ВОЛКОВ АЛЕКСЕЙ
ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЕНЬ
НА ВОЙНЕ, КАК НА ВОЙНЕ
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
ЭПИЛОГ
ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЕНЬ
Шел четвертый час вахты. Хануфрий Оберонович Парсалов, руководитель
нашей группы практикантов астроучилища, сидел в своем излюбленном кресле в
углу центрального поста, попыхивал своей неизменной трубочкой и лениво
перелистывал "Вестник астронавигации". Витька с Педро сидели в другом углу
за терминалом компьютера и от нечего делать рассчитывали галактические
координаты корабля. А я... Я сидел перед контрольным пультом и с тоской
разглядывал на экране опостылевший рисунок незнакомых созвездий. Корабль
шел по заданному курсу, и на ближайшие несколько световых лет никаких
происшествий не предвиделось.
Монотонное гудение кондиционеров убаюкивало, и я уже начал клевать
носом, но тут тишину нарушила внезапно вспыхнувшая перепалка.
- Ты посмотри, что у тебя получилось! - раздраженно восклицал Педро,
тыкая Витьку носом в экран. - Так что, по-твоему, мы сейчас прямо в центре
Тау Кролика?
- А кто мне доказывал, что в этом расчете вместо линейного
интегрирования надо применять нелинейное дифференцирование? - защищался
Витька.
- Так если бы ты вместо лямбды-штрих подставил в формулу тэту, все
получилось бы нормально, пень ты галактический! - вскипел Педро, и,
повернувшись к Парсалову, патетически воскликнул: - Хануфрий Оберонович,
разве я не прав?
Хануфрий Оберонович медленно опустил журнал, не спеша затянулся и
задумчиво обронил:
- На вашем месте, молодой человек, я бы не употреблял необдуманных
выражений. Однажды мне довелось побывать на планете, где слово "пень"
служит синонимом высшей мудрости. Впрочем, это длинная история. - И он
снова уткнулся в журнал.
Мы были заинтригованы. Всему астроучилищу было известно, что
неоднократно облетевший за свою жизнь всю галактику Хануфрий Оберонович -
неистощимый источник невероятно правдивых историй, в которых он сам играл
не последнюю роль. Но разговорить его было невероятно трудно. Если же это
удавалось сделать, то упорство достойно вознаграждалось.
Поэтому мы молча переглянулись и Педро, как самый смелый из нас, с
убедительно разыгранным удивлением произнес:
- А как же это может быть? Про разумные деревья нам еще ничего в
училище не говорили. Ну, а пень ведь даже и не дерево.
- Мало ли о чем вам еще не говорили. В галактике и не такое
попадается.
Хануфрий Оберонович отложил журнал, не торопясь набил трубку,
поудобнее расположился в кресле и, выпустив клуб дыма, начал:
- Давно это было. Летел я тогда в свободном поиске. Задание было
обыкновенной - обследовать сотни три звезд в одном из рукавов галактики.
Работа, сами понимаете, скучноватая. В корабле ты один, поговорить не с
кем, разве что с компьютером, а мне достался занудный экземпляр, который
желал беседовать только о шахматах и математике. Так что... - Парсалов
махнул рукой. - Планеты попадались неинтересные, у аборигенов на уме было
только поесть да поспать, словом, на второй сотне я окончательно заскучал.
И тут, то ли на сто сорок второй, то ли на двести восемнадцатой планете
мне повезло. Но понял я это не сразу.
Как сейчас помню, планета эта мне сразу понравилась, была она
зеленая, сплошь леса да лужайки. Крупных хищников там не было, и я,
оставив на корабле тяжелый бластер, с удовольствием вышел прогуляться. Иду
я - благодать, да и только: солнышко светит теплое, зверьки мелкие в траве
бегают, птички квакают, даже деревья на наши дубы похожи. Вышел я на
полянку посреди дубовой рощи и удивился - людей нет, деревья рубить
некому, а вся полянка в пнях. Да и пни не простые, верхушка куполом, а на
нем трава растет и как-то странно шевелится, хотя ветра нет. Подошел я к
самому большому пню, потыкал его сапогом, призадумался, и вдруг в голове у
меня голос раздался: - "Если не знаешь, что такое, так надо обязательно
сапогом пинать?". Удивился я, огляделся - никого. Стал пень вокруг
обходить, а в голове опять: "Да не мельтеши. Ты что, постоять спокойно не
можешь?". Я так и сел, прямо на ту травку, что на куполе шевелилась. Что
тут началось! Давно я таких слов не слышал. Вскочил, стою, пошевелиться
боюсь. "А кто это?" - спрашиваю. "Да я, кто же еще?". "А где вы?" -
говорю. "Да здесь же я, рядом. Пень я, неужели не понятно?".
