армиях ее получили в 3--4 часа утра, когда военные действия уже начались.
К тому же директива эта была крайне противоречивой, осторожной и туманной.
Первоначально начальником Генштаба, т.е. Жуковым, была подготовлена более
определенная директива о приведении войск в боевую готовность к отражению
агрессии противника. Но Сталин как уже отмечалось, посчитал (и это за несколько
часов до войны!), что такую директиву давать преждевременно, полагая, что, может
быть, вопрос еще уладится мирным путем.
Согласно отданной директивы, по существу, не разрешалось даже введение в полном
объеме плана прикрытия госграницы.
Требовалось приведение войск в боевую готовность в местах дислокации и занятие
огневых точек на границе, а о занятии оборонительных позиций стрелковыми
соединениями ничего не говорилось. Таким образом, войскам ставилась задача не на
оборону и решительные действия по отражению нападения противника, а на то, чтобы
не поддаваться ни на какие провокационные действия, "могущие вызвать крупные
осложнения". Один этот эпизод ярко свидетельствует о непонимании Сталиным
элементарных основ военного управления, его коварстве и, можно сказать,
непорядочности по отношению к подчиненным войскам. Как известно, постановка
задач войскам требует четкости и ясности, чтобы полученная задача не вызывала у
исполнителей кривотолков и сомнений. Но в уточненной Сталиным формулировке
сквозила именно полная неопределенность поставленной задачи. Из нее нельзя было
даже понять, назревает война или ожидаются лишь провокационные действия. Если
этот вопрос не могло решить высшее руководство, полностью владеющее
стратегической обстановкой, как его можно было решить на поле боя? Как выполнять
боевую задачу, как определить, что действия по отражению нападения противника не
вызовут крупных осложнений? Вместо того, чтобы самому оценить обстановку и
определить характер предстоящих действий войск, взять прежде всего на себя
ответственность за это, распоряжения были отданы в такой форме, чтобы в случае
каких-либо неблагоприятных последствий можно было снять с себя ответственность и
обвинить тех, кто их выполнял. Даже командующие и штабы военных округов и армий
не могли толком понять, что им нужно делать и как действовать. Как вспоминает
Р.Я. Малиновский, "на уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если
противник вторгается на нашу территорию, следовал ответ: на провокацию не
поддаваться и огня не открывать".
В сборнике воспоминаний немецких участников войны рассказывается о том, что
утром 22 июня штаб группы армий "Центр" перехватил запрос советской военной
радиостанции: "Нас обстреливают, что мы должны делать?". Из вышестоящего штаба
последовал ответ: "Вы, должно быть, нездоровы. И почему ваше сообщение не
закодировано?".
Например, 9-й мехкорпус К. Рокоссовского не получил ни одной машины из
присланных по плану мобилизации, которая была объявлена в момент выступления
соединений к местам предназначения.
Ввиду запоздалой отдачи директивы Главнокомандованием распоряжения из штабов
округов и армий до большинства соединений и частей вообще не дошли и такие части
приводились в боевую готовность уже под обстрелом противника.
К началу войны войска оказались на положении мирного времени -- в пунктах
постоянной дислокации, в военных городках, лагерях. Вооружение и техника
находились в парках, на консервации. Большинство соединений уже в ходе боевых
действий и под массированными ударами авиации и артиллерии противника начали
выдвигаться к госгранице навстречу его наступающим танковым группировкам, не
успев занять назначенные оборонительные рубежи в пограничной зоне. Из 57
дивизий, предназначенных для прикрытия границы, только 14 расчетных дивизий
(отдельные полки, батальоны) или 25% выделенных сил и средств успели наспех
занять назначенные районы обороны и то в основном на флангах
советско-германского фронта. Артиллерийские полки и зенитные части дивизий и
корпусов были выведены в лагеря, на учебные сборы (на значительном удалении от
своих соединений) и поэтому войска вступали в бой без артиллерийской поддержки и
противовоздушного прикрытия.
В результате в первые же часы и дни войска понесли большие потери и не смогли
оказать достаточно организованного сопротивления наступающим войскам противника.
В тяжелом положении оказались советские ВВС. Авиация, не успев рассредоточиться,
потеряла большинство самолетов на аэродромах. Например, авиация Западного фронта
за первый день войны потеряла 738 самолетов из имевшихся 1780 самолетов. Всего
советская авиация в первый день потеряла 1200 самолетов. Это позволило
германской авиации в самом начале войны завоевать господство в воздухе, она
непрерывными массированными ударами затрудняла организованный отход и
закрепление советских войск на новых оборонительных рубежах, подход к полю
сражения резервов и вторых эшелонов, подвоз материальных средств.
Германская армия с самого начала войны сумела захватить стратегическую
инициативу. В результате внезапного перехода в наступление, массированного
использования сил и средств на главных направлениях противнику удалось в первые
же двое суток продвинуться до 110--150 км, создать угрозу окружения крупных
группировок советских войск, нарушить фронт обороны.
Главное командование советских Вооруженных Сил, не получая своевременно
достоверных данных обстановки и не зная подлинного положения дел на фронте,
отдавало войскам нереальные распоряжения, не соответствующие сложившимся
условиям обстановки.
В результате всего этого оборонительные действия фронтов в первые 15--18 суток
закончились серьезной неудачей. Немецко-фашистские войска на северо-западном
направлении прорвались на глубину до 450 км; на западном -- 450--600 км, на
юго-западном -- до 350 км. Советские войска продолжали отступать с тяжелыми
боями.
Однако и в этой тяжелейшей обстановке Главнокомандование советских войск
продолжало еще неверно оценивать обстановку.
