сухая жара выжженной саванны, а влажная духота, сохраняемая тропической
зеленью. Пиво и виски бродили у меня в крови. Здесь человек не должен
выпивать после обеда, после обеда только чай, остальное - вечером.
Оливия открыла двери в прохладное воздушное бунгало. Коридор, спальня,
ванная - я в уме начал подсчитывать, сколько запросит за это Гуцци. Оливия
вошла в ванную и повернула краник душа.
- Течет, господин.
Текла настоящая, живая вода. Брызгала ей на голые плечи и скользила по
грудям. Я протянул к ней руки. Она со смехом выскользнула.
- Извините, господин, шеф этого не любит, он избил бы меня за это.
Закрыла краны и длинными ногами протопала по каменному полу к дверям.
Мокрые следы испарялись на глазах.
- Ужин подается к восьми, - сказала она выжидательно, держась за ручку
двери. Видимо, хотела услышать, какое вознаграждение она получила бы за
удары Гуцци. Но меня одолела усталость двух последних дней, я потерял
желание обманывать нового приятеля. Времени достаточно, времени хватит на
все. Я хотел упасть на кровать и спать, удалиться в сны, в пустоту, дать
сознанию отдохнуть. Я даже не заметил, когда она ушла. Я сбросил одежду и
встал под душ. Мне было хорошо и без черной красотки. Потом я мокрым упал на
постель и закрыл глаза. Мгновение затухания, исчезновения. Мир, по которому
я бегу, стал невероятно далеким, во мне - глубокий тайник, стальной омут,
захлопну затвор и погружусь.
Когда я проснулся, солнце уже село. Через минуту наступит ночь. Голова
у меня была чистая и светлая. Что-то меня разбудило. Я лежал неподвижно,
напрягая сознание. Решительный стук послышался снова. Это был звук, что меня
разбудил. Я натянул на себя простыню.
- Войдите!
Из бесцветного сумрака вышла стройная белая женщина. Клумбы цветов за
ее спиной побледнели. Она была в спортивной юбке из парашютного шелка и в
черной блузке. Вдова! Вероятно, тридцати пяти лет, сумасшедшая фермерша
Гуцци. Африкаанер! Я не мог поверить своим глазам: передо мною стояла
Корнелия Шиппер!
У нее было невыразительное усталое лицо с синими кругами под глазами.
Ее удивление было, видимо, еще больше, чем мое. Она закрыла двери и стояла
неподвижно.
- Что вы здесь делаете? - спросила она, наконец, знакомым, немного
грубым голосом.
- Сплю, а теперь пойду оденусь, если позволите. Будьте любезны,
отвернитесь.
Но она не отвернулась и насмешливо смотрела, как я топаю, завернутый в
простыню, в ванную, насмешливо и с удовольствием, как тогда на нее смотрел
я. Тогда...
- У меня истек срок договора, - сказал я для ясности, когда снова смог
появиться перед ней. - Я боялся, что вас похитили, все считают, что это
так...
- Это хорошо, - улыбнулась она тихо. - Вы ведь так себе это и
представляли?
- Нет, я не так представлял. Из-за этого была карательная экспедиция.
Мы сожгли две мозамбикские деревни, а того парня на ферме повесили. Кто это
был? Вы знали его?
- Это мой раб, но я отпустила его - что бы я с ним делала в Голландии?
Он не хотел оставить ферму, ему некуда было идти.
- Раб?
- Да, я получила его от отца, когда еще была маленькой.
- А это можно?
- Вас это удивляет? В любом аэропорту вы можете встретить людей,
путешествующих с негритянскими детьми. Чаще всего их вывозят в арабские
страны. Это не так страшно, как вы себе представляете. Правительства терпят
или просто молчат. Здесь помогают их родителям, а у нового владельца о
ребенке хорошо заботятся: ведь он имеет свою цену. Родители не видят в
продаже детей ничего страшного, они довольны тем, что им удалось обеспечить
его будущее. И здесь проблемы с ростом населения. - Она снова снисходительно
улыбнулась. - Вы настоящий европеец, об Африке имеете искаженное
представление.