И тут до меня дошло. Слово за слово, разговорились мы, и так
заболтались, что вернулся я на корабль лишь когда стемнело. Пень попался
неглупый, да и я по умному разговору стосковался, с трудом дождался утра -
и опять на полянку.
Прохожу мимо кустарника, а оттуда три зверька вылезают, на наших
ежиков похожие. Веселые такие, поют, да так радостно, что я сам чуть
подпевать им не начал, да вовремя спохватился - слов-то не знаю все
равно...
- Каких слов? - ошарашенно спросил Витька.
- Каких, каких? Обыкновенных - солнышко, мол, греет, травка растет, и
еще что-то, не помню уже. разве я не сказал, что песенка та у меня тоже в
голове звучала? И понял я тогда, что не одни пни на этой планете разумом
обладают.
Смотрю, что дальше будет. Тут ежики еще веселее запели, и дружненько
пошли прямиком на ту полянку, где пни стоят. Я за ними. подходим мы, и
вдруг кто-то из пней как закричит, телепатически, конечно: "Ежики идут!".
Дальше случилось такое, что я глазам своим не поверил - пни начали корни
свои из земли вытягивать. А как вытянут, так в сторону ковыляют. Помню,
удивился я тогда - что ежики пню сделать могут? Слышу, ежик кричит: "Куда
же вы, ребята, погодите!". Подскочили все трое к одному из пней, что
вылезти не успел, расселись вокруг и опять поют. Минуты не прошло, как
пень корни вытянул и чуть ли не в пляс пустился.
Понемногу веселье стало стихать, ежики ненадолго замолкли, потом
затянули грустную песню. В ней было все: и тоска одиночества, и горечь
утраты (непонятно чего), и печаль по бесцельно прожитой жизни. Хорошо они
пели, даже меня проняло. Стою, чуть не плачу. А что с пнем творилось!
Жалко ему стало ежиков, захотелось помочь, утешить. Ежики всхлипнули,
поднялись, и продолжая грустно напевать, поплелись к зарослям кустарника.
Пень - за ними, а сам бормочет: "Я с вами, ребята.."
Больше я их не видел.
Долго стоял я в раздумье, но так ничего и не понял. И тут меня
озарило, можно же у пней спросить, что же тут происходит. Они как раз на
полянку вернулись и на прежние места зарываться стали. Отыскал я своего
знакомого, подсел к нему и начал выпытывать. Пень повздыхал, повздыхал, и
тут его прорвало. История оказалась печальная, и даже немного жуткая. Вот
что я узнал.
Никто уже не помнит когда, но в незапамятные времена шевельнулась у
молодых дубков мысль, затем вторая, и пошло, и пошло. Одна беда - ствол
большой, веток да листьев много, мысли растекаются, никак их воедино не
соберешь, да толком не поразмыслишь. А тут другая напасть - то ветка
отсохнет, то гусеницы листву обгрызут, а в каждом листочке что-нибудь да
есть. Осенью так вообще на глазах глупеешь, ветер как дунет, мысли так и
разлетаются в разные стороны. Но нашелся гениальный дубок, решил мысли
воедино собрать, к корням поближе, где надежней. Собрал, получилось, да
так у него после этого мысль взыграла, что понял он, надо их и дальше в
одном месте копить, да желудям наказать, чтобы когда в рост пойдут, мысли
при себе держали, да по стволу не размазывали. С тех пор и пошел род
дубовый умнеть да умнеть. Потихоньку научились меж собой разговаривать,
друг и друга ума-разума набираться. Каждый свой ум у корней складывал, и
начал тот ум принимать форму то ли ореха, то ли желудя большого. Кто
умнее, у того и желудь под корнями больше. А чтоб червяк его какой
случайно не попортил, самые умные свои умы в основание ствола переместили.