В условиях, когда устойчивость стратегической обороны была нарушена и
образовались опасные прорывы крупных группировок противника на большую глубину,
наиболее целесообразным было: заблаговременно готовить оборону на рубеже рек
Западная Двина и Днепр, отводя войска и подтягивая на этот рубеж резервы. Но
такие решения своевременно не были приняты. Стремясь любой ценой удержать каждый
рубеж и не допустить отхода, войска ставились в еще более тяжелое положение, что
и вынуждало их к дальнейшим отступлениям.
При анализе наших поражений в 1941 г. приводится много различных причин и многие
из них действительно имели место. Но все они являются производными от двух
главных, оказавших определяющее и наиболее пагубное влияние на ход трагических
событий в начале войны.
Первая из них связана с уже не раз встречавшимся в истории забвением того
элементарного положения, что война -- явление двустороннее. Непонимание и
нежелание Сталина считаться с этой простой истиной было доведено до абсурда. Он
часто упускал из виду, что при остром политическом и военном противоборстве
сторон недопустимо исходить только из собственных желаний и побуждений, не
учитывая того, какие цели преследует и что может предпринять другая сторона. Его
особенно подводила доходившая до наивности предвзятая однозначность оценки
военно-политической обстановки, не допускавшая какой-либо альтернативности ее
развития. Если, скажем, он задумал отсрочить начало войны на несколько лет, то
уверен, что и Гитлер до этого не может предпринять нападение. Поскольку по его
расчетам военная мощь Франции в 1940 г. позволяла ей противостоять Германии
сравнительно длительное время, то это уже гарантирует отсрочку агрессии против
СССР.
В намеченную им схему мышления реальная жизнь уже не укладывалась. 13 июня
нарком обороны С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков предлагают Сталину привести войска в
боевую готовность, а он рекомендует им читать на следующий день сообщение ТАСС о
том, что Гитлер не собирается нападать. Уверовав в свою непогрешимость и
привыкнув к тому, что все ему внутри страны повинуется, Сталин, видимо, внушил
себе, что так должно происходить и во всех других сферах.
Вторая причина наших военных неудач и поражений в 1941 г. объясняется совершенно
неоправданной, неимоверной централизацией руководства всеми сторонами жизни и
деятельности государства, обороны страны, строительства и подготовки Вооруженных
Сил. В принципе такая централизация накануне и в ходе войны была нужна.
Но установленная Сталиным чрезмерная централизация руководства и управления,
переходящая все разумные пределы, всеобщая подозрительность и недоверие к людям,
их придавленность и запуганность чрезвычайно сузили общий фронт работы, лишали
систему управления тех живых соков творчества и инициативы, без которых она
может функционировать только строго по вертикали сверху вниз, в пределах
установленных рамок, будучи неспособной охватывать все сложности реальной
действительности и реагировать на ее изменения. Такая система управления не
могла быть эффективной и тормозила работу по подготовке страны и Вооруженных Сил
к отражению агрессии.
Сталин не только не мог объять всех вопросов, но к тому же монополизировал право
на их личное решение и жестоко подавлял всякую самостоятельность мышления и
действий. Другие руководители и органы управления во всех звеньях должны были по
всем вопросам ждать указаний и заниматься только их механическим исполнением.
Такая практика политического руководства и управления войсками превратилась в
настоящее бедствие. Многие предложения Госплана, Наркомата обороны подолгу не
рассматривались и решение назревших вопросов многократно откладывалось. В
результате до начала войны не были приняты решения по переводу промышленности на
военное положение и форсированию производства новых видов оружия. Не были
утверждены и введены в действие новые оперативные и мобилизационные планы взамен
устаревших и не соответствовавших новым условия. До начала войны не было
проведено отмобилизование Вооруженных Сил, а самое главное -- советские войска к
началу военных действий не были приведены в боевую готовность для отражения
агрессии и оставались на положении мирного времени. На простом языке это
означало, что всесторонне изготовившийся противник наносил удар по армии,
которая к началу его нападения какое-то время была по существу безоружной и еще
не изготовилась для боевых действий.
В более ужасное и невыгодное положение армию уже поставить нельзя. В подобных
условиях армия не может реализовать ни свои возможности, ни другие боевые
качества. Если бы даже не было никаких других ошибок (несвоевременность
отмобилизования армии, распыление боевой техники по многим формированиям,
неправильное определение направления главного удара противника и многое другое),
то одно только упущение с приведением войск в боевую готовность все равно свело
бы на нет все другие осуществленные мероприятия. Это обстоятельство имело
катастрофические последствия, предопределив все наши неудачи и поражения в
начале войны.
Есть ли во всем этом вина начальника Генштаба генерала Жукова? Да, есть и
немалая. О своей ответственности за это он сам не раз говорил. Но противостоять
сталинской системе руководства в то время ни Жуков, ни кто-то другой не мог. Но
заслуга его в том, что даже в тех невыносимых условиях ему удалось некоторые еще
большие бедствия предотвратить и немало сделать.
В связи с этим хотелось бы выразить пожелание, чтобы и в современных условиях не
забывалось, что оборонительный характер военной доктрины не уменьшает, а
наоборот, неизмеримо повышает значение высокой боевой готовности Вооруженных
Сил, ибо агрессор, выбирая момент для нападения, заранее изготавливается к нему,
а обороняющаяся сторона вынуждена ориентироваться на ответные действия. Жизнь
показывает также, что полнокровная творческая деятельность Генштаба возможна
только в том случае, если она не скована слишком жестко политическим
руководством.
Маршал Конев в 1957 г., когда было приказано вовсю клевать Жукова, писал:
