нераспустившиеся почки. Слуга был глубоко встревожен, но
тщательно скрывал это, только Ада, а в особенности Туру,
видели, как гложет его беспокойства. Он не только выполнял
обычные заклинания, но приносил особые жертвы от себя лично,
варил для демонов благовонные, возбуждающие похоть кашицы и
настои, коротко остриг бороду, а волосы сжег в ночь новолуния,
смешав их со смолой и сырой корой, что давало очень густой дым.
Насколько возможно, он избегал публичных молений, общих
жертвоприношении, молебственных шествий с хорами барабанщиков,
сколько возможно, он хотел сам, в одиночестве бороться с
проклятой погодой этой немилостивой весны. И все же, когда
обычные сроки сева давно миновали, Слуге пришлось пойти к
родоначальнице и доложить ей обо всем, и здесь опять ждали его
неудача и препятствия. Старая родоначальница, его добрый друг,
всегда по-матерински благоволившая к нему, не привяла его, она
занемогла и не покидала своего ложа, все свои обязанности и
заботы она переложила на плечи сестры, а эта сестра относилась
к заклинателю дождя весьма неприязненно; она не обладала
строгим, во открытым нравом старшей, была склонна к
развлечениям и забавам, и эта склонность сблизила ее с
барабанщиком и шутом Маро, умевшим развеселить ее и
подольститься к ней. Маро же был врагом Слуги. Уже с первой
встречи Слуга почуял холод и неодобрение с ее стороны, несмотря
на то что он не услышал ни единого слова возражения. Его доводы
и предложения -- подождать с севом, а также с некоторыми
жертвоприношениями и процессиями -- ода одобрила и приняла, но
старуха говорила с ним холодно и обращалась как с низшим, а его
желание навестить больную родоначальницу или хотя бы
приготовить для нее лекарство было решительно отклонено.
Опечаленный, будто обделенный, с дурным привкусом во рту,
вернулся он домой после этой беседы и половину лунного месяца
употребил на то, чтобы известными ему способами до биться
благоприятной для сева погоды. Но стихии, столь часто
сливавшиеся воедино с глубинными течениями его души, на сей раз
ответствовали ему упорной издевкой и враждой; ни чародейство,
ни жертвы не помогали. И снова пришлось заклинателю дождя идти
к сестре родоначальницы, на сей раз это уже была как бы просьба
о терпении, об отсрочке; от него не укрылось, что она,
вероятно, говорила о нем и о его деле с Маро, этим скоморохом,
ибо в разговоре о необходимости назначить день сева или же
устроить торжественное молебствие старая женщина слишком явно
делала вид, будто прекрасно разбирается в его делах, причем
употребляла некоторые выражения, которые могла заимствовать
только у Маро, бывшего его ученика. Слуга выпросил три дня
отсрочки, заново определил расположение звезд, которое сейчас
показалось ему несколько более благоприятным, и назначил начало
сева на первый день третьей фазы луны. Старуха согласилась,
закончив разговор ритуальным изречением; о принятым решении
было сообщено жителям деревни, и все стали готовиться к
празднику сева. И тут, когда, казалось бы, все уладилось, злые
духи вновь показали свою немилость. Ровно за день до столь
желанного и тщательно подготовленного праздника сева скончалась
старая родоначальница, торжество пришлось отложить и вместо
него объявить о предании ее тела земле и начать к нему
приготовления. Погребение было совершено с величайшей
пышностью; следом за новой правительницей, ее сестрами и
дочерями шел заклинатель дождя; он шагал в облачении, которое
надевал во время самых торжественных молитвенных шествий, на
голове -- островерхая шапка из лисьего меха; рядом с ним -- его
сын Туру бил в трещотку из твердого дерева. Усопшей, а также ее
сестре, новой родоначальнице, были оказаны большие почести.
