старый оружничий в отцовском замке. Самое же заветное, волею Одина взятое
с ладьи, установил в кабинете, дабы глядеть, не отрываясь.
Больше ничего не взял себе Удо фон Роецки.
Он жил и ждал. И ожидание не затянулось. Когда зажглась сигнальная
лампа, возвещая начало нового эксперимента, директор не медлил. Скинув
презренные чужие одежонки, облачился он в пурпурно-черную безрукавку с
нашитым поверх скрипучей кожи солнечным диском и набросил на плечи
сине-зеленый, цвета свирепой волны, плащ. Рогатый шлем из легированной
стали надел на голову, укрепив жестким ремнем. Пояс, снабженный роговой
пряжкой, затянул потуже. И жезл с агатовым вороном взял в правую руку,
прежде чем выйти на берег.
Все смертные, свободные от дежурств, уже толпились у кромки прибоя,
жадно рассматривая приближающуюся ладью. Но не просто ладья вплывала в
фиорд! Драккар, зверь воды, величаво рассекал багровую полосу двери сквозь
время. Красив был он! Даже из решетчатого загона, где ютилась особая
команда, донеслись удивленные возгласы. Шел драккар из ночи в день, и
языки волн, обходя его, рвались в бешенстве к берегу, дробясь о подводные
камни. Хищноклювый ворон смотрел с круто изогнутого носа и весла путали
кружева пены на бурунах. Люди же, замершие на берегу, жадно вглядывались
туда, в тысячу или больше лет назад, но ничего ее могли разглядеть, кроме
светлой северной ночи и краешка луны, выглядывающего из-за багрового
порога.
Шел драккар, вырастая с каждым мгновением. Двадцать пар весел мерно
взлетали в воздух, искрящийся радугой, и, чуть помедлив, слаженно, почти
без брызг, падали в густую, обрамленную искристой пылью пены гладь.
Надменно плыл вороноглавый конь бурунов, постепенно смиряя свой бег, и не
видно было гребцов, укрытых щитами, что плотно прижались один к другому
вдоль бортов. И запах мчался к берегу, опережая ход драккара, тяжелый
запах смолы, пота и крови, загустевшей в пазах боевого корабля. И слышен
был уже размеренный, слаженный крик: "Хей-я! Хей-я!", когда взметались и
падали тяжкие весла.
А на носу, возвышаясь над вороньей головой, стоял человек в рогатом
шлеме и светлые космы, выбиваясь из-под кожи и железа, развевались на
ветру. Одной рукой держался он за воронье темя, другой опирался на
обнаженный меч. И не блестела сталь под лучами солнца.
- Хей-я! Хей-я! Хей-я!
Удо фон Роецки очнулся. По ладони, свободной от жезла, текла кровь:
не сознавая себя, впился он ногтями в руку. Вот, Удо, смотри: уже заводят
катер, чтобы идти навстречу драккару. Он приближается, вымечтанный тобой.
На тебе - куртка, подобная безрукавкам викингов, черно-багровая с золотом,
как повествуют саги об одеянии Мунира, вестника асов, и золотой жезл в
твоей руке, знак службы Мунира. Иди же в катер, Удо! Сделал свое дело
водоносок Бухенвальд. Завтра начнет исполнять долг червь Бруннер. А ныне -
твой день. Иди и заставь простодушных героев поверить, что им воистину
выпала честь живыми вступить в чертоги асов!
Удо фон Роецки медленно двинулся к катеру. Ему было легко идти по
осклизлым камням, и он не оступался. Ведь рядом с ним, поддерживая, шел
Огнебородый и смеялся, сотрясая нечто в правой ладони. И знал Роецки, что
увидит он, когда распахнет викинг пальцы.
Кость со знаком.
И будет этот знак - _Н_о_р_н_.
С_у_д_ь_б_а_!
7
Правду говорил Глум, но не всю правду; малодушный, остался он во
мраке, не вступил за кровавый порог, оттого не увидел воочию Валгаллу. Мы
же - узрели, и первым я, ибо стоял на носовой палубе у клюва Мунира, чье
имя имел драккар. Фиорд открылся нам; лицо его обычным было, от лиц иных
фиордов отличалось, как различаются лица людей, не более. Близок был край
земного круга и умерили гребцы размах: ведь прежде чем ступить, разумно
увидеть.
