вздымающейся над тысячами шелестящих древесных вершин. Он не
смог бы выразить этого словами ни тогда, ни потом, всю свою
жизнь, но мыслями он возвращался к этому часу много раз; более
того, в дальнейшем его обучении и опыте тот миг и все пережитое
тогда постоянно ему сопутствовали. "Не забывай, -- взывал к
нему внутренний голос, -- не забывай, что все это существует,
что между луной и тобой, и Туру, и Адой возникают лучи и токи,
что существует смерть, и страна душ, и возвращение оттуда, что
на все явления и образы жизни ты найдешь ответ в глубине своего
сердца, что тебе до всего должно быть дело, что ты обо всем
должен знать ни капли не меньше, чем посильно знать человеку".
Так примерно говорил этот голос. Слуга впервые услышал голос
духа, познал его манящее искушение, его требовательность, его
магический зов. Не раз он видел, как странствует по небу луна,
не раз доносился до него крик совы, а из уст учителя, при всей
его молчаливости, не раз слышал он слова -- плод древней
мудрости и одиноких раздумий, -- но теперь, в этот ночной час,
все было по-новому, по-иному: его осенило предчувствие целого,
общей взаимосвязи и взаимоотношений, порядка, втянувшего и его
в свою орбиту, возложившего ответственность и на него. Кто
овладеет ключом к этим тайнам, тот должен уметь не только
отыскать зверя по следу, распознать растение по корню или
семени, он должен уметь объять всю вселенную: небесные светила,
духов, людей и зверей, целебные средства и яды, и по отдельным
частям этого целого, по отдельным его признакам уметь
воссоздать другие его части. Бывают хорошие охотники, они по
следу, по помету, по шерстинке узнают больше, чем любой другой;
по нескольким волоскам они узнают не только, какой породы перед
ним зверь, но стар он или молод, самка это или самец. Другие по
форме облака, но запаху, носящемуся в воздухе, по особенным
приметам поведения животных или растений за несколько дней
вперед предсказывают погоду; учитель Слуги был в этом искусстве
недосягаем и почти никогда не ошибался. Бывают люди, одаренные
врожденной ловкостью: некоторые мальчики с тридцати шагов
попадали камнем в птицу, они этому не учились -- им это
удавалось безо всяких усилий; просто, благодаря волшебству или
особому дару, камень, брошенный их рукой, летел сам собой, куда
надо, камень хотел попасть в птицу, птица хотела, чтобы в нее
попал камень. Встречаются и люди, умеющие предсказывать
будущее: умрет больной или нет, родит беременная женщина
мальчика или девочку; дочь родоначальницы славилась этим,
говорили, что и заклинатель стихий владеет подобными
познаниями. Следовательно, думалось Слуге в ту минуту, в
необъятной сети сцеплений имеется какое-то средоточие, где все
известно, где можно увидеть и прочитать прошлое и будущее. К
тому, кто стоит в этом средоточии, стекаются знания, как
стекается вода в долину, как бежит заяц к капусте; слово того
человека должно быть острым и разить так же безошибочно, как
разит камень, брошенный самой меткой рукой; силой своего духа
человек этот должен уметь соединить в себе все эти чудесные
дарования и способности и заставить их служить себе: вот это
был бы совершенный, мудрейший человек, и не было бы ему равных!
Стать таким, как он, приблизиться к нему, вечно к нему
стремиться -- вот путь из всех путей, вот цель, вот что
способно наполнить жизнь, придать ей смысл. Таковы примерно
были ощущения Слуги, и как бы мы ни пытались выразить их на
нашем, неведомом ему, отвлеченном языке, ничто не в состоянии
передать даже ничтожную долю охватившего его священного трепета
и восторженности его чувств. Пробуждение среди ночи,
путешествие по темному, безмолвному лесу, полному опасностей и
тайн, ожидание на каменном выступе, наверху, в предрассветном
холоде, появление тоненького, призрачного серпика луны, скупые
слова мудрого старика, пребывание наедине с учителем в такой
необычный час, -- все это Слуга пережил и запомнил как некую
мистерию, как праздник посвящения, принятия его в некий союз, в
некую религиозную общину, в подчиненное, но почетное положение
по отношению к чему-то неизреченному, к мировой тайне. Это
переживание или нечто подобное не могло воплотиться в мысль, а
тем более в слово; и еще более далекой и невозможной, чем любая
другая, была бы мысль: "Что это все -- мое собственное
переживание или же объективная действительность? Испытывает ли
учитель то же, что и я, или же он подсмеивается надо мной? Новы
ли, присущи только мне, неповторимы ли эти мысли, связанные с
моими переживаниями, или же учитель и еще кто-нибудь до него
пережил и передумал точно то же?" Нет, такого расчленения,
такой дифференциации не было, все было, вполне реально, все
было насыщено реальностью, будто тесто дрожжами. Облака, месяц,
изменчивая картина неба, мокрый, холодный известняк под босыми
ногами, зябкая, предрассветная сырость в белесой мгле, уютный
запах родного; дома, очага и увядшей листвы, еще державшийся в
шкуре, в которую завернулся учитель, оттенок достоинства и
слабый отголосок старости и готовности к смерти в его суровом
голосе -- все это было более чем реальной чуть ли не
насильственно пронизывало все чувства юноши. А для воспоминаний
чувственные впечатления являются гораздо более питательной
почвой, нежели самые совершенные системы и методы мышления.
