искры, голубые и желтые, сбегающие по панцирю от кольчужных перчаток и до
поножий. Словно танцуя, извивалось тело юноши, дергался несчастный, будто
упрямый вор на виселице в базарный день, а потом умолк, и успокоился, и
остановился, уже неживой, убитый огнем, незримо бегущим по паутине...
Споткнувшись, не удержался Гуго. Упал. И поднялся.
Вот она, огненная паутина, проклятие заповедного леса. Воистину, так
тонка, что лишь на ощупь найдешь нити. Но прочностью немногие уступят
тетиве арбалета. И много сил потребуется, чтобы развести в стороны
сплетенные нити, освобождая проход себе и коню. А меч - не помощник. Не
вынимай его, путник, если не желаешь затупить.
Так замедли же шаг! Как ни страшна тьма, ползущая по пятам, эту
преграду одолеет лишь неторопливый. Легко было шевалье д'Альбре... После
того, как сумел он усмирить повелителя паутины, пошли вперед пажи,
раздвигая невесомые ловушки. Да и спешить им было некуда; ведь гласит
легенда, что ясным днем шли они через лес.
Что же, прими поклон, мессир Филипп, нижайший из вассалов бомонского
властителя! Высокий духом, не мог ты быть низок саном. И, видно, сильна
была страсть, звавшая тебя, если сумел ты покорить эти смертоносные силки,
исполненные в те дни огненосной гибели. Ты грезил герцогской короной и
властью над Бомоном? Вымечтанное воплотилось. Безликий подсказал тебе
интригу, изощренностью превосходящую силу человеческого ума. Но думал ли
ты, мессир Филипп, что страсти утоляются лишь на краткий миг? Мог ли
знать, что неизбежно возжелаешь большего?
И жаль, что уже вовеки неведомо: какая мысль терзала тебя, когда
глядел с пылающего донжона на многоцветное войско, опоясавшее последнюю
твердыню твою? И, провожая взглядом предавших тебя вассалов, кого
проклинал ты, герцог д'Альбре де Бомон, - их, не выстоявших в мятеже, или
себя, не знавшего, что просить стоит лишь королевского трона?
А впрочем, спи спокойно в родовой часовне, мессир!
Сто лет как нет тебя. Истек срок жизни твоей, и был бы ты мертв ныне,
даже не подняв меч на короля. Я, Гуго фон Вальдбург, ежели суждено мне
вернуться в мир света, поставлю свечу во избавление твоей души от мук
чистилища за то, что облегчил ты мой путь сквозь сплетения паутины...
...Нежно звенели нити, растянутые меж ветвей, и горелым зверьем,
словно ворсистыми коврами, была устлана поляна. Пепел и прах, да еще
гниющие останки тех, кому не выпало сгореть целиком. И пришлось бы
повернуть вспять отважным, если бы не зоркость преславного шевалье
Филиппа. В высокой траве сумел он разглядеть Змея, притаившегося у пня в
ста шагах к северу. Недвижимо лежал Змей и, распахнув пасть, испускал
смертоносные нити, подобно струйкам яда. Тогда, не смея приблизиться,
зарядил мессир д'Альбре верный свой арбалет и, окаменев телом, посылал
стрелу за стрелой сквозь паутину. И входили стрелы в тело Змея, но долгое
время не могли причинить вреда. Когда же последнюю стрелу выпустил
преславный д'Альбре, вошла она в мерзкую пасть, и вспыхнуло сатанинское
отродье бело-голубым пламенем, на миг ослепив отважных христиан. И умерла
паутина. Лишь пахнуло в воздухе горьким дымом...
О, как трудно пробираться сквозь путаницу нетленных нитей, пускай и
утративших колдовскую силу свою. Некогда два пажа помогали шевалье
Филиппу, да еще и коня не приходилось вести в поводу, ибо сломал скакун
Франка ногу и был убит хозяином из милосердия.
А Гуго один. Буланого можно не считать - ведь у него нет рук, чтобы
помочь. Напротив, то и дело оступается конь, путаясь в паутине, и тогда
рыцарю приходится, опустившись на колени, растягивать нити, в кровь
режущие пальцы. Благодарение Господу хотя бы за то, что не рассыпал здесь
Безликий шипы-колючки, подобные тем, что в ходу у сарацин. Сделай он это -
и Гуго уже потерял бы коня.
Но - не сделал. Нечисть честнее нехристей, она не губит боевых коней.