Я молчал. Это была правда: с воинской базы ничего не увидишь.
- А ваш муж? - спросил я.
Между бровей у нее возникла вертикальная морщинка.
- Умер, - ответила она подавленно. - Если бы мы остались, он мог бы еще
прожить пару месяцев, лет - бог его знает...
Отсутствующим взглядом она смотрела через окно на улицу. Ночь
приближалась.
Я зажег свет.
- Это расстроило все мои планы, - добавила она вдруг беспомощно. -
Детей я заранее отправила в Европу, у меня здесь дела. Для этого мне нужен
шофер-спутник, - сказала она. - Мистер Гуцци упомянул... Предлагаю вам
пятьдесят долларов в день. Я везу семейные реликвии одному родственнику.
Собственно, это старая рухлядь: кое-что из мебели, картины - все, что
переходило от поколения к поколению. Это наши вещи, они имеют прошлое и
душу, это не просто наследство. Там, - она неопределенно кивнула головой в
темноту, - для них уже нет места, а оставить их тому, - она не сказала
"негру", - новому, я все же не могла. Родители перевернулись бы в гробах.
Поездка может длиться неделю или две, в зависимости от того, какие будут
дороги. Согласны?
- Согласен, - сказал я серьезно. Я согласился бы на все. Мне нужно было
исчезнуть в глубине страны, в пустыне, замести за собой следы. Ничего
другого не оставалось.
- Хорошо, завтра на рассвете отправимся. Ваш счет будет оплачен!
- Спасибо.
Она покачала головой и вышла. Усталая, подавленная. Ни малейшего
притворства. Жестокая реальность - жизнь. Человек берет ее только в долг,
потом приходится возвращать. Я осознавал это все яснее. За эту пару месяцев
я изрядно постарел.
Корнелия Шиппер... Я даже не спросил, куда поедем, но так ли уж это
важно? Снова припомнился тот день, когда я гнал в джипе Беневенто на ферму,
чтобы предупредить ее об опасности. Что-то с того времени изменилось - мы
уже не были равны. Я стал ее служащим.
ГЛАВА VIII
Я сидел за рулем автофургона-вездехода и громко пел: "Дорога белая
передо мною..."
Госпожа, с автоматом в руках, удобно устроившись на сиденье, с
восхищением смотрела на меня. Я, видимо, сошел с ума, определенно сошел с
ума. Боже мой, когда я пел последний раз? Вероятно, когда-то в детстве. С
тех пор мне это никогда не приходило в голову. У меня не было ни времени, ни
желания. Только теперь.
И мне это казалось невероятным. Над необозримой саванной всходило
солнце. Утро было свежее, чистое и полное красок. Красная земля с зелеными
пятнами кустарников, темные скопления деревьев, лазурный, пока еще не
окрасившийся солнцем небосклон и белая пыльная полоса дороги, теряющаяся
местами в высокой траве.
Это была совсем другая дорога, чем та, по которой я шагал, когда меня
подобрал тот старый пивзаводский конь. Собственно, это и не было дорогой,
вероятно, здесь лишь время от времени проезжала служебная машина, по крайней
мере, я на это надеялся. Мы покинули безопасность цивилизации и отправились
через всю страну; на Энкелдоорн, Кве-Кве, а потом будет видно. Я ни о чем не
спрашивал, ни о чем не хотел знать. Образцовый служитель! Колея,
обозначающая дорогу, время от времени исчезала среди неровностей почвы или
на каменистом плоскогорье, чтобы снова появиться сотней метров дальше в
высокой траве. Но направление определяла не дорога, а компас.
Временами я проезжал по нетронутой саванне, так как не отваживался
пересекать русла рек, размытые в период дождей, и снова находил полосу этой
удивительной дороги. Мотор размеренно шумел, и рессоры работали надежно.
Хорошие рессоры здесь для машины самое большое достоинство. Поломку мотора
можно устранить, но если лопнет рессора, машину придется бросить или
уничтожить.
Через открытые окна в кабину проникал особенный, ни с чем не сравнимый
аромат. Все опасения и заботы остались на той великолепной асфальтированной
магистрали, ведущей в Умтали, вот почему я начал вдруг напевать по-чешски
песенку, которую я услышал когда-то давно, дома.
