Затаив дыхание, я смотрел Гуту в лицо. Это был он, точно встал из
мертвых, прилетел на базу!
- Нет, капитан, не знаю! - мой голос даже не дрожал, это отвечал
автомат, кто-то проигрывал магнитофонную ленту.
- А этого? - спросил он снова и вытащил другую фотографию.
Что мы еще могли желать? Стройная длинноногая блондинка непринужденно
влетела в кабинет секретаря, взяла нас, погрузила в открытый "мерседес" с
дипломатическим номером и обрушила на нас водопад смеха, дружеских
расспросов и кокетливых взглядов. Теперь мы могли, наконец, свободно
вздохнуть. Мы были спасены...
- В жизни его не видел, - сказал я твердо. Тот олух на фотографии был
я! Нас сфотографировали сразу же, в посольстве. "Гильдеборг" встала передо
мной как стальная стена. Призрак с того света. О! Вот оно, добрались до
меня!
- Я тоже нет! - холодно кивнул капитан и спрятал оба снимка. - Никого
из этих людей я никогда не видел. В моем корпусе они не служат и не служили.
- Он легонько постучал ребром обложки о крышку стола, не спуская с меня
глаз. - Я до сих пор никого из своих людей не выдал, это принцип нашей
профессии, - добавил он медленно. - Не выдам, конечно, и вас. Мне совершенно
все равно, почему вас разыскивают родезийские разведчики...
Он уже мне не "тыкал", не называл сержантом, говорил с холодной
беспристрастной вежливостью и смотрел мне прямо в глаза.
- Я ни о чем не спрашиваю и ничего не хочу знать. Однако в связи с тем,
что я им сказал, мне придется расторгнуть с вами договор. Они ухватились за
след и придут снова. Они почти убеждены, что вы здесь, у меня. Вы должны
исчезнуть, это в ваших и моих интересах! Ничего другого я для вас не могу
сделать. Не хочу, чтобы возникло впечатление, что я выдал своего парня. Как
устроитесь дальше, это уже ваше дело. Сдайте обмундирование, а утром ребята
высадят вас на главном шоссе, которое ведет к Умтали. Направление на
Солсбери - не рекомендую. У меня еще не было подобного случая: вас
преследует не "Интерпол", не полиция, которые мне безразличны, а
разведывательная служба государства, с которым я заключил контракт. - Он
пожал плечами. - Мне вас жаль, мы хорошо с вами ладим.
Я был не в состоянии произнести ни слова. Меня уволили, нет, меня
просто выбросили... Не выдадут меня, а только подбросят львам. Высадят среди
саванны где-то на дороге к Умтали, и делай что хочешь!
- А жалованье? - спросил я удрученно. Без оружия я, возможно, обойдусь,
но без денег?
- О жалованье и не думайте, - сказал он строго. - Благодарите бога за
то, что они прежде всего пришли сюда, что не искали в ведомостях выплаты
жалованья. Решились бы вы ждать жалованье до конца месяца?
Он открыл ящик стола и вынул пачку банкнот.
- Мне, конечно, не пойдет на пользу, если вы станете говорить всем, что
Гофман - свинья. Помогу вам из своих...
Он отсчитал пятьсот родезийских долларов. Это была только
незначительная часть суммы, которую я должен получить, но логика капитана
была неумолима. Ждать я не мог. Если бы меня разорвала граната, я бы не
удивлялся, с этим человек должен считаться, но он меня уволил, расторгнул
договор, вернул свободу. Только что с ней делать?
Как мне действовать, имея за спиной армейскую разведку и полицию? Могу
я попытаться перейти на другую сторону? Перебежать в Мозамбик? Я вспомнил
слова Тенсера. Как откроется, что ты служил у Гофмана, получишь пулю в лоб.
Правда, он говорил об Анголе, но в Мозамбике будет, очевидно, то же самое.
Капитан молчал - конец аудиенции. Только обложкой все еще постукивал о
крышку стола. Я встал и взял деньги; медлить не имело смысла, все было ясно.
Я даже не встал по стойке "смирно", а только, не говоря ни слова, вышел.
Меня ударила жара пополуденного солнца. Я вынужден был опереться о
деревянную стену и остановиться. Вероятно, это была не жара, а тяжесть
познания. Понимание действительности. Я не мог перенести эту тяжесть. Я
сполз на бетонную ступеньку и в отчаянии сел. Что дальше? Что я должен
делать? Поручик Беневенто плелся от столовой. Вероятно, он там даже и не
был, а только ждал, когда я выйду. Он остановился надо мной с руками за
спиной и молчал. Я уже не был членом корпуса и меньше всего зависел от него.
- Послушайте, Краус, - сказал он, наконец, на своем английском с
итальянским акцентом. - Можно вам кое-что посоветовать?
Я поднял голову. Что мне может посоветовать этот проклятый итальянец?
Пусть оставит свои советы при себе!
- В Умтали живет один мой приятель, земляк, он тоже служил у нас до
того, как заработал себе на жизнь. Бенито Гуцци - запомните это имя, оно
может вам пригодиться. Мы, итальянцы, держимся всегда вместе, а вы ко мне и
к бедняге Маретти относились прилично, никаких идиотских намеков и насмешек.
Можете передать от меня Гуцци привет, надеюсь, он сможет что-то сделать для
вас. Хотя бы найти работу на какой- нибудь отдаленной ферме, где не
требуются документы, потому что без документов... - Он покачал головой,
повернулся и пошел дальше.
Я тупо смотрел ему вслед. Вездесущая красная пыль, поднятая его ногами,
медленно оседала. Попаду ли я когда-нибудь в Умтали... Не будет ли на
главном шоссе ждать меня полицейская машина...
В моем мозгу замигал красный огонек. Предостережение! С этой минуты я в
бегах. Нечего ждать до утра, уеду с вечерним патрулем. Обо мне уже никто не
заботится, все решаю я сам. Надо исчезнуть раньше, чем это разнесется по
отряду, прежде, чем меня продадут. На обдумывание времени будет еще
достаточно.
Когда я сдавал обмундирование и оружие, сержант Бюссинг пригласил меня
на рюмочку. Приемку обмундирования и оружия он проводил так же халатно, как
проводили здесь все учетные и административные работы. Униформу, одеяло и
оружие он оставил лежать на столе и побежал за бутылкой виски. У меня было
достаточно времени, чтобы вынуть из кобуры пистолет и пустую кобуру вернуть
обратно. Об удостоверении "Анти-Террористической Унии" он даже не спросил. Я
оделся в свою старую порт-элизабетскую одежду: серо-зеленые брюки и рубашку
такого же цвета. Одежда пахла дезинфекцией, применяемой против муравьев.
Когда муравьи селились в каком-нибудь из бараков, проще всего было снести
его и сжечь. Но это меня уже не касалось.
Бюссинг налил виски в грязные рюмки, мы выпили. Час тому назад я не
имел понятия, что меня ждет. Человек не может заглянуть даже в самую
ближайшую минуту, не может проникнуть в глубину души другого, распознать
истинный смысл мыслей и слов.
- Что случилось? - спросил Бюссинг с удивлением. - Я не знаю случая,
чтобы шеф кого-нибудь выбросил. Ты работал на красных? Или на партизан? -
добавил он с хохотом. Я только отрицательно покачал головой. Мне было не до
смеха, приходилось напрягать все силы. Я еще был в безопасности, за колючим
забором, не должен был заботиться о пище и ночлеге, но этому вот-вот придет
конец, собственно говоря, с этим уже покончено.
- Так почему? - настаивал он. - Нет ли в этом какой-либо подножки?
- Когда-то я видел то, что не должен был видеть, - сказал я. - Пережил
сам себя, браток, в этом все дело. Я должен был сдохнуть, но ты не ломай над
этим голову.
Я допил рюмку, и мы пожали друг другу руки. Я поспешно вышел. Прежде,
чем он посмотрит в кобуру, прежде, чем вспомнит об удостоверении. Я должен
как можно быстрее исчезнуть, затеряться, не оставить следов!
ГЛАВА VII
Солнце немилосердно жгло лицо. Открытая печь. Я без устали шагал
посреди широкого, безупречно асфальтированного шоссе, пересекающего
ослепительной прямой волнистое плоскогорье и кончающегося, где-то в
необозримой дали.
