русое и распятый, коему поклоняются саксы; с ними и духи Валланда.
Близится Рагнаради [битва, в которой, сражаясь с силами зла, падут боги и
герои: в переносном смысле - конец света (сканд.)], дети фиорда! Земной
круг защищая, бьются асы, но вот - изнемогли. Крепка ведь сила чужих. В
помощь себе призвал Один героев и пошли они, все, кто пировал здесь: там
ныне и отец твой, Сигурд-ярл, и дед Агни, и прочие, коих долго
перечислять. Но и герои слабеют, ибо в злобе своей смертных колдунов
призвали злые; колдуну же не страшен небесный меч. Лишь смертный викинг
сразит колдуна. И бьются там, за багряной тучей смертные братья твои,
Хохи, со смертными властелинами чар. Что скажете, коли и вас призовет
Один?"
Умолк Мунир, и погасли свечи, словно ветром пахнуло на них; на миг
мрачно стало в чертоге, затем вновь вспыхнуло: две звезды зажглись
наверху, у балок; одна синяя, другая алая и мигали они, уступая дорогу
одна другой.
И сказал я: "Один отец, мы дети!", и викинги подтвердили мои слова,
крикнув: "Хейя!", Хальфдан же берсерк добавил: "Хочу видеть колдуна;
посмотрю, страшен ли?"
Ответил Мунир: "Радостно слышать; но в бой не пошлю вас. Иная судьба
выпала вам; прежде же чем узнать ее, надлежит людям фиордов познать силу
асов. Вложите в ножны мечи и секиры привесьте к поясам, ибо ныне, по Одина
воле, вручу вам жезлы быстрого грома!" Так сказав, велел привести раба. И
привели; Мунир же, взяв у черного анса жезл, навел на приведенного.
Полосатая куртка была на рабе и окрасилась она кровью во многих местах,
когда в руках Мунира грянул гром, частый, как невод, снаряженный на ловлю
трески; гром прогремел, и упал раб, весь в крови, и умер у ног наших.
Сказал Хальфдан: "Вот страшная смерть: не видеть, откуда, не знать, кто.
Воистину, жестоки асы!". Но усмехнулся Мунир: "Что жалеть раба; муж ли он?
- нет. Вам, отважным, громы даю по воле Отца Асов. Наставит же вас в
искусстве быстрого боя Брун: чтите его!"
И ушел Мунир. Брун же, сияя серебряными листьями, повел нас из
чертога вдоль воды, к одному из низких домов; шли мы, топча траву, и
великий гнев загорался в сердцах, гнев и ярость: ведь Один, отец наш,
изнемогает в битве, мы же здесь и бессильны помочь; роптали викинги, и
белым огнем пылали глаза Хальфдана Голой Груди. Так подошли к дому и отпер
двери Брун малым ключом, но не позвал нас туда; слуги его в одежде с
рунами из серебра вошли внутрь и, вынеся сундуки, распахнули их. Жезлы
быстрого грома лежали там и каждому из нас, никого не пропустив, дал Брун
по одному...
8
Больше всего в этой суетной жизни Руди любил пиво и девочек, причем
пиво предпочитал светлое, а девочек, наоборот, темненьких. Более всего не
любил Бруннер гомосексуалистов и аристократию; впрочем, особенной разницы
между ними, на его взгляд, и не было. Очень не нравилось ему также рубить
головы топором, но - что поделаешь! - приходилось. Правда, не часто. Раза
четыре, максимум пять. Он тогда возглавлял образцовую команду в Югославии,
а балканских туземцев, как выяснилось, лучше всего убеждали бифштексы с
кровью. Поработав, Рудольф подолгу полоскался в лохани, отплевываясь и
безбожно матеря проклятые горы и сволочей-диверсантов, из-за которых он,
веселый Руди, вынужден пластать живых людей, как свиные туши. А вообще-то
штандартенфюрер СС Рудольф Бруннер, Руди для девочек из шантана и
Руди-Муди для очень близких друзей, был совсем не злым парнем.
Изредка наезжая в Штутгарт, Руди выгуливал матушку по аллеям
Грюн-парка: вперед-назад, калитка-пруд, пруд-калитка. Старушка семенила,
крепко держа сына под руку и часто останавливаясь. Гутен таг, фрау Мюллер.
