накрыты легкой простыней. Собаки на полу не было.
Значит, сюда ночью кто-то приходил!
Женя вскочила, откинула волосы, одернула помятый сарафанчик, взяла со
стола ключ, неотправленную телеграмму и хотела бежать.
И тут на столе она увидела лист бумаги, на котором крупно синим
карандашом было написано:
"Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь". Ниже стояла
подпись: "Тимур".
"Тимур? Кто такой Тимур? Надо бы повидать и поблагодарить этого
человека".
Она заглянула в соседнюю комнату. Здесь стоял письменный стол, на нем
чернильный прибор, пепельница, небольшое зеркало. Справа, возле кожаных
автомобильных краг, лежал старый, ободранный револьвер. Тут же у стола в
облупленных и исцарапанных ножнах стояла кривая турецкая сабля. Женя
положила ключ и телеграмму, потрогала саблю, вынула ее из ножен, подняла
клинок над своей головой и посмотрелась в зеркало.
Вид получился суровый, грозный. Хорошо бы так сняться и потом притащить в
школу карточку! Модою было бы соврать, что когда-то отец брал ее с собой на
фронт. В левую руку можно взять револьвер. Вот так. Это будет еще лучше. Она
до отказа стянула брови, сжала губы и, целясь в зеркало, надавила курок.
Грохот ударил по комнате. Дым заволок окна. Упало на пепельницу
настольное зеркало. И, оставив на столе и ключ и телеграмму, оглушенная Женя
вылетела из комнаты и помчалась прочь от этого странного и опасного дома.
Каким-то путем она очутилась на берегу речки. Теперь у нее не было ни
ключа от московской квартиры, ни квитанции на телеграмму, ни самой
телеграммы. И теперь Ольге надо было рассказывать все: и про собаку, и про
ночевку в пустой даче, и про турецкую саблю, и, наконец, про выстрел.
Скверно! Был бы папа, он бы понял. Ольга не поймет. Ольга рассердится или,
чего доброго, заплачет. А это еще хуже. Плакать Женя и сама умела. Но при
виде Ольгиных слез ей всегда хотелось забраться на телеграфный столб, на
высокое дерево или на трубу крыши.
Для храбрости Женя выкупалась и тихонько пошла отыскивать свою дачу.
Когда она поднималась по крылечку, Ольга стояла на кухне и разводила
примус. Заслышав шаги, Ольга обернулась и молча враждебно уставилась на
Женю.
- Оля, здравствуй! - останавливаясь на верхней ступеньке и пытаясь
улыбнуться, сказала Женя. - Оля, ты ругаться не будешь?
- Буду! - не сводя глаз с сестры, ответила Ольга.
- Ну, ругайся, - покорно согласилась Женя. - Такой, знаешь ли, странный
случай, такое необычайное приключение! Оля, я тебя прошу, ты бровями не
дергай, ничего страшного, я просто ключ от квартиры потеряла, телеграмму
папе не отправила...
Женя зажмурила глаза и перевела дух, собираясь выпалить все разом. Но тут
калитка перед домом с треском распахнулась. Во двор заскочила, вся в репьях,
лохматая коза и, низко опустив рога, помчалась в глубь сада. А за нею с
воплем пронеслась уже знакомая Жене босоногая девчонка.
Воспользовавшись таким случаем, Женя прервала опасный разговор и кинулась
в сад выгонять козу. Она нагнала девчонку, когда та, тяжело дыша, держала
козу за рога.
- Девочка, ты ничего не потеряла? - быстро сквозь зубы спросила у Жени
девчонка, не переставая колошматить козу пинками.
- Нет, - не поняла Женя.
- А это чье? Не твое? - И девчонка показала ей ключ от московской
квартиры.
- Мое, - шепотом ответила Женя, робко оглядываясь в сторону террасы.
- Возьми ключ, записку и квитанцию, а телеграмма уже отправлена, - все
так же быстро и сквозь зубы пробормотала девчонка.
И, сунув Жене в руку бумажный сверток, она ударила козу кулаком.
Коза поскакала к калитке, а босоногая девчонка прямо через колючки, через
крапиву, как тень, понеслась следом. И разом за калиткою они исчезли.
Сжав плечи, как будто бы поколотили ее, а не козу, Женя раскрыла сверток:
"Это ключ. Это телеграфная квитанция. Значит, кто-то телеграмму отцу
отправил. Но кто? Ага, вот записка! Что же это такое?"
