Григорий ГЛАЗОВ
НЕВИНОВНЫХ НЕТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МАСКИ
1. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Около часа дня, когда Перфильев собрался на обед, в кабинет вошел
секретарь и протянул папку:
- Вот то, что срочно, Павел Александрович, - папку эту неукоснительно
он вносил по заведенному порядку в одно и то же время - перед самым
отъездом Перфильева домой на обед. - Здесь два факса: из Парижа и из
Белояровска.
- Спасибо, - Перфильев раскрыл папку.
Секретарь вышел.
Прочитав факс из Парижа, Перфильев понял: текст - всего лишь одна
строка - зашифрован. Такое случалось редко. В чем дело? Что стряслось? Из
сейфа он достал книгу - толстый, роскошно изданный в Финляндии для
"Спутника" тетрадь-блокнот. В нем кроме самых важных и секретных записей
был и код. Дешифровав факс, Перфильев прочитал: "Срочно аннулируй
резервный счет. Есть странные симптомы". Подписи не было. Но Перфильев
знал: депеша от Кнорре. "Почему же он забил тревогу?" - думал обеспокоенно
Перфильев.
Второй факс был из Белояровска: "Местные власти запретили разработку
дальнего карьера. Примите меры. Копылов". Собрав все бумаги снова в папку,
Перфильев вызвал машину и уехал домой. Там можно будет спокойно за чашкой
кофе и с сигаретой все обдумать...
Завтракал, обедал и ужинал Перфильев всегда дома, ресторанов не
терпел, ходил только если требовало дело. Жена знала его вкусы и готовила,
что любил, благо, такая возможность имелась. Еще были у него приятные
привычки, в частности обретенная за шесть лет жизни в Париже потребность
не менее двух раз в день принимать душ, а после полудня менять сорочку.
Это правило ему внушил в Высшей академии Лебяхин: "Запомни: то, что едешь
во Францию не в военном мундире и не в сапогах, ничего не значит. Потом
разит и от людей в цивильном. Упаси Бог, глушить этот запах дезодорантом
даже от Диора. Пот с дезодорантом - мерзейшая смесь", - наставлял Лебяхин
накануне дебютного отъезда Перфильева за рубеж. - "Я дезодорантами не
пользуюсь, не переношу, аллергия, я же астматик, - ответил Перфильев
тогда...
Пообедав, он отнес чашку с кофе в комнату, сел в кресло перед
журнальным столиком и снова перечитал факс из Парижа. "Запросить
подробности? - подумал он. - Нельзя, неосторожно. Мой факс может попасть в
чужие, возможно, ждущие уже руки... Если уж Кнорре воздержался от
объяснений, значит, так надо было..." Чиркнув зажигалкой, Перфильев поджег
уголок факса и положив горящую бумагу на поднос, наблюдал, как скрючиваясь
и сжимаясь, она превращалась в пепел. Вторая депеша из Белояровска от
директора карьера Копылова. Полтора года назад Перфильев вложил большие
деньги в Белояровский карьер, по сути купил его, поставил дело по добыче
белой уникальной глины на современный уровень. И вот - на тебе!.. Надо
было что-то предпринимать. Он прикрыл глаза, думал, понимал, что в Париж
придется лететь, но как аннулировать резервный счет в банке? Не снимать же
наличными колоссальную сумму! В банке не поймут, это вызовет подозрение,
такие операции с наличностью не приняты... И все же изворотливый,
натренированный ум Перфильева нашел решение...