Гутен таг, Аннемари. Это ваш мальчик, милочка? Какой славный сынок у вас,
Аннемари, и как похож на бедного покойного Фрица... Ты вылитый папа, Руди!
М-да. В Штутгарте Бруннер выдерживал не более трех дней: беседы со старыми
маразматичками дурно влияли на потенцию. Бедный Фриц, бедный Фриц... да
сколько же можно, в конце концов?! Вспоминать отца Рудольф не любил.
Фридрих Бруннер весь век копил марки, а когда накопил, наконец, достаточно
для спокойной старости, идиот-кайзер просрал войну и бумажки с его усами
стали годны разве что на растопку. Узнав о крахе Рейхсбанка, старый
колбасник не перенес удара. Он выпил бутылку мозельского, написал супруге
записку ("Все дерьмо, а ты - в первую очередь!") и прыгнул с пятого этажа,
завещав сыну клетчатый костюм. Библию с закладками и тяжелые кулаки.
Много позже, сжигая подрывную литературу, Руди наскоро пролистал
книжку из общей кучи. Так, для интереса. История трех ребят с автомобилем
не увлекла, но удивила. Ведь это про Руди говорилось! Это он мотался по
голодной стране, подворовывал и приторговывал, увлекся было кокаином, но
быстро понял, что на "пудре" долго не протянешь, и соскочил, бегал на
посылках, бил морды клиентам, если те обижали кисок, и сам бывал бит
конкурентами. Впрочем, не сильно: Руди-Муди многое прощалось за радостную
готовность жить самому и другим не очень мешать. Только полицейские вели
себя по-скотски: они работали сапогами, а убедить их в своей безобидности
стоило слишком дорого. Ничего удивительного, что молодой Бруннер одним из
первых записался в штурмовики. А что? Форма задаром, пиво с сосисками
ставит партия, да и деньжат перепадает, хотя и немного. Подружкам же Руди
не платил из принципа, полагая, что они сами могли бы приплачивать за море
удовольствия.
Впрочем, те, кто видел в Бруннере жизнерадостного кретина, сильно
ошибались. Могучий нюх потомственного штутгартского колбасника безошибочно
чуял выход из любых передряг. Во всяком случае, вовсе не страсть к тряпкам
заставила его натянуть черную форму еще в те дни, когда люди Рема обзывали
эсэсовцев "угольщиками" и "негритосами". Старые приятели оскорбились, Руди
был даже побит, но быстро прощен. Приятные парни? Бруннеру было вовсе не
по вкусу расстреливать их на пустыре, когда фюрер решил очистить партию от
зажравшихся свиней в коричневых рубашках. Он стрелял от бедра и старался
думать не о работе.
Ах, Руди-Муди-весельчак! Всем известно: безотказен, исполнителен, не
скуп. Жизнелюб, но не извращенец. Доводись Бруннеру заглянуть в личное
дело, он, право же, был бы польщен, но не удивлен. Все верно! Только
насчет "бесстрашен" явный перебор; просто Рудольф верил в свою звезду.
Парнишки, выжившие на голодных улицах послевоенного фатерланда, непросты,
о нет! Это живучие скотинки, черт возьми! Вот почему на призыв ехать в
оккупированные районы для организации правопорядка именно он откликнулся
едва ли не первым, причем абсолютно добровольно!
И не прогадал: руководство запомнило бойкого парня, а менее шустрые
все равно поехали, но уже по приказу - и под Смоленск. Что касается
Бруннера, то он попал в райский уголок с видом на море и горы, населенный
премилыми дикарками. А работа - лентяю на заказ: чистить территорию
приходилось зеленым [зеленые (по цвету формы) - солдаты полевых СС; черные
- эсэсовцы, персонал зондеркоманд], черные отвечали только за
профилактику. Бруннер не подвел. За интересную идею о топоре как средстве
психологического воздействия оберштурмбаннфюрера досрочно представили к
очередному званию. Правда, за то же самое местные бандиты приговорили его
к смерти, но как-то обошлось; срок командировки истек, и Рудольф отбыл в
Штутгарт радовать фрау Аннемари кленовыми листьями на мундире.
Новым местом назначения оказалась Норвегия. Надо думать, именно
репутация добросовестного профессионала, славного парня и полнейшего
дебила, старательно взлелеянная лично Рудольфом, сыграла главную роль в
назначении именно его комендантом и ответственным за охрану базы проекта
"Тор".
