понимал, потому что лечил поломку, но мои люди были к нему очень
внимательны. Наверное, они ему поверили. Он объяснял, что знает, как
помочь всем. Мои люди приказали, и я сделал так, чтобы этого человека не
могли повредить, пока он здесь, недалеко от меня. Он сказал, что теперь
будет Президентом, и позвал их во дворец. Они ушли все вместе, но никто не
вернулся. Ты пришел, Домингес.
- Пришел. Твои люди не вернутся никогда. А я должен убить...
уничтожить Президента.
Молчание длилось секунду - и Корабль спросил:
- А зачем тебе уничтожать Президента?
Зачем? Странный вопрос. Домингес хорошо знал - зачем. В противном
случае ему давно уже не было бы никакого резона жить. Зачем - это понимали
все, кто еще способен был понимать, никто не мог сказать только, почему
это не удавалось до сих пор. Не "_з_а_ч_е_м_?", а "_п_о_ч_е_м_у_?" -
именно так стоял истинный вопрос, и ответить на него не сумел пока никто:
ни Гарибальди Пак со своей дурацкой бомбой - она разорвалась тогда у самых
ног Президента, но он даже не покачнулся, а Пака разнесло по стене; ни
Энрикес со своими джинсовыми мальчиками, которые - по сей день непонятно
как! - прорвались через пирамидки до самого Дворца и изрешетили фасад из
базук, Дворец был похож на груду кирпичного лома, вокруг вповалку лежали
перемолотые гвардейцы, а когда все кончилось, Президент подошел к куче
джинсового тряпья и поворошил ее носком сапога; ни даже Такэда, имевший
столько спокойных и уверенных друзей и все-таки тоже пошедший к Кораблю,
несмотря на все свои книги...
Но Корабль не спросил: "Почему?". Он спросил: "Зачем?" - и Домингесу
было совсем несложно ответить. Труднее оказалось сообразить, как отвечать,
чтобы наверняка убедить Корабль. "Но, - одернул себя Домингес, - ведь
Корабль просто машина, хотя и очень совершенная, а значит, убеждать никого
не нужно: машине нужно просто дать ответ, исключающий алогизм".
- Чтобы людям не было плохо.
Корабль замолчал. Он молчал долго - или это Домингесу казалось, что
долго? - во всяком случае, стены пригасли еще больше. Казалось, Корабль
размышляет над услышанным, хотя размышлять было не над чем: формулировка
была конечной, то есть такой, какая и нужна в общении с машиной. А
возможно, он просто вспоминал день, когда его люди ушли через распахнутый
люк и не вернулись. Изредка откуда-то сверху доносилось тихое ворчание,
оно было неуловимо коротким, но удивительно внятным и мелодичным:
казалось, звук: непостижимо растягивает время, вмещая аккорды в долю
секунды. Кресло под Домингесом покачивалось в такт ворчанию... И наконец
Корабль отозвался:
- Может быть, лучше полетим к звездам? Вместе, а?
Вновь начинался бред! Вполне ясно было уже, что Корабль - всего лишь
машина, и поэтому никак не могло быть, чтобы он задал этот вопрос, - хотя
бы потому, что в посылке Домингеса про звезды не было ни слова. Он дал
Кораблю ясную исходную, и Корабль должен был реагировать именно на нее. Но
вместо этого Корабль спросил про звезды - и это было непонятно, но
Домингес недаром был Домингесом и потому только покачал головой:
- Нет. Я должен уничтожить Президента.
- Чтобы людям не было плохо?
- Да. Чтобы людям не было плохо.
- А что для твоих людей хорошо?
Нет, этот Корабль, кажется, не был просто машиной, потому что сумел
задать удивительный вопрос, из тех, на которые не всегда ответит и
человек. Собственно, и сам Домингес не смог бы ответить внятно, хотя, в
сущности, хорошо - это очень просто: это когда на площади торгуют цветами,
когда границы не закованы в бетон, когда на бульварах есть деревья и
скамейки, а президент приезжает во дворец утром и уезжает домой по
вечерам. Домингес не смог бы высказать все это вслух - и в то же время был
почему-то уверен, что Корабль его понимает, и Корабль, видимо,
действительно понимал, потому что почти сразу спросил:
- А это действительно хорошо?