В этой записке крупно синим карандашом было написано:
"Девочка, никого дома не бойся. Всё в порядке, и никто от меня ничего не
узнает". А низке стояла подпись: "Тимур".
Как завороженная, тихо сунула Женя записку в карман. Потом выпрямила
плечи и уже спокойно пошла к Ольге.
Ольга стояла все там же, возле неразожженного примуса, и на глазах ее уже
выступили слезы.
- Оля! - горестно воскликнула тогда Женя. - Я пошутила. Ну за что ты на
меня сердишься? Я прибрала всю квартиру, я протерла окна, я старалась, я все
тряпки, все полы вымыла. Вот тебе ключ, вот квитанция от папиной телеграммы.
И дай лучше я тебя поцелую. Знаешь, как я тебя люблю! Хочешь, я для тебя в
крапиву с крыши спрыгну?
И, не дожидаясь, пока Ольга что-либо ответит, Женя бросилась к ней на
шею.
- Да... но я беспокоилась, - с отчаянием заговорила Ольга. - И вечно
нелепые у тебя шутки... А мне папа велел... Женя, оставь! Женька, у меня
руки в керосине! Женька, налей лучше молоко и поставь кастрюлю на примус!
- Я... без шуток не могу, - бормотала Женя в то время, когда Ольга стояла
возле умывальника.
Она бухнула кастрюлю с молоком на примус, потрогала лежавшую в кармане
записку и спросила:
- Оля, бог есть?
- Нету, - ответила Ольга и подставила голову под умывальник.
- А кто есть?
- Отстань! - с досадой ответила Ольга. - Никого нет!
Женя помолчала и опять спросила:
- Оля, а кто такой Тимур?
- Это не бог, это один царь такой, - намыливая себе лицо и руки, неохотно
ответила Ольга, - злой, хромой, из средней истории.
- А если не царь, не злой и не из средней, тогда кто?
- Тогда не знаю. Отстань! И на что это тебе Тимур дался?
- А на то, что, мне кажется, я очень люблю этого человека.
- Кого? - И Ольга недоуменно подняла покрытое мыльной пеной лицо. - Что
ты все там бормочешь, выдумываешь, не даешь спокойно умыться! Вот погоди,
приедет папа, и он в твоей любви разберется.
- Что ж. папа! - скорбно, с пафосом воскликнула Женя. - Если он и
приедет, то так ненадолго. И он, конечно, не будет обижать одинокого и
беззащитного человека.
- Это ты-то одинокая и беззащитная? - недоверчиво спросила Ольга. - Ох,
Женька, не знаю я, что ты за человек и в кого только ты уродилась!
Тогда Женя опустила голову и, разглядывая свое лицо, отражавшееся в
цилиндре никелированного чайника, гордо и не раздумывая ответила:
- В папу. Только. В него. Одного. И больше ни в кого на свете.
Пожилой джентльмен, доктор Ф. Г. Колокольчиков, сидел в своем саду и
чинил стенные часы.
Перед ним с унылым выражением лица стоял его внук Коля.
Считалось, что он помогает дедушке в работе. На самом же деле вот уже
целый час, как он держал в руке отвертку, дожидаясь, пока дедушке этот
инструмент понадобится.
Но стальная спиральная пружина, которую нужно было вогнать на свое место,
была упряма, а дедушка был терпелив. И казалось, что конца-края этому
ожиданию не будет. Это было обидно, тем более что из-за соседнего забора вот
уже несколько раз высовывалась вихрастая голова Симы Симакова, человека
очень расторопного и сведущего. И этот Сима Симаков языком, головой и
руками подавал Коле знаки, столь странные и загадочные, что даже пятилетняя
Колина сестра Татьянка, которая, сидя под липою, сосредоточенно пыталась
затолкать репей в пасть лениво развалившейся собаке, неожиданно завопила и
дернула дедушку за штанину, после чего голова Симы Симакова мгновенно
исчезла.
Наконец пружина легла на свое место.
- Человек должен трудиться, - поднимая влажный лоб и обращаясь к Коле,
наставительно произнес седой джентльмен Ф. Г. Колокольчиков. - У тебя же
такое лицо, как будто бы я угощаю тебя касторкой. Подай отвертку и возьми
клещи. Труд облагораживает человека. Тебе же душевного благородства как раз
не хватает. Например, вчера ты съел четыре порции мороженого, а с младшей
сестрой не поделился.
