я не пером описать, ни словами изгадить, как устал. У меня голова устала
думать, а шея устала таскать на себе эту голову, вместе со всем обыденно
обязательным набором масок, самого широкого профиля и анфаса. У меня
устало лицо под масками, настолько устало, что под последней маской самого
лица - давно уже нет! У меня устала душа - устала то раскрываться,
принимая кого-нибудь, то съеживаться, когда туда норовят плюнуть. У меня
устало все мое естество... от всей этой вашей, так называемой,
реальности!!!
- А ты Сидоров, чем даром языком полоскать по ветру, МИГНИ!
- И мигну!
- Сидоров, ты знаешь, у меня просто мороз по коже... Наверное съел
что-нибудь?!
- Издеваешься?
- Куда уж нам уж, тут бы хоть бы...
- Ах так?!!
- Давай Сидоров, мигай родимый, а там мы еще поглядим какая у кого
реальность, и кто из нас мнимый, а кто - живее всех живых.
- МИГАЮ!!!
- Мигай мигом... Только Христом богом молю тебя, Сидоров: не
оглядывайся!
- Мига...
Занавес и Сидоров возвращаются на исходные позиции.
7. ПОЗИЦИЯ СИДОРОВА
"Плюнуть бы на все с самой высокой (можно даже
Пизанской) башни, а потом не спеша
спуститься вниз и посмотреть, что из всего
этого получилось..."
"Большинство из нас всю жизнь ищет свою звезду,
и некоторые таки находят, но только единицы
понимают, что почти все эти звезды - всего
лишь звездочки и кресты на памятниках
благополучно почившим иллюзиям."
Из записных книжек Сидорова
Сидоров стоял в шестой позиции, без шеста, но ощущая себя шестеркой.
Осенний ветер шелестел опавшими листьями и дул Сидорову против шерсти.
Одним словом шустро шерстил шершавым языком шевелюру Сидорова. Хотя,
конечно на самом деле, это целых (каких же еще? надкушенных, что ли?)
шесть слов.
В общем стоял сплошной шальной шикарный шорох.
"Господи, ну и примерещится же такое, - подумал Сидоров и тряхнул
головой, как почуявший волю застоявшийся арабский скаковой жеребец,
обозревающий необозримые просторы с порога родной и уютной конюшни.
Жизнеутверждающе заржав но, одновременно саркастически хмыкнув,
Сидоров сделал шаг и вдруг, не довершив начатое движение застыл в нелепой
позе, словно внезапно обнаруживший некоторую неадекватность в собственном
туалете стопроцентный импортный джентльмен (полное отсутствие штанов, как
для тех, кто может не корректно истолковать вышеприведенное сравнение).
Сидоров затравленно покрутил экзотически всклокоченной головой,
пытаясь одновременно по-черепашьи втянуть ее в плечи.
- Над кем смеетесь?!! - хрипло "каркнул" Сидоров, стараясь особенно
не прислушиваться к ответу...
А Город собственно и не собирался отвечать, да и вопрос, честно
говоря, был скорее риторический, в порядке, так сказать, тренинга
акустических средств коммуникации.
К тому же, похоже, что Город был пуст, словно бездарно проведенный
субботний вечер, что однако скрадывалось тем, что каждое окно в каждом
доме, каждая витрина, каждая дверь - были зеркальными.
А из каждого зеркала на Сидорова смотрел какой-нибудь меленький,
серенький, плохонький, чахленький "сидоров".
Но сидоровы были столь обильны, а по сему - доминирующи, что
Внезеркальный Сидоров еще сильнее втянул голову в плечи и сгорбился.
"Нет! Я не хочу! Я не хочу быть сидоровым!!!"
- Я - Орфей! Вы слышите мой голос?! Это МОЙ голос!!! Я ОРФЕЙ,
варвары!!! ОРФЕЙ!!!
- НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ, ОРФЕЙ!!!
Сидоров стремительно встал посреди пустынной улицы на колени.