Хотя заклинатель, дождя принадлежал к немногим избранным,
имевшим определенное занятие, хотя он достиг особого,
доступного только ему искусства и уменья, внешне жизнь его мало
отличалась от жизни остальных его сородичей. Он занимал высокое
положение и пользовался почетом, получал свою долю добычи и
вознаграждение от племени, когда работал для общины, но это
бывало лишь в особых случаях. Его самой важной, ответственной,
можно сказать, священной миссией было определять весной день
сева для всех видов плодов и растений; и строил он свои расчеты
на пристальном изучении фаз луны, основываясь отчасти на
унаследованных преданиях, отчасти на собственном опыте. Однако
торжественная церемония начала сева -- высеивание первой горсти
семян в общинную землю -- уже не входила в обязанности
заклинателя дождя, такой чести не удостаивался ни один мужчина,
даже самый почитаемый, это собственноручно делала каждый год
родоначальница или одна из ее ближайших родственниц. Самым
значительным лицом в селении мастер становился в тех случаях,
когда ему приходилось выступать в своей роли заклинателя
погоды. Это происходило тогда, когда длительная засуха,
ненастье или холод обрушивались на поля и угрожали племени
голодом. В таких случаях Туру прибегал к средствам, способным
победить засуху и недород: к жертвоприношениям, заклинаниям,
молитвенным шествиям. Согласно преданию, если при упорной
засухе или бесконечных дождях все остальные средства
оказывались бессильными и духов не удавалось умилостивить ни
уговорами, ни молениями, ни угрозами, прибегали к последнему,
безошибочному средству, которое, говорят, нередко применялось
встарь во времена прародительниц: община приносила в жертву
самого заклинателя. Рассказывали, будто нынешняя родоначальница
сама еще видела это своими глазами.
Помимо заботы о погоде, мастер оказывал и личные услуги
отдельным людям: он заклинал духов, изготовлял амулеты, варил
волшебные зелья, а в некоторых случаях, когда это не было
исключительной привилегией родоначальницы, даже врачевал
недуги. Но в остальном Туру вел такую же жизнь, как все. Он
помогал, когда приходила его очередь, обрабатывать общинную
землю, а также развел возле своей хижины собственный небольшой
сад. Он собирал плоды, грибы, дрова и запасал их впрок. Он
ловил рыбу, охотился, держал одну или двух коз. Как землепашец,
он походил на всех остальных, но как охотник, рыболов,
собиратель трав он не имел себе равных, тут он был одиночкой и
гением, шла молва, будто он знает множество уловок, приемов,
секретов и вспомогательных способов, -- некоторые были им
подсмотрены у природы, другие похожи на волшебство. Говорили,
будто ни одному зверю, попавшему в сплетенную им из ивовых
прутьев ловушку, не выбраться из нее нипочем, будто он умеет
придать наживке для рыб особую пахучесть и сладость, знает, как
приманивать раков, кое-кто даже верил, что он понимает язык
многих животных. Но подлинным его делом была все-таки
магическая наука: наблюдение за луной и звездами, знание примет
погоды, уменье предугадать погоду и рост посевов -- словом,
все, что помогало ему в его магических действиях. Он был славен
как знаток и собиратель тех видов растительного и животного
царства, из которых можно было готовить целебные снадобья или
яды, напитки, обладавшие волшебными свойствами, служившие
благословением и защитой от всякой нечистой силы. Он умел
отыскать и распознать любое растение, даже самое редкое, знал,
где и когда оно цветет и дает семена, когда наступает пора
выкапывать его корень. Он умел отыскать и распознать все виды
змей и жаб, знал, куда употребить рога, когти, шерсть, копыта,
знал толк во всевозможных искривлениях, уродствах, причудливых
или страшных формах деревьев, в наплывах, утолщениях и наростах
на их стволах, на листьях, зерне, орехах, рогах и копытах.
Слуге приходилось учиться не столько разумом, сколько
чувствами, руками и ногами, зрением, осязанием, слухом и
обонянием, да и Туру просвещал его больше своим примером и
показом, нежели словами и наставлениями. Учитель вообще очень
редко говорил что-нибудь связное, да и то слова были лишь
попыткой сделать еще более понятными его чрезвычайно
красноречивые жесты. Ученье Слуги мало чем отличалось от
ученья, которое проходит молодой охотник или рыбак у опытного
мастера, и такое ученье доставляло мальчику большую радость,
ибо он учился лишь тому, что уже было заложено в нем самом. Он
учился подстерегать, подслушивать, подкрадываться, наблюдать,
быть настороже, не поддаваться сну, обнюхивать и ощупывать; но
дичью, которую он и его учитель выслеживали, былине только
лисица или барсук, гадюки и жабы, птицы и рыбы, но дух,
совокупность, смысл, взаимосвязь явлений. Определить, узнать,
отгадать и предсказать смену и прихоти погоды, знать, в какой
ягоде, в жале какой змеи таится смерть, подслушать тайну,
связующую облака и ветры с фазами луны, влияющую на посевы и их
рост, а также на благополучие и гибель человека и зверя, -- вот
к чему они стремились. При этом они ставили перед собой,
собственно, ту же цель, какую стремились достичь в последующие
тысячелетия наука и техника, то есть покорение природы, уменье
управлять ее законами, но шли они к этому совершенно иными
путями. Они не отделяли себя от природы и не пытались
насильственно вторгаться в ее тайны, они никогда не
противопоставляли себя природе и не были ей враждебны, а всегда
оставались частью ее, всегда любили ее благоговейной любовью.
Быть может, они лучше ее знали и обращались с нею более умно.
Одно лишь было для них совершенно невозможно, даже в самых
дерзновенных помыслах: подходить к природе и к миру духов без
трепета, не чувствовать себя ее слугами, а тем более ставить
себя выше ее. Подобное кощунство не могло бы прийти им в
голову, и относиться к силам природы, к смерти, к демонам
иначе, как со страхом, казалось им немыслимым. Страх тяготел
над жизнью человека. Преодолеть его они были не в силах. Но
чтобы смягчить его, держать в известных границах, перехитрить,