"УМТАЛИ - 150 км",
Пустота и одиночество. Со вчерашнего вечера туда не проехала еще ни
одна автомашина. Горный хребет Иньянгани остался далеко за моей спиной, и
саванна, разрезанная дорогой на две части, выдыхала сухой горячий аромат
сожженной земли.
Ночь я продремал с пистолетом на коленях на краю дороги, чтобы не
пропустить ни одной машины. "Терпение, - сказал мне командир
бронетранспортера, когда перед самыми сумерками меня высадили на обочине
безлюдного чуда цивилизации, соединяющего Солсбери с Умтали. - Не менее чем
раз в два часа кто-нибудь проедет, это статистика, а зверей можешь не
опасаться. Сюда отважится зайти самое большее антилопа либо газель, их здесь
всюду масса. Ни лев, ни леопард к шоссе не приблизятся. Будь осторожен
только со змеями. Достаточно поднять руку, и любая машина остановится".
Но ночь прошла, а шоссе было все еще таким же пустым, как и вчера. Я
очутился вне действительности и вне вселенной. Только отдаленные перископы
жирафов напоминали, что я иду через самый большой зоологический сад в мире.
Может быть, именно эта оторванность и одиночество воспрепятствовали тому,
что я сразу же, с самого начала, не поддался панике. Я был брошен в пустоту,
и чувство опасности перестало иметь значение. Хотя оно существовало как
результат прошлого опыта, но ему не подчинялись защитные центры. Во мне не
было страха. Я шел и наблюдал сам за собой, за тем, как я шагаю в самой
абсурднейшей ситуации, какую только человек может себе представить. Я
очутился в незнакомой части света, на незнакомой дороге, с голыми руками и
не имел малейшего представления, что будет дальше. В сущности, от этого
можно было сойти с ума.
Одиночество, в котором я очутился, как ни странно, было одиночеством не
внутренним, а внешним. В округе не менее сотни километров, очевидно, не было
ни одного человека. Однако внутри меня шумела целая толпа. Я слышал голоса
капитана Фаррины, Гута и Гледис. Снова я перебирал в памяти мгновения в
посольстве. Когда нас сфотографировали и для чего? Возможно, это обычная
практика, и каждый посетитель должен оставить оттиск своего лица? Или им
было с самого начала ясно, кто мы и что они с нами должны сделать?
Но потом я подумал, что не должен считать вещи кажущиеся уже
доказанными. Что, если мы были сфотографированы только потому, что посетили
посольство и это привлекло внимание местного правительства? Во всем мире
контрразведчики тщательно следят за посетителями посольств. После смерти
Гута они начали обдумывать, куда я мог исчезнуть. Шли по прямой дороге, как
и я, и она их привела к цели. Иначе и быть не могло. И теперь так же выйдут
на меня - это логика робота, вычислительной машины. А у меня нет возможности
действовать иначе, чем сейчас. Это обстоятельство вызывало тревогу, но и оно
не слишком меня задевало. Солнце, безжалостно сжигающее лицо, было более
реальным.
Этап!
Шоссе, прорезающее плоскогорье, образовывало границу. Я с изумлением
уяснил себе это обстоятельство и остановился. Впервые я видел эту границу
совершенно отчетливо. Вот оно, это мгновение, в которое что-то меняется.
Новый рубеж в моей жизни. Я знаю, что было на этой стороне, но не имею даже
и представления, что будет на другой. Что произойдет, когда я перейду
границу, когда? пройду по этой дороге до конца? Пока я двигаюсь где-то
посредине - между прошлым и будущим. И не принадлежу ни тому, ни другому.
Однако сколько времени это может длиться? Эта мысль вернула меня к
действительности: дело идет обо мне, о моей жизни, это не игра. Она стерла
чувство непричастности. Вдали появилась красная туча. Облако пыли,
взвихренное над дорогой. Кто-то приближался, подъезжала незнакомая машина -
или судьба! Я дождался. Если остановится, то сяду, ничего другого мне не
остается. Я поднял руку и пошел ей навстречу по осевой линии.