А царапины... Пустяки! Они не страшны закаленным ногам жеребца. Рыцарь же
лишь посмеется над ничтожной болью. Вот только как же трудно раздвигать, и
раздвигать, и снова раздвигать ветви, прочно перепутанные паутиной...
И наконец рука не нащупала преграды.
Вот он, у самых ног, - Змей, некогда сраженный шевалье д'Альбре.
Лежит, прегнусный, едва выглядывая из травы. Безобразная горелая язва
расползлась пятнами по гладкой шкуре. Из пасти же, испускающей пучки
мертвых нитей, торчит стрела. Много их вонзилось в Змея, превратив его в
жуткого ежа, но эта - особая.
Сплошь из железа отлито короткое древко, наконечник же из серебра.
Что удивляться? Истинно: почти наравне с крестом Господним страшен для
нечисти пречистый металл!
Усталого, трудно дышащего коня нежно огладил окровавленной рукой фон
Вальдбург, подтянул подпругу и вскочил в исцарапанное седло.
Иди, Буланый, спеши! Что толку избегать неизбежного? Лишь одна
преграда осталась на пути, но и она пройдена смельчаком, а значит - лишена
силы. А после - неведомое, о чем молчат легенды, ибо это предстоит
совершать твоему господину, если будет на то воля Господня.
Так что ж, друг и брат, неси хозяина навстречу судьбе. Там мы
расстанемся. И как знать, кому будет дано уцелеть...
Спеши, Буланый!
...И наконец тьма опередила Гуго.
СЭР ОУЭН МАК-ДУГАЛ, ТАН КИЛЬДУНСКИЙ, ПО ПРАВУ ПРОСЛЫЛ НЕПОБЕДИМЫМ. ОН
ТРЕТЬИМ ПРЕДСТАЛ ПЕРЕД БЕЗЛИКИМ, ЧТОБЫ ОБРЕСТИ ЖЕЛАННОЕ. И ПАЛ ОТ
САРАЦИНСКОЙ СТРЕЛЫ НА РУИНАХ ЭЛЬ-ФУДЖАЙРА.
...Укол! И еще укол, и еще!
И наконец - удар: с вывертом, двумя каблуками сразу. Впервые в
жизни...
Шелковистая шерсть на боках Буланого обвисла безобразными лохмотьями,
шпоры окрасились дымящейся кровью, но конь не шел вперед. Униженный,
оскорбленный, он плясал на месте, не смея повернуть вопреки господской
воле, но и отказываясь подчиняться. Почти выкатились из орбит
побагровевшие глаза, и отчаянное ржание, больше похожее на стон,
вырывалось сквозь бахрому разорванных удилами губ, смешиваясь с потоком
нежно-розовой пены. Любой подтвердит: поистине ужас из ужасов впереди,
если боевой конь, содрогаясь, плачет, как стригунок, ощутивший
прикосновение безжалостного холостильного ножа.
Гуго фон Вальдбург отпустил поводья.
Какой стыд! Он терзает Буланого, словно по детскому капризу
противится верный друг. Унижающий коня унижает себя самого. Ведь кони - не
люди. Редко, очень редко предают они хозяев. И никогда - друзей. И если
случилось так, что ужас потеснил даже верность, значит, искус для Гуго
наступил раньше, чем ждал рыцарь. Зачем же мучить коня? Ведь не убивать же
его в бессмысленном гневе, как убили другого, чей остов лежит обочь тропы.
Волками обглодан скелет, истлевшая попона валяется рядом, и, хотя временем
почти погублено шитье, Гуго знает, что там изображено.
Звезда над чертополохом. Знак клана Мак-Дугалов.
Ибо Оуэн Мак-Дугал, гэльский тан, в злом порыве убивший невинного
коня, стал первым и по сей день единственным, кто одолел чары последней
преграды и сумел прорваться к круглым вратам Башни, расчистив путь
последующим. Так говорят сказители. И добавляют, ударив по струнам:
расчистив, но не очистив...
...Из пяти старших кланов Горной Страны Мак-Дугалы вторые. Бесспорно,
кровь их много чище крови Мак-Каски, не говоря уж о Мак-Кормиках, равна
благородством Мак-Ферсоновой и разве лишь на толщину конского волоса
уступит по древности Фитц-Джеральдам. Но в дни Войны Черного Петуха, когда
клан поднял топор на клан и огонь залил землю чертополоха, туго пришлось
Мак-Дугалам. Ибо после гибели Ллевеллина ап Гриффида вновь взял жезл и
знамя тана старый Гриффид, а руки его не имели силы прежних дней.