Он принял душ, распахнул обе дверцы шкафа, чтобы взять свежую
сорочку. На полках слева - отдельно мужское белье, сорочки, носки, носовые
платочки. Справа - костюмы, плащи, куртки на разные сезоны. Три вешалки
пустовали: когда-то на них висела почти непомятая повседневная форма,
парадный мундир, шинель. Но вернувшись навсегда из длительной командировки
во Францию, Перфильев все это подарил, предварительно отпоров петлицы и
майорские погоны, сторожу гаражного кооператива, где держал машину,
присовокупив две пары новеньких сапог. Держать эти атрибуты былой
профессии ради ностальгических воспоминаний не стал - не был
сентиментален. И все же сейчас, расхаживая по комнате и застегивая
пуговицы сорочки, обвел взглядом стены и вздохнул. На одной - три
акварели, купленные на Монмартре: утро на Сене, баржа; портрет негритянки
с большими замысловатыми серьгами-висюльками; огромный, в пестром оперении
гальский каплун на фоне разгорающейся зари. На другой стене - большие
фотографии в узеньких рамочках из белого металла. Снимал он сам (этому его
хорошо обучили) на цветную кодаковскую пленку, проявлять и печатать
отдавал в лабораторию недалеко от своей парижской квартиры. На одной из
фотографий - псарня в замке Шоверни. Помнится, когда подошел к флигелю,
где жили десятка три псов - здоровенных, разномастных красавцев, - они с
лаем ринулись на него, даже отпрянул. На кауром жеребце подъехал служитель
в черной униформе с красными галунами на рукавах, в белых перчатках, стал
успокаивать псов.
- Пусто у вас, - кивнул Перфильев на пожелтевшие газоны и дорожки,
присыпанные мокрым снегом.
- Не сезон, - ответил служитель и, попрощавшись, отъехал.
Повертевшись у вольера, пощелкав фотокамерой, Перфильев пошел к
замку. Он знал, что в Шоверни в эту пору года в залах пусто, туристы
появятся, когда потеплеет, потому и назначил встречу со связником здесь.
Он ходил по комнатам, разглядывал картины, огромные, во всю стену
умопомрачительные гобелены, семидесятикилограммовый сундук Генриха IV,
полюбовался столиком, исполненным столяром, делавшим мебель для Марии
Антуанетты. Со связником они пробыли вместе минут десять. Первым на своем
"рено" уехал Перфильев... По дороге, притормозив у будки, где сидел
сборщик дорожной пошлины, уплатил и посмотрел в зеркальце заднего вида.
Все было спокойно... Вот и все, что осталось от той мимолетной встречи:
далекие теперь псы на цветной фотографии в его московской квартире...
Застегнув сорочку, он закурил, глубоко затянулся, положил сигарету в
фаянсовую пепельницу, стоявшую на книжной полке, и сейчас вдруг по-иному
увидел эту пепельницу: она была в череде воспоминаний. Прямоугольная,
покрытая кобальтом, с четырьмя выемками для сигарет, кайма по периметру с
бутонами по углам и с профилями фигурок пастуха и пастушки в стиле времен
Людовика ХIV в центре выполнены позолотой. Он знал, что на обороте по
кругу надпись: "Veritable porcelain D'art" [подлинное искусство из фаянса,
фарфора], а внутри ее две заглавных позолотой буквы "I.K." - Ив.Кнорре.
Глава фирмы "Орион". Эту пепельницу в киоске сувениров на Монмартре Кнорре
купил ему на память, стоила она девятнадцать франков и восемьдесят девять
сантимов. И это запомнилось. Кнорре сказал тогда: "Вот, что еще производит
моя фирма..."
Перфильев перевел взгляд на книжную полку. Там за стеклом стояла
небольшая фотография, снятая "Полароидом": на светлой многоярусной широкой
лестнице базилики Сакре-Кер сидят трое: Перфильев, Кнорре и Желтовский...
Кнорре... Кнорре...
Как будто было вчера, а миновало почти три года. Неосторожно ступив в
поток воспоминаний, Перфильев, словно поскользнувшись, не устоял, рухнул в
него по горло, и его понесло, закружило по закоулкам памяти...
2. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД. В САМОЛЕТЕ
Вспоминалось всякое. Что-то вразнобой, что-то последовательно. Я
тогда бизнес-классом летел в Париж после отпуска. Летел в хорошем
настроении, не то, что в минувшем году, когда накануне возвращения в Париж
из такого же отпуска меня вызывали с ковра на ковер, и начальство на
разных этажах чистило мне морду, не стесняясь в выражениях. А тема
разносов была общая: пассивность, ни одной сколько-нибудь перспективной
вербовки, ни одного интересного контакта. И еще - какой-то Кнорре - глава
небольшой фирмы "Орион", выпускающей первоклассные сервизы и облицовочную
плитку, умывальные раковины, биде, унитазы и прочий ширпотреб, - все это
разных цветов и форм. Но главное другое: на фирме Кнорре работает
засекреченная лаборатория над новыми технологиями чего-то там... И
начальству моему этот Кнорре нужен...