На освоение стрелковых премудростей рыжикам потребовалось меньше трех
недель. Конечно, не все шло гладко, но меньше семи мишеней из десятка на
контрольных стрельбах не выбил, ни один. С холодным оружием ребята и так
умели обращаться. Основные занятия теперь шли по подрывному делу и, как ни
странно, по тактике. Образцовый телохранитель обязан уметь атаковать,
рыжие же парни никак не могли усвоить принцип наступления цепью. Сомкнутым
строем - сколько угодно. А врассыпную - никак. Инструкторы выходили из
себя, но старались сдерживаться. Нарываться не стоило. Глядя в прозрачные,
очень спокойные глаза рыжиков, обижать их не хотелось. Впрочем, парни
старались. В их личные дела Бруннер с удовольствием вписывал наилучшие
отзывы наставников.
Итак, дело шло на лад. Построившись в цепь, рыжики уже не разбегались
в разные стороны, паля в кусты наобум длинными очередями, как случалось
поначалу. Две неприятности со смертельным исходом заставили их быть
осторожнее и прислушиваться к полупонятным объяснениям анса Бруна: так
пареньки нарекли Рудольфа. Еще пару недель - и ребятишек не стыдно будет
вести на дело. Стрельба по неподвижной цели, по цели движущейся, по цели
сопротивляющейся - это, можно считать, отработано. Атака и залегание -
тоже. Дошлифовать можно и после, тем паче, что мишеней второго уровня
почти не осталось. Отработаны. Удивительная морока: оприходовать материал
из особой команды. Но, увы, иначе никак. Комендатура Освенцима затаскает
по инстанциям, если не дать полного отчета о представленной в распоряжение
базы группе заключенных.
Потягивая пиво из маминой фарфоровой кружки, Рудольф Бруннер
неторопливо размышлял. Жить можно; главное - не желать зла другим, чтобы
другие не желали зла тебе. Вот и весь секрет! Покладистый парень пролезет
в любую дырку. Вот ведь и рыжики: дикари дикарями, а взгляни ближе -
ребята хоть куда, не чета боснийским бандюгам. И выпить не дураки, и с
бабой не теряются. И никакой зауми, что главное! Бруннер с ними быстро
сговорился, особенно с Хальфданом. Вот парень! Такой не пропадет в
голодуху. На той неделе Руди затащил громилу к себе и они чертовски славно
повеселились, особенно когда подключились котяшечки из группы "Валькирия".
А любопытно, какие глаза сделал бы герр Роецки, загляни он в тот вечер на
квартиру коменданта!
Куда там! Не сунется. Отношения с директором сложились прескверно, и
плевать... Он, Рудольф Бруннер, штандартенфюрер СС, может назвать педика
педиком в лицо, и пусть ему будет хуже. А то, что барон из _э_т_и_х_, -
тут Руди готов заложить свою бессмертную душу и век пива не пить. У него
на такую мерзость особый нюх. Навидался. И вообще, фон этот самый с
придурью, самую малость, однако заметно. Как это он над жмуриками в лодках
стоял? Смердит, как на помойке, то ли мочой воняет, то ли не разобрать чем
- а этот козел слезами обливается. Нет, право слово, ну педик же! Иное
дело, скажем, профессор Бухенвальд: солидный человек, уважительный. И
супруга у него приятная дама, жаль, что сердцем хворает. Ну, так уж
всегда: хорошим людям вечно не везет.
Нарушив медленные мысли, за окном ударил колокол. Один. Два. Три.
Четыре. Шестнадцать ноль-ноль. Личное время. Рыжие парни отобедали и сидят
сейчас, небось, на камнях под часами. Дались им эти часы! От катера уже не
шарахаются, к радио привыкли, а часы никак в толк не возьмут. Дети и дети.
Штандартенфюрер выбил пробку из восьмой бутылки и направил в кружку
тугую светло-желтую струю. Это когда ж Хальфи придет? Ага, к семи,
договорено так. С валькириями тоже разговор был, подойдут. Мне, значит,
Лорхен, а Хальфи, как в тот раз, двоих. Или сразу уже четверых заказывать,
чтоб без мороки? Ладно, там поглядим, в конце концов. Лора сбегает,
позовет, далеко, что ли...