И Домингесу стало ясно, что он ошибся, и Корабль - не просто машина,
а значит, ничего не было зря, и стоило идти сюда через перекрестки, и
пухом земля Абуэло Нуньесу, потому что старик был прав: все в конечном
счете упиралось в Корабль, а тем самым - и в него, Домингеса! И была
правда в том, что он не взорвался вместе с Паком, и отпустил джинсовых
ребят с Энрикесом, и не переписывал тетрадки Такэды!
Вот оно, долгожданное, совсем рядом - только возьми; и он возьмет,
сумеет взять... если только Корабль поверит ему. Но Корабль поверит, это
точно! Он не сможет не поверить! Ведь каждое слово Домингеса - это святая
истина, потому что Домингес не может солгать, он не солгал же тогда, когда
отказался участвовать в Социальной Критике, - и за это его макали в
дерьмо... и безразлично, знает Корабль или нет, что такое дерьмо, - он все
равно должен поверить!
- Да! Это действительно хорошо!
- Ты знаешь. Ты хочешь объяснить это людям?
Именно так два года назад спросил Домингеса Такэда. Он вообще любил
лезть в душу... Впрочем, Такэда не навязывался: Домингес сам пришел тогда
к нему, это было нехорошее время, в те дни Домингесу вдруг показалось, что
все бессмысленно и надежды больше нет. Они никогда не были особенно близки
с Такэдой, хотя уважали друг друга, и когда Домингес пришел в халупу на
окраине седьмого сектора, Такэда слегка удивился, но ненадолго: он достал
толстые книги из-под половицы и стал объяснять, писать формулы, увлекаясь
и все чаще ударяя кулаком по столу, словно отметая этим жестом все
возможные возражения. Все в этих книгах было логично, и у рассуждений
Такэды нельзя было отнять логики, но все же Домингеса не оставляло
чувство, что Такэда знает, куда вести людей, а в свое время угрястый тоже
знал... И в мозгу Домингеса плясали, сплетаясь, сиреневые каллы и
смешивались улыбки людей, вышедших из многоэтажек.
И тогда, уже не слушая убежденного шепота Такэды, Домингес понял раз
и навсегда, что самое главное - чтобы не стало Президента, а дальше люди
разберутся сами. Да, люди смогут сами разобраться во всем и сами
переделать все - вот только нужно решиться начать, нужно, чтобы не стало
именно этого Президента, и тогда все пойдет проще. А сам Домингес знает,
что такое хорошо, но не знает, как это сделать, и не хочет знать, потому
что в отдельности этого не может знать никто, даже Такэда со своими
толстыми книгами. Только люди, все вместе, могут понять такое! И снова
Корабль услышал его раньше, чем он успел ответить...
- Я хочу к звездам, Домингес. Я давно не видел звезд.
- Почему же ты не улетел?
- Я - корабль. Я не могу летать один. Я ждал того, кто скажет мне:
летим к звездам. А пришел ты.
- А пришел я, - подтвердил Домингес.
- Давай полетим к звездам, Домингес! Твоим людям станет хорошо. А мы
полетим. Я покажу тебе звезды, которых ты не видел!
Это действительно был не простой Корабль - машина не способна
требовать платы за помощь. Все оказалось очень просто: Корабль хотел
лететь к звездам, а Домингес хотел, чтобы не стало Президента. Их желания
сплетались - и одно было невозможным без другого, а вокруг был город,
рассеченный бульварами, в многоэтажках копошились люди, и на десять миль в
округе не было сиреневых калл, потому что цветы не растут на бетоне.
А где-то наверху были звезды, Домингес и Корабль хотели, в сущности,
одного и того же - счастья, и он еще ничего не ответил, он думал даже, что
не знает, как ответить, но Корабль понял его - и в стенах распахнулись
широкие полукруглые окна. В них хлынула Площадь, она была вся в
гвардейцах: плотные шеренги окружили Корабль, базуки истерично дергались,
снаряды, прочерчивая воздух огненными хвостами, били по Кораблю, но
Домингес не чувствовал толчков.
И наконец Площадь встала на дыбы, гвардейцы превратились в крохотные
игрушечные фигурки, и Домингес увидел, как откуда-то сверху возник синий
луч, он уткнулся прямо в шпиль с флагом, скользнул ниже - и Дворец поплыл,
истекая сероватым дымом, а через секунду Дворца уже не было вообще. Луч
качнулся по сторонам, стирая с бетона пирамидки, а потом Корабль почти
незаметно дернулся, и на окна упала блестящая тьма.
3
Тьма была действительно блестящей, впрочем, то, что искрилось за
окнами, вряд ли можно было назвать тьмой: оно вообще не имело
определенного цвета; мерцающие точки скапливались, уплотнялись и вновь
рассыпались - и все это было тьмой, но одновременно и не было.
Окна уже не были полукруглыми, они превратились в широкие, мерно
пульсирующие овалы: казалось, Корабль дышит пространством, он распахивал
окна все шире, стараясь поймать в них все, что плыло вокруг. Вся Вселенная
окутывала серебристую иглу, а вокруг были звезды, такие, каких никогда не
видел Домингес.
- Звезды, Домингес! - Корабль радовался, это было несомненно, радость
сквозила отовсюду, она билась и в бешеной пляске бликов на стенах, и в
пульсации окон, и сам Голос будто надрывался, и пытался сдержаться, и
никак не мог, и не стыдился этого. - Смотри, это звезды! Они всегда
разные, Домингес, но издали их нельзя понять! Мы увидим их совсем близко,
Домингес... Я очень много раз видел их вблизи, но мне мало! Я хочу видеть
их всегда, всегда, всегда!
Синие блики мерцали на стенах, Домингес попытался радоваться вместе с
Кораблем, но стены отливали голубизной - и перед глазами дергался прямой
синий луч, стирающий с бетона пирамидки. Планета осталась позади, а может
быть, сбоку, она была сейчас лишь одной из точек в пляшущем бесконечном
хаосе, и на ней больше не было Президента! Но почему-то Домингес не думал
о Президенте; внутри была странная пустота, как однажды уже случилось: он
тогда поступил в колледж, хотя по идее поступить не мог - дотаций было
три, а претендентов на них много больше. Но когда вывесили списки, там
было и его имя, и мать заломила руки, будто собираясь закричать, и глаза
Кристины стали сиреневыми, как букет весенних калл, а отец крякнул и смял
недочитанную газету, и только у него внутри было пусто.
Одна из разбегающихся точек была Планетой. Там больше не было
Президента, но именно поэтому потеряло смысл все, что было сутью большей
части жизни, и теперь Домингесу уже не нужно было быть Домингесом, а снова
ощутить себя Омаром Баррейру он не мог. Это не могло придти в один миг,
для этого нужны были годы - может быть, не меньше, чем потребовалось на
то, чтобы выковать из Омара Баррейру Домингеса.
А Кораблю не нужен был Омар Баррейру, как, впрочем, не нужен был и
Домингес, ему был нужен просто человек, любой, потому что Корабль не умел
летать один к звездам, без которых в жизни Кораблей не больше смысла, чем
в жизни людей, когда у них есть Президент. Корабль был счастлив, а
Домингес нет. Человеку это было ясно, а Корабль ничего не понимал: он
плескался в бесшумных волнах блестящей тьмы, он впитывал ее окнами, он,
кажется, даже пофыркивал. Да, Кораблю было хорошо - так хорошо, что часть
своего счастья он великодушно предлагал Домингесу!
Часть стены стала полупрозрачной, и на ней сменяли одна другую
картины. Корабль показывал зеленые плоскогорья, заросшие крупными алыми
цветами, похожими на маки, воздух над ними, казалось, тоже был
зеленовато-алым; картины менялись, наплывали одна на другую: пурпурные
океаны выплескивали на коричнево-черный песок розоватую пену, а в ней
дробились осколки двух холодных багровых солнц, перламутровое небо
вздрагивало над прозрачно-янтарными горами, и в нем плыли клинья
золотогрудых длинношеих птиц. Непонятно, то ли Корабль вспоминал это для
