, какого она и