- Она врет, бессовестная! - бросая на Татьянку сердитый взгляд,
воскликнул оскорбленный Коля. - Три раза я давал ей откусить по два раза.
Она же пошла на меня жаловаться да еще по дороге стянула с маминого стола
четыре копейки.
- А ты ночью по веревке из окна лазил, - не поворачивая головы,
хладнокровно ляпнула Татьянка. - У тебя под подушкой есть фонарь. А в
спальню к нам вчера какой-то хулиган кидал камнем. Кинет да посвистит, кинет
да еще свистнет.
Дух захватило у Коли Колокольчикова при этих наглых словах бессовестной
Татьянки. Дрожь пронизала тело от головы до пяток. Но, к счастью, занятый
работой дедушка на такую опасную клевету внимания не обратил или просто ее
не расслышал. Очень кстати в сад тут вошла с бидонами молочница и, отмеривая
кружками молоко, начала жаловаться:
- А у меня, батюшка Федор Григорьевич, жулики ночью чуть было дубовую
кадку со двора не своротили. А сегодня люди говорят, что чуть свет у меня на
крыше двух человек видели: сидят на трубе, проклятые, и ногами болтают.
- То есть как на трубе? С какой же это, позвольте, целью? - начал было
спрашивать удивленный джентльмен.
Но тут со стороны курятника раздался лязг и звон. Отвертка в руке седого
джентльмена дрогнула, и упрямая пружина, вылетев из своего гнезда, с визгом
брякнулась о железную крышу. Все, даже Татьянка, даже ленивая собака,
разом обернулись, не понимая, откуда звон и в чем дело. А Коля
Колокольчиков, не сказав ни слова, метнулся, как заяц, через морковные
грядки и исчез за забором.
Он остановился возле коровьего сарая, изнутри которого, так же как из
курятника, доносились резкие звуки, как будто бы кто-то бил гирей по отрезку
стальной рельсы. Здесь-то он и столкнулся с Симой Симаковым, у которого
взволнованно спросил:
- Слушай... Я не пойму. Это что?.. Тревога?
- Да нет! Это, кажется, по форме номер один позывной сигнал общий.
Они перепрыгнули через забор, нырнули в дыру ограды парка. Здесь с ними
столкнулся широкоплечий, крепкий мальчуган Гейка. Следом подскочил Василий
Ладыгин. Еще и еще кто-то. И бесшумно, проворно, одними только им знакомыми
ходами они неслись к какой-то цели, на бегу коротко переговариваясь:
- Это тревога?
- Да нет! Это форма номер один позывной общий.
- Какой позывной? Это не "три - стоп", "три - стоп". Это какой-то болван
кладет колесом десять ударов кряду.
- А вот посмотрим!
- Ага, проверим!
- Вперед! Молнией!
А в это время в комнате той самой дачи, где ночевала Женя, стоял высокий
темноволосый мальчуган лет тринадцати. На нем были легкие черные брюки и
темно-синяя безрукавка с вышитой красной звездой.
К нему подошел седой лохматый старик. Холщовая рубаха его была бедна.
Широченные штаны - в заплатках. К колену его левой ноги ремнями была
пристегнута грубая деревяшка. В одной руке он держал записку, другой сжимал
старый, ободранный револьвер.
- "Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь", - насмешливо
прочел старик. - Итак, может быть, ты мне все-таки скажешь, кто ночевал у
нас сегодня на диване?
- Одна знакомая девочка, - неохотно ответил мальчуган. - Ее без меня
задержала собака.
- Вот и врешь! - рассердился старик. - Если бы она была тебе знакомая, то
здесь, в записке, ты назвал бы ее по имени.
- Когда я писал, то я не знал. А теперь я ее знаю.
- Не знал. И ты оставил ее утром одну... в квартире? Ты, друг мой, болен,
и тебя надо отправить в сумасшедший. Эта дрянь разбила зеркало, расколотила
пепельницу. Ну хорошо, что револьвер был заряжен холостыми. А если бы в нем
были патроны боевые?
- Но, дядя... боевых патронов у тебя не бывает, потому что у врагов твоих