Время от времени я посматривал на важную леди с автоматом. Здесь белый
может владеть каким угодно оружием, а в это тревожное время без автомата ни
один белый не отошел бы и на пару шагов от своей фермы. А я пел, я горланил
так, что уши закладывало. В Африке я не слышал, чтобы белый пел что-нибудь,
кроме пьяных куплетов в лагерной столовой. Она, вероятно, тоже не слышала.
Ее сонные после раннего пробуждения глаза улыбались мне сквозь прикрытые
веки.
Было лишь пять часов утра, а мы уже более двух часов находились в пути.
- Усталость и подавленное выражение исчезли с лица Корнелии, а
неприступность растаяла. Прекрасное утро сняло и с нее тяжесть трагедии
последних дней. Мне казалось, что рядом со мной едет спокойная,
уравновешенная женщина, что нет у нас никакого прошлого, одно лишь будущее,
что лежит впереди.
- Вы странный человек, сержант, - сказала она, когда я закончил
"представление". - Как вас можно называть?
- Краус, Ян Краус, или Ганс, - церемонно поклонился я за рулем, взял ее
руку и поцеловал. - Ваш шофер, спутник и что хотите.
У меня было превосходное настроение и желание шутить без конца. А
почему нет? Почему, собственно говоря, нет? Только потому, что я стал ее
служащим? Я свободный человек, сегодня я уже знаю, что это в
действительности означает. Возможно, именно сейчас я вступил на дорогу,
ведущую домой. Ничто не сможет меня остановить, ничто меня не заставит
отказаться от этого. Это моя единственная цель, я вернусь. Это решение зрело
во мне уже давно, но только теперь я впервые осознал, что это не только
желание, напрасное стремление и сон.
У Корнелии были тонкие холодные пальцы с бледно-розовыми ногтями.
Минуту я легонько подержал их в своей руке, а потом медленно она отняла
руку. В зеркальце заднего обзора я видел остающиеся за нами облака пыли,
висевшие как бесконечный хвост. Он не мог рассеяться. До Энкелдоорна было
сто пятьдесят километров, а до Кве-Кве еще столько же. Но километры ни о чем
не говорили. При таком состоянии дороги, как эта, было маловероятным, чтобы
все расстояние мы проехали до вечера. Мы тащились шагом, дорога вынуждала
нас к постоянным объездам. Хорошо, если доедем до Энкелдоорна.
- Я все еще не могу себе представить, - сказала она медленно и опять
положила руки на приклад оружия, - что должна уйти отсюда, что никогда уже
не вернусь. Ведь это невозможно, я тут родилась, это родина моих родителей и
детей. Не могу этому поверить. Когда вы уходили из Европы, вы чувствовали
что-либо подобное?
Я поймал ее взгляд, спокойный, почти равнодушный. Тихая глубина, а на
дне - отчаяние. Я кивнул. Это была неправда: поднимаясь на палубу
"Гильдеборг", я ничего не чувствовал. Я не имел никакого понятия, что меня
ждет. Но когда я уходил из дома в Германию - каких-то два километра, - тогда
я чувствовал то же самое. Я тоже знал, что никогда уже не вернусь, и не мог
себе этого представить.
- До тех пор, пока человек живет, ни в чем нельзя быть уверенным, -
сказал я тихо. - Разве что в смерти, а все остальное неопределенно,
изменчиво. Возможно, вы когда-нибудь вернетесь, если будете желать этого
по-настоящему.
Я снова украдкой посмотрел ей в лицо, только на долю секунды. Машина
прыгала на тридцатикилометровой скорости по этой страшной дороге. Нет, это
не было лицо Августы, оно ничем его не напоминало. Как я тогда хотел жить с
Августой, она означала исполнение всех моих снов. Куда исчезло это желание?
Когда потеряло свою цену?
Корнелия отвела глаза: "Не входить!" Она безучастно наблюдала за
дорогой. Тут и там стада зебр спокойно паслись по ее обочинам. Легкий
северный ветер прочесывал длинные стебли трав. Дома такой ветер приносит