Мара, возглавлявший отряд барабанщиков, протолкался далеко
вперед и стяжал внимание и успех. Жители селения рыдали и
праздновали, наслаждались причитаниями и торжеством, грохотом
барабанов и жертвоприношениями, это был прекрасный день для
всех, но сев опять пришлось отложить. Слуга стоял,
преисполненный достоинства, сосредоточенный, но глубоко
опечаленный, ему казалось, что вместе с родоначальницей он
хоронит лучшие дни своей жизни.
Вскоре после этого, по настоянию новой родоначальницы,
также с осененной пышностью, был проведен сев. Процессия
торжественно обошла поля, старая женщина торжественно бросила
первые пригоршни зерна в общинную землю, по обе ее руки шагали
сестры, каждая несла по мешку с семенами, из которых черпала
старшая, Слуга вздохнул с некоторым облегчением, когда эта
церемония закончилась. Но посеянные с такой торжественностью
семена не принесли ни радости, ни плодов -- в тот год природа
не знала пощады. Начавшись с возврата к зиме и стуже, погода в
ту весну и лето строила людям все новые козни и каверзы, а
когда наконец редкая, низкорослая, жалкая растительность
покрыла поля, ей был нанесен последний, самый жестокий удар:
началась неслыханная засуха, какой еще не бывало на памяти
людской. Неделя за неделей солнце кипело в белесой дымке зноя,
мелкие ручьи иссякли, а от деревенского пруда осталась лишь
грязная лужа -- рай для стрекоз и несметных комариных полчищ; в
иссохшей земле зияли глубокие трещины, было видно, как чахнет и
гибнет урожай. Время от времени наползала на небо туча, но
грозы не давали влаги, если же изредка брызгал легкий дождичек,
то за ним следовали долгие дни знойного суховея с востока,
часто молния поражала высокие деревья, и тогда полузасохшие
верхушки мгновенно вспыхивали всеуничтожающим пламенем.
-- Туру, -- сказал однажды Слуга своему сыну, -- вот
увидишь, добром это не кончится, все демоны против нас.
Началось с того звездопада. Думается, это будет стоить мне
жизни. Запомни: если придется принести меня в жертву, ты в тот
же час заступишь мое место, и тогда ты прежде всего потребуешь,
чтобы тело мое сожгли и пепел развеяли по полям. Зимой вам
предстоит жестоко голодать. Но после этого бедствиям придет
конец. Ты должен позаботиться о том, чтобы никто не посмел
тронуть семенное зерно, за это надо карать смертью. На будущий
год уже станет легче, и люди скажут: "Хорошо, что у нас новый,
молодой заклинатель погоды".
Селение было охвачено отчаянием, Маро натравливал людей на
Слугу, нередко вслед заклинателю дождя неслись угрозы и
проклятия. Ада была больна, ее мучили рвоты, трясла лихорадка.
Молитвенные шествия, жертвоприношения, потрясающие душу
барабанные хоры уже не могли ничего исправить. Слуга руководил
ими, то была его обязанность, но когда толпа рассеивалась, он
оставался один, ибо все его избегали. Он знал, что надо было
делать, знал также, что Маро уже требовал у родоначальницы
принесения его, Слуги, в жертву. Дабы сберечь свою честь, а
также ради сына он сделал решительный шаг: надел на Туру
парадное облачение, отправился вместе с ним к родоначальнице,
рекомендовал сына как своего преемника и сам предложил себя в
жертву. На мгновение она впилась в него испытующим, любопытным
взглядом, потом кивнула и сказала: "Хорошо".
Жертвоприношение было назначено на тот же день. Все жители
селения хотели бы присутствовать при этом, но многие страдали
кровавым поносом. Ада тоже лежала тяжелобольная. Туру в его
облачении и в высокой лисьей шапке чуть не поразил солнечный
удар. В шествии участвовали все достойные именитые жители
селения, которые не были больны, родоначальница с двумя
сестрами, старейшины, глава хора -- барабанщик Маро. За ними
нестройной толпой следовали все прочие. Никто не посмел
оскорбить заклинателя дождя, царило подавленное молчание.