Истинно: Валгалла открылась нам. Вдали высился Золотой Чертог, сияя
узорами, вьющимися вдоль стен: медведи и волки, кракены и вороны сплелись
в вечной схватке, и окна чертога сияли, залитые твердой водой. Ларцу из
южных земель подобен был Дом Асов; рядом тусклым казался горд, ансов
обитель, хотя в стране смертных не всякий ярл имел дома, равные красотой и
размером. Сказал Хальфдан Голая Грудь, что греб один парой весел, не прося
подмоги: "Поистине, дом ярла - хижина перед жилищами ансов; не ярлы ли
прислуживают богам?" И ответил Бьярни Хоконсон: "Половинна правда твоя.
Голая Грудь; подобны ярлам прислужники богов, но не ярлы. Героев же место
в чертоге; подле асов кормятся, там же и спят. Всякому известно!". И
промолчал Хальфдан, потому что истину сказал сын Хокона.
И еще увидел я: страж-башня царит над гордом, но необычен ее облик;
сияет она под солнцем, как гладкое железо, сложена же из тонких бревен.
Под силу ли людям такое? Нет, лишь бессмертным доступно. И стояли боги на
берегу толпою, глядя на нас, и был их вид, как вид смертных, лишь одежды
отличались. От берега же к драккару плыла ладья и песню пела на ходу,
подобную грохоту камней в миг обвала; шла ладья без паруса и весел, дыша
дымом, и прыгали руки солнца по бортам, отскакивая в глаза. Да! - стальная
ладья плыла к нам, и невиданным дивом было такое для людей фиордов; даже
саги не поминают подобное, а кто, как не скальды, знают о необычном все,
если случалось оно в круге земном? Хальфдан сказал: "Всегда жалел, что
страха не знаю; быть может, ныне устрашусь?". И ответил Бьярни Хоконсон:
"Не проси страха, берсерк; кто знает - на добро или зло послана Могучими
стальная ладья?" И молчали викинги, подняв весла, пока не приблизилась
ладья к нам.
Мунир, вестник асов, стоял на палубе, приняв облик смертного; клюв
сбросив и черные перья, накинул на плечи куртку багряно-черную, свежей
кожей пахнущую. Еще раз скажу: доступно ли смертным, хоть и умельцу из
умельцев, подобное? Ведь окрась кожу, пахнуть свежатиной не станет; запах
сохрани, багряной не будет. Всем известно! И сияло обильно золото на
вестнике Одина, как и сказано в сагах: диск солнечный на груди и жезл
враноглавый в руке; на второй ладони заметил я следы крови и не говорили о
таком скальды. Сверкающим шлемом покрыл голову ас Мунир, рога же шлема
сверкали; где такие быки водятся? Только в лесах небесного круга!
Сказал вестник: "Кто ты, ярл? Назовись!" Ответил я: "Хохи имя мое,
Хохи, сын Сигурда, прозвища же своего назвать не желаю; и не ярл я, но сын
ярла, названный викингами вождем в этом походе. Со мною же побратимы мои;
их имена просты и не нужны приславшим тебя. Скажи лишь, что плывут со мною
Хальфдан свей Голая Грудь и Бьярни, семя Хокона скальда Седого, младший
сын его и последний живой из семерых. Что до драккара, то имя ему "Ворон".
Сказал вестник: "Зачем в Валгаллу пришел, Хохи-хевдинг? [хевдин -
знатный воин; вождь; сын ярла (сканд.)] Отчего не повернул? Говори!"
Ответил я: "Живым в обитель асов кто рад уйти? Нет таких. Но и назад
повернуть не мог: братьев ищу, Эльдъяура и Локи. Глум Трусливый Пловец
сказал: вами взяты. Верните братьев, бессмертные. Без них не уйду!".
Смехом ясным, как сталь ножа, рассмеялся Мунир: "Здесь братья твои, здесь;
желанными гостями вошли в чертог, ныне же пошли в поход по воле Одина.
Хочешь увидеть, дождись; столы ждут!" И сказал Хальфдан: "Хочу отведать
пищи богов!" Прочие же согласились: "Хотим!".
Укрепив весла, покинули мы драккар; на твердую землю сошли и не
отличалась она от нашей земли: тверда и покрыта травой. В чертоги вошли,
где стояли столы, томясь от обилия яств, как и сказано в сагах. И сели мы
к столам по слову Мунира, не робея более, ибо голодны были и не терпелось
отведать, что за еда на столах Валгаллы. Блюдо к блюду стояли там,
покрывая доски, и на всякой гортани вкус пища манила взгляд скитальца
морей: привычное, дымилось мясо, мягкое кабанье и жесткое медвежье; рыба
желтая, сухая и с каплями жира алая, и мелкая зернь, цветом подобная смоле
и рябине. Все это знакомо; чему дивиться? Иное изумляло: белый песок,
тающий меж губ, как снег, но снег сладкий; сладкие же камни многих цветов;
не для мужей такая еда, но, правду сказать, подобной сладости не ведают
смертные. Ели викинги, блюд же не убывало: сновали меж столами
прислужники, заменяя опустевшие; иные из ансов стояли вдоль стен недвижно:
черны были одеяния их и жезлы из темной стали висели на шейных ремнях,
прильнув к каждой груди.
И пили викинги от щедрот асов, напитков же не перечислить; назову
немногие: пиво светлое, подобное нашему, лилось ручьями, но редкие из нас
подставляли кубки; и темное было, сходное с напитком олль, гордостью
островных саксов; и ромейских ягод кислый сок, что мудреет с годами; и с
каплями воска мед, привозимый на торжище русами. Мало испили мы всего, о
чем сказано, ибо по нраву побратимам пришлось иное, невиданное: вода на
вид, на вкус же огонь. Хлебнувший неосторожно, терял дыхание и не скоро
мог вдохнуть всей грудью; глотнувший с умом, весельем сердце наполнял, и
огонь воды стекал в жилы, очищая разум, но связывая без ремней руки и
ноги.
И молчал Мунир, ласково глядя, но голосом его вещали круглые рты,
что, щитам подобно, висели вдоль стен: "Ешьте и пейте, воины Одина, ведь
радостно будет асам увидеть вас, живых, за своим столом, ведь почетно для
ансов прислуживать вам!" Взглянув на сомкнутые уста Мунира, удивился я:
"Как говоришь?" И ответил мудрый вестник: "Не говорю; то дух мой вещает!".
Когда же уставал говорить Муниров дух, медь гремела из ртов и плакали
струны, словно многие скальды сидели на языках стен; но не было, видел я,
скальдов. И спросил я: "Но где же асы, Мунир? Где Один Отец Богов, и
мудрый Хорд, и Норн, дева судьбы, и хранитель весны Бальдур? Где их давние
гости: Сигурд, родитель мой, и Агни-ярл Убийца Саксов, отец отца, и иные
предки, мои и чужие; не здесь ли их место?" И еще добавил я: "Где же
братья мои, Эльдъяур и Локи? Не ты сказал разве, что здесь?" Но смеялся в
ответ солнечным смехом вестник Валгаллы: "Что толку печалиться, когда
время ликовать? Что толку грустить, когда время радоваться? Ешь,
Хохи-хевдинг, и пей; ныне - ты гость, завтра же беседовать станем!"
Когда же переполнились утробы побратимов, сменили рты стен медь на
свирели, хлопнул в ладоши Мунир - и вбежали в чертог девы-валькирии; лишь
волосы, медвяные, лишь косы соломенные прикрывали их красоту, рассыпаясь
по плечам, и полные груди манили голодный взгляд; пахло же от розовых тел
так, как не пахнет и от цветов в лугах круга земель. Смело к викингам на
колени садились божественные, с великим уменьем шелковыми бедрами шевеля;
плечи руками обвивали, смеясь. Помню Хальфдана: рыча, опрокинул берсерк
валькирию на подстилку из шкур и владел ею, воя в восторге, подобно волку;
она же смеялась громко и стонала, змеей оплетая могучее тело, содрогаясь в
страсти. Хватали викинги дев и любили здесь же, у столов; каждому
досталась валькирия, усталых же сменяли новые искусницы и оттого не было
причин для ссор. Там, на скамьях Валгаллы, изведал и я страсть неземных
дев; скуп мой язык, но скажу: как плевок в лицо после их ласк любовь жен в
фиордах; ведь душиста кожа валькирий, сладки губы и бесстыдны руки, лоно
же сладостнее последнего удара. Среди крика и смеха уснул я, наутро же
чисты были столы и вновь полны блюда, но исчезли, словно не были, напитки;
лишь немного светлого пива стояло в кувшинах из твердой воды.
Вошел Мунир и встал на пороге, говоря: "Вот для чего впустили вас в
чертог свой бессмертные асы! Оборвала нить пряжи своей Норн-Судьба и,
полны коварства, двинулись войною на Фиорд Валгаллы силы тьмы: лесные боги