Наследник же жезла и знамени, Оуэн ап Ллевеллин, за грехи отца и деда
наказан был Господом: пустотой сияли глаза юноши и умел он лишь
подчиняться. Недоумком звали его чужаки, а сородичи лишь опускали глаза в
бессильном гневе. Потому-то, предвидя грядущие беды, призвал старый
Гриффид внука и приказал ему идти к Башне, дабы предстать перед Безликим.
И послал тан Гриффид Оуэна в дорогу, четырежды повторив, что должно
сделать...
О да, Оуэн запомнил и выполнил приказ деда! Кто же не слышал баллад о
Мак-Дугале Непобедимом? Гуго фон Вальдбург спешился и, отпустив повод,
склонил голову перед попоной с гэльским узором. Привет тебе, воитель! Как
немногие достоин ты светлой зависти. Ведь уже полвека не остыла гордость
за дела твои среди родичей, и, устрашенные надолго, все не воспрянут
соседи. И не забыли еще свист твоей секиры англы, отброшенные за бурный
Твид. А сарацинские матери пугают непослушных детей страшным Он-Маликом.
Что спорить? Выплеснулась твоя слава из ущелий Горной Страны,
разметалась по вересковым полям Долинного Края, да и пределы христианского
мира тесны оказались для нее. К природной отваге добавил Безликий светлый
разум, направленный на битву. И, единственный под луной, мог ты расставить
даже и сотню воинов так, что десять тысяч врагов молили о пощаде, бросив в
пыль опозоренные знамена.
Сраженный в честном бою, обрел ты бессмертие в памяти равных, великий
Мак-Дугал. Есть ли что-то достойнее? Но даже этого мало мне, ибо в битвах
и без чужой помощи удачлив я, а тоска все равно скачет рядом со мною,
овевая сердце черным прапором своим...
Резко рванулась в сторону левая рука и не сумела удержать повод.
По-жеребячьи крича, умчался назад, к паутине, на верную гибель обезумевший
Буланый, не смея оглянуться на преданного и брошенного господина, а Гуго
побрел по мягко стелющейся траве, тяжело переставляя обтянутые кожей и
железом ноги. Унизительно для меча служить клюкой, но ведь и для рыцаря
позорно брести пешком. Прости же хозяина, добрый клинок. Поделив унижение
по-братски, вместе стяжаем и награду. Или оба останемся здесь, среди мрака
и влаги. Ты не отступишь, меч! Изменят все, даже конь, но вовеки останется
верным железо...
Тихо, очень тихо в лесу. Отчего же, подобно змее, вползает в сердце
неясная тревога, льдистая и скользкая, словно осенний дождь? О Господи,
укрепи! Ведь прошел же этим путем славный Оуэн, а значит, нет угрозы
впереди и чиста дорога, пока не минует Гуго место побоища. Все так. Но и
чутье воителя не обманывает: впереди опасность. Она близится, она таится в
нескольких шагах, среди склоненных стволов, укрывшись в жесткой щетине
кустарника. Свят крест Господень! И милость Пречистой да не оставит
меня...
Еще десяток шагов. И - шелест за спиной.
Гуго фон Вальдбург резко обернулся.
Вот они! Как сказано в легенде, ползут тени из тумана, почти
бесплотные, и в глубине запавших глазниц посверкивают колючие зеленоватые
огоньки. Костистые пальцы скрючены, и острые когти тянутся сквозь мглу к
путнику, пахнущему теплым мясом и сладко-душистой кровью. Клацают
пожелтевшие клыки, предвкушая трапезу, и в такт омерзительному
причмокиванию сухо ударяется кость о кость.
И саваны развеваются на угловатых плечах, белесые покрывала смерти.
Развеваются во мгле, распадаясь клочьями.
Приснодева, убереги!
Уже не тихая тревога, но режущий нутро ужас рождается где-то под
сердцем, постыдно и неумолимо подступая к рассудку. Меркнет разум,
превращая человека в готовую закричать, заметаться без смысла и без толку
тварь. Теперь понятен твой плачущий визг, Буланый, и господин больше не
может, да и не посмеет, винить тебя. И поздно уже поворачивать назад. И не
от кого ждать помощи.
Ведь никто не помог тану Оуэну из Мак-Дугалов...