Сотни сидоровых зеркально отразили коленопреклоненного Сидорова.
"Ну, нет, дудки!" - Сидоров попытался подняться, споткнулся и упал
широко раскинув руки лицом прямо на мостовую.
И тысячи сидоровых крестообразно распластались в своих крохотных
убогих зеркальных обителях.
- Нет! - прохрипел Сидоров, спиной ощущая бесконечное клонирование
своих самых потаенных мыслей и чаяний. - Нет!!! НЕТ...
Царапая ногтями камни мостовой, в кровь раздирая ладони, Сидоров
выворотил из земли увесистый булыжник и медленно стал подниматься...
Миллионы сидоровых в зеркалах напряженно изогнулись, сжимая в
миллионах рук огромные грязные обломки...
- Нет, врешь! Рукописи не горят!!!
Лицо Сидорова перекосилось, словно шрамом изуродованное улыбкой.
- Ну, ребята, поглядим: кто кого?
И Сидоров коротко без размаха бросил камень в ближайшее зеркало...
Звон разбитого стекла, погребальным колоколом возвестил, что цель
достигнута и поражена...
И бесчисленное число уцелевших зеркал отразило безлюдную улицу и
жалкую груду зеркальных черепков посреди заплеванной мостовой.
- НЕ ОГЛЯ...
ЭПИЛОГ
Пламя которое нас пожирает.
Из записных книжек Сидорова
Ненавижу! И город этот, и дома его, и улицы...
Ненавижу грязные вонючие подъезды, превращающиеся по ночам в
бездонные клоаки.
Ненавижу окна, внезапно вспыхивающие в темноте и гаснущие в самое
неподходящее время, словно скабрезно подмигивающие из мрака злые глаза.
Ненавижу асфальт, засохшей коркой покрывающий изгаженную землю.
Ненавижу хилые палисаднички, фиговыми листками приютившиеся на
уродливом урбанистском теле.
Ненавижу память! Память, которая связывает меня с этим городом.
Ненавижу потому, что пуповина зависимости, петлей захлестнувшая
горло, безнадежно крепка...
Ненавижу себя!
За бессилие и боязнь.
За тупость и безысходность.
За ненависть.
За...
Человек, одиноко бредший по пустынной улице, сделал еще несколько
шагов и упал, уткнувшись лицом в растрескавшуюся черную кожу асфальта...
И тонкий заячий всхлип взметнулся и захлебнувшись утонул в
нарастающем реве огня...
Внезапно вспыхнувшие в семи местах гигантские пожары почти мгновенно
превратили город в бушующее огненное море. Огонь урча, давясь и
захлебываясь пожирал деревья, пластик, материю и плоть, камни, бетон,
металл и землю, безумным зверем набрасываясь на любую добычу...
И когда человек с трудом приподнял отяжелевшую, словно наполненную
ртутью голову и посмотрел вокруг, то увидел... лишь пепел...
Кругом один только пепел...
И тогда человек наконец заплакал.
Но похоже, что было уже все-таки слишком поздно.
Эпитафия:
"И тьма звала другую тьму..."
Р.Лоуэлл "Платан на берегу"
ЗАНАВЕС!
Спектакль окончен.
Дайте же занавес, черт вас всех подери!!!
Вы что, никогда не видели как сорокалетние мужики плачут?
Из записных книжек Сидорова:
"Человек сам кузнец своего счастья, даже, если по призванию,
этот человек - всего лишь - самый распоследний сапожник."
Эх!!! Дернем - подернем, а там...
АВОСЬ?
И только кровь на снегу, как последний автограф...
Ну что же вы не смеетесь?
"Улыбайтесь господа! Серьезное лицо это еще не признак
ума. Самые отъявленные мерзости совершались именно с
этим выражением лица..."
Гарм ВИДАР
ВЕДЬМА
- Ну, ты горазд заливать! Недаром тебя Треплом все кличут, - Хромой
оскалил в злой усмешке огромные кривые зубы и метнул косой звериный взгляд
в сторону кровати на которой безмятежно развалился Трепло, мечтательно
устремив взор свой к безобразному серому бетону, низко нависающему над
головой. - Ты же из приюта в зону ни ногой, с тех пор как твои родители
сдали тебя отцу настоятелю на воспитание... продали!
- Не продали, - беззаботно ухмыльнулся Трепло, а - для общего блага -
обменяли на ящик рыбных консервов!
Зубы у Трепла были ровными и блестели в полумраке, словно мелкие
осколки луны.
- Это было пять лет назад, - подал из своего угла хрипловатый голос
Плешивый, - я помню... С тех пор из зоны в приют люди больше не приходили
ни разу.
- Вот я и говорю, - зло буркнул Хромой, - откуда же тогда он может
знать, что такое женщина?! - Хромой сплюнул сквозь зубы, лег на свою койку
и отвернулся к стене.
- Но ведь сейчас в двенадцати километрах от приюта есть деревня, -
весело сказал Трепло, и вновь его зубы блеснули в полутьме.
"Такие красивые и до сих пор все на месте", - Плешивый апатично
ухмыльнулся и невольно обвел взглядом убогую обстановку кельи. Подземное
убежище случайно обнаруженное отцом настоятелем семь лет назад, во время
разгара экологических бунтов, было превращено в приют. Это случилось, как
раз за месяц до того, как разъяренная толпа, пройдя маршем сто пятьдесят
километров от города, обложила лагерем атомную электростанцию, по пути
дотла спалив поселок энергетиков.
Когда смена, забаррикадировавшаяся в машинном зале увидела, как
обошлась толпа с их женами и детьми - прямо у них под окнами - атомщики
как-то умудрились вывести из строя системы контроля и заклинили
регулировку подачи графитовых стержней... На месте станции сейчас огромный
кратер, на дне которого можно наблюдать... Хотя, кто это может там
наблюдать?!
От города тоже почти ничего не осталось. А вот приют уцелел. Отец
настоятель, тщательно отбирая воспитанников, принимал в приют
исключительно генетически здоровых особей. Но Трепло был последним кто
прошел медкомиссию. С тех пор НОРМАЛЬНЫЕ люди в приют не заходили.
Три года назад в двенадцати километрах от приюта стихийно возникло
поселение, жители которого, как стервятники, были привлечены сюда
останками города. Но они уже не были людьми в полном смысле этого слова.
Это были мутанты.
Чтобы поддерживать среди воспитанников идеальный порядок отец
настоятель запретил доступ в приют женщинам, но прошло время, и стало
понятно, что совершенно избежать этого не удастся. Только вот беда,
теперь, говорят, женщины остались лишь у мутантов. Никто никогда их не
видел, но зато чуть ли ни каждый второй был знаком с тем, кто знал
кого-то, кто своими глазами... Да и женщины ли были это!
Плешивый судорожно вздохнул, был он лишь на год старше Трепла, но от
радиоактивного ожога волосы у него не росли совершенно, хотя отец
настоятель говорил, что генетически Плешивый абсолютно здоров.
- А в трех километрах от приюта есть озеро, - ворвался в мрачное
размеренное течение мыслей Плешивого возбужденный голос Трепла, - и там...
- Врешь ты все!!! - почти выкрикнул Хромой и даже привстал на койке.
- Ты из приюта ни ногой! Откуда ты можешь знать?!
- А мне Сапог рассказывал, - сказал Трепло и на секунду в келье
воцарилась тишина, пока Плешивый не обронил саркастически:
- После смерти, что ли?
- Зачем после, - нервно хихикнул Трепло. - Как раз - до, буквально
накануне...
И вновь тишина повисла в келье, словно все звуки увязли в густой
паутине, мгновенно заполнившей все свободное пространство.
- Отец настоятель говорил, что то и не озеро вовсе, - немного