Шествие направилось в лес и подошло к большой, круглой поляне,
которую Слуга сам определил как место священного действа.
Большинство мужчин взяло с собой каменные топоры, чтобы помочь
нарубить дров для сожжения тела. Когда прибыли на поляну,
заклинателя дождя поставили посредине, вокруг него образовался
небольшой круг, подальше, более широким кругом, расположились
остальные. Так как толпа хранила нерешительное и смущенное
молчание, заговорил сам заклинатель дождя.
-- Я был у вас заклинателем дождя, -- сказал он, -- и
долгие годы старался делать свое дело как мог лучше. Теперь
демоны восстали против меня, мне больше ни в чем нет удачи.
Поэтому я предлагаю в жертву себя. Это умилостивит демонов. Мой
сын будет вашим новым заклинателем дождя. А теперь -- убейте
меня и, когда я буду мертв, точно следуйте предписаниям моего
сына. Прощайте! Но кто же меня убьет? Я предлагаю барабанщика
Маро, он самый подходящий для этого человек.
Он смолк, но никто не двинулся с места. Туру,
побагровевший под своей тяжелой лисьей шапкой, страдальческим
взором обвел стоящих вокруг людей, губы его отца скривились в
презрительной усмешке. Наконец родоначальница в бешенстве
топнула ногой, жестом подозвала Маро и закричала на него: --
Иди же! Бери топор и делай, что надо! Маро, держа в руках
топор, встал перед своим бывшим учителем, он ненавидел его
сейчас более люто, чем когда бы то ни было, насмешливая улыбка
молчаливого старческого рта жестоко оскорбляла его. Он поднял
топор, взмахнул им над головой, нацелился и задержал его,
пристально глядя в лицо своей жертвы и ожидая, когда
заклинатель дождя закроет глаза. Но Слуга не сделал этого, он
упорно держал глаза открытыми и смотрел на человека с топором,
его лицо было почти лишено выражения, а если что и можно было
прочитать на нем, то это было не то сострадание, не то
насмешка. В бешенстве Маро отбросил топор. -- Не могу! --
пробормотал он, прорвался сквозь круг достойнейших и исчез в
толпе. Кое-кто тихонько засмеялся. Родоначальница вся побелела
от гнева, злясь на трусливого, ни на что не пригодного Маро не
меньше, чем на этого высокомерного заклинателя дождя. Она
кивнула одному из старейшин, почтенному, тихому человеку,
который стоял, опираясь на свой топор, и, видимо, стыдился
этого недостойного зрелища. Он шагнул вперед, коротко и
дружелюбно кивнул жертве (они знали друг друга с детства), и
теперь Слуга с готовностью закрыл глаза и слегка наклонил
голову. Старик ударил его топором, жертва рухнула наземь. Туру,
новый заклинатель дождя, не в силах был произвести ни звука,
лишь жестами он показал, что надо делать дальше, и вскоре вырос
костер, и на него положили мертвое тело. Торжественный ритуал
извлечения огня с помощью двух освященных палочек был первым
актом Туру на его новом посту.
ИСПОВЕДНИК
В те времена, когда святой Иларион{3_2_2_01} был еще жив,
хотя и весьма обременен годами, жил в городе Газа человек по
имени Иосиф Фамулус, до тридцатой своей весны ведший жизнь
мирскую и читавший языческие книги, однако затем, через
женщину, которой домогался, он познал божественное учение и
сладость христианских добродетелей, принял святое крещение,
отрекся от своих грехов и долгие годы просидел у ног
пресвитеров своего города, с жадным любопытством внимая столь
любимым всеми рассказам о жизни благочестивых пустынников,
покуда в один прекрасный день, уже тридцати шести лет от роду,
не ступил на тот путь, который прошли до него святые Павел и
Антоний{3_2_2_02}, а за ними и многие праведники. Он передал
остаток своего достояния старейшинам, дабы те разделили его
между бедняками общины, простился у городских ворот с близкими
своими и ушел из города в пустыню, из опостылевшего мира -- в