Дальше - больше. Каждый год на дубе много желудей созревает. Обычных,
конечно. Но ведь каждому надо немного ума отдать, к осени опять глупеть
начинаешь. посовещались дубы и решили - чем сотню туповатых желудей
плодить, лучше десяток покрупнее, да поумнее. Так и сделали. Потом другой
вопрос появился. Дуб сто лет растет, двести лет растет, ствол все толще,
да толще становится. На рост много сил уходит, да еще листья отращивай...
Дубы и тут выход нашли: как отрастил себе под корнями ум побольше - ствол
побоку за ненадобностью. Сделал себе по окружности ствола трухлявый
поясок, ветер дунул - вот и пень готов. А чтобы с голосу не помереть,
весной на макушке травку отрастил - и порядок. Потом и переползать
научились, в роще-то темновато, да и молодым где-то расти надо. А так на
полянку выполз, корни пустил - и благодать. Солнышко, друзья-пни рядом.
Что еще для счастья надо?
Но и тут дубам не повезло. Издавна в дубовых рощах ежики жили. Ребята
они были простые, безобидные, и дубам особо не вредили, разве что осенью
молодыми желудями подкармливались. Но с тех пор, как на дубах умные желуди
вызревать начали, и ежики понемногу начали умнеть, хотя до пней по уму
дотянуться так и не сумели. Дубы на такое безобразие смотреть спокойно,
конечно же, не могли. Шутка ли, растишь потомство, растишь, каждый желудь
наперечет, а тут какой-то ежик его раз - и на обед схрупал... Но к тому
времени, желудей умных наевшись, ежики тоже научились с дубами мыслями
обмениваться. Поговорили тогда пни с ежиками по душам, и договорились.
Пока дуб молодой, желуди у него тоже мелкие да не шибко умные, так пусть
ежики ими и пользуются. За это обещали ежики умные желуди, что на старых
дубах растут, собирать и в хорошие места пересаживать.
Только дубы с облегчением вздохнули, тут новая беда навалилась -
росянки обнаглели. Что за росянки? Обыкновенный хищный кустарник. Они на
упавших дубовых стволах поселялись, да потихоньку ими питались. А чтобы
стволы трухлявились поскорее, поливали в кончиков листьев своим соком,
потому их росянками и прозвали. Санитары леса, да и только. Всем от этого
польза была - и желудям место освобождалось, и гнили в лесу было меньше.
Несчастье подкралось незаметно. Съели росянки как-то весной по случаю
несколько пней, что от зимней спячки еще толком проснуться не успели.
Заползали по их кустам мысли, и начали они кое-то соображать. только
сосредоточиться-то на кусте мыслям негде, поумнеть росянки вроде бы и
поумнели, а потребности старые остались - лишь бы пожрать, да побольше.
Пни им, очевидно, повкуснее стволов показались, только как до пня
добраться?
Переплелись росянки корнями, долго думали, и додумались до нехорошего
дела. Не раз они видели - отыщут ежики хорошую полянку, и ведут туда пней
с песнями. Только как их заставишь пень прямо к росянкам привести? И вот
научились некоторые росянки листья рюмочкой скручивать и росой наполнять.
А роса не простая - веселящая. Бегают летом ежики по своим делам, пить
хочется, до воды порой далеко. Ну, и стали к рюмочкам прикладываться.
Много ли ежику надо? Рюмочку выпил - и уже песни петь хочется. А песни
веселее в друзьями петь. Стали ежики к росянкам компаниями ходить.
Возвращается такая компания домой, по норкам, и хочется им с лучшим другом
- пнем - радостью поделиться. Они и делятся. Пню тоже повеселиться хочется
- не все же время философствовать, да и музыку пни издавна тонко
чувствовали. Одна у ежиков беда - радость быстро выветривается, хочется
еще глоточек хлебнуть. И бредут они обратно, вселенской скорби полны, а
пень за ними ковыляет, утешить хочет. Забредет за ежиками в кусты - и
крышка.
Попробовали пни с ежиками говорить, убедить, да что они могут?