По проходу стюардесса катила тележку с напитками, конфетами. Рядом в
кресле, откинув голову, спал бородатый здоровенный молодой мужик в
неопрятном джинсовом костюме и красной в большую черную клетку ковбойке.
Он громко сопел, от чего шевелились волосики рыжеватых усов.
Я взял с тележки трехсотграммовую бутылочку воды "Виши" и разовый
пластмассовый стаканчик, улыбнулся стюардессе, кивком поблагодарил. Она
двинулась дальше по проходу. Вода приятно покалывала гортань, я пил
небольшими глотками...
Объяснить начальству, почему до сих пор не нащупал контакт с Кнорре,
я тогда не мог, не дали говорить, не слушали. Пытался внушить, что через
парижское бюро "Экспорттехнохим", главой которого был, я заключил
несколько выгодных государству контрактов. Но мне напомнили:
"Экспорттехнохим" - всего лишь моя "крыша" и что здесь, в этом здании, я
отчитываюсь за другую работу, а за уровень контрактов буду отчитываться
перед другим моим московским начальством в "Экспорттехнохиме"...
Да, тогда в предпоследний раз я улетел в Париж мрачный и издерганный.
Теперь же все иначе. Оглядевшись в Москве, наслушавшись разных разностей
от жены, от сослуживцев по "Экспорттехнохиму" и от сослуживцев из другого
ведомства, на которое в основном работал, я уразумел, что страна пошла в
разнос, даже колеса ведомства, цеплявшего мне на погоны звезды и три
четверти века работавшего мощно, исправно, точно, с размахом, теперь
крутятся порой вхолостую, как автомобильные на льду, когда трогаешься с
места на сильном газу: с визгом и шипением они вертятся, а машина ни с
места. И вроде неясно, кому нужен результат верчения этих колес, да и
нужен ли вообще. Это ощущение бардака было у многих. И оценив все и
поразмыслив, я накануне отъезда протянул жене большой запечатанный
конверт, сказал: "Через месяц после того, как улечу, отнесешь _т_у_д_а_".
- "Ты хорошо подумал?" - спросила жена. - "Хорошо и долго, - усмехнулся я.
- Не пропадем". В конверте лежал рапорт об отставке. Главный мотив -
состояние здоровья. Тут я не врал: в Париже донимала астма, дома
чувствовал себя гораздо лучше. Но не это было истинной причиной,
побудившей написать рапорт...
Сосед в джинсовом костюме очнулся, похлопал красными после сна
глазами, шумно выдохнул, и я ощутил запах перегара. Заметив бутылку
"Виши", сосед сказал по-французски:
- Попить бы, - оглянулся, ища глазами стюардессу. Но та была где-то в
другом салоне.
- Если не брезгуете, - ответил я по-русски и протянул ему бутылку.
- Москвич? - спросил сосед, взяв бутылку и переходя на родной
русский.
- Да.
Он сунул горлышко в рот и жадно, с бульканьем вылакал до дна.
- Ух! Хорошо! - ладонью смахнул капли с усов и бороды. - Надолго во
Францию? - спросил без обиняков.
- Возможно, - уклончиво ответил я. - А вы?
- Недельки на полторы... Где остановитесь?
- У меня в Париже квартира, - ответил я. - А вы?
- Где придется, - засмеялся бородач и из нагрудного кармана извлек
визитную карточку.
И только сейчас, прочитав "Желтовский Дмитрий Юрьевич,
телерадиожурналист", я как бы прозрел, узнал много раз виденное на
телеэкране лицо Желтовского, я часто слышал его голос по радио, читал
задористые репортажи в газетах, начинавшиеся сенсацией, кончавшиеся для
кого-то скандалом, крахом.
- Значит, тот самый Желтовский? - спросил я.
- Тот самый, - ответил Желтовский. - А вы кто "тот самый"? -
осведомился он нагловато.
Я достал из портмоне свою визитную карточку.
- Ага, фирмач, - прочитав, Желтовский затолкал в карман визитную
