вот как, хороший фильм был, с драками, Ильда даже пищала...
Какой фильм, о чем я? Мысли смешались; Дан закрыл глаза и взмолился
было, но осекся; забыл, ни одного слова не помню; он и не мог помнить,
откуда? Бабушка не учила его молиться с тех пор, как он унес и сдал в
утиль ее Евангелие; его похвалили тогда на сборе, книга была тяжелая, два
кило, он был горд...
Что же это я? - тоскливо подумал Дан, - разве можно так о маме
маленького, какая же она "баба"? Прости, Ильдита, срываюсь, нервы ни к
черту, страшно мне, малышка, ох, как страшно, не хочу, понимаешь, умирать,
а придется ведь, никуда не деться, схемы у тех, наверху, есть, пустят в
штольню собак, доберутся или гадостью какой задавят, что им стоит? А
сдаваться не буду, не сделаю им такого подарка, не дождутся, прости,
родная, но как же страшно, особенно вот так, в одиночку, в четырех
стенах... и никто не окликнет.
- Дан Омотолу! - негромко, но властно.
Дан вскочил, не успев даже понять, что голос мерещится; он знал, что
один здесь, но оклик был так отчетлив, тон так резок, а голос слишком
знаком.
Перехватило дыхание, тело само собой вытянулось в струнку и щелкнуло
каблуками, а Хефе уже не улыбался вечной рисованной улыбкой; он высунул из
рамы рыже-седую бороду и смотрел пронзительно, словно на параде.
- Слушаю, товарищ Эмиль!
- Вольно, сержант. Доложите обстановку!
Тон исключал сомнения; Дании удивился, ни испугался. Все лишнее -
побоку; быстро, четко, без нытья - основное. Хефе слушал внимательно,
изредка перебивая короткими точными вопросами.
Остальные Отцы тоже понемногу оживали, прислушивались, разминали
плечи в своих тесных рамках. Вот Главный откинул густую седую гриву и
приложил к уху, а вот Китаец потянулся всем телом и шумно вздохнул, а
Усатый подмигивает, облокотившись на край рамы. Глаза у него, оказывается,
светло-желтые, а лицо все в мелких оспинках, странно, на портретах никогда
не бывало видно.
- Ясно, - кивнул Хефе. - Какие будут мнения?
Отцы переглянулись. Никто уже не смотрел на Дана, он па время исчез,
растворился, но не обиделся; как же можно, все правильно, свершилось
все-таки, теперь бояться нечего: если уж они возьмут дело, то мы победим,
кто ж еще?
- Прекратите, друзья, прошу вас, прекратите немедленно!
Нет, Дан не подслушивал, он заставлял себя вообще ничего не слышать,
не его дело, но уж очень громко переругивались Отцы; начали они
вполголоса, но быстро завелись и совсем не слышать не получалось.
Хефе приходилось трудно, Усатый едва ли не орал на него, а Китаец
поддакивал, а Скуластый словно бы и пытался успокоить этих двоих, но
как-то не очень старательно, словно бы наоборот, подливал масло в огонь
своей приятной лукавинкой; Главный хмурился все сильнее и только
Сподвижник был спокоен, он скрестил руки на груди и холодно глядел на
расшумевшихся льдисто-голубыми глазами. Потом Главный что-то шепнул ему, и
он тихо, но очень по-военному скомандовал:
- Маал-чать!
И стало тихо. Сподвижника, видимо, сильно уважали. Усатый сделался
меньше. Китаец часто-часто закивал головой, а Скуластый, храбрясь и никак
не желая уступить последнего слова, торопливо заключил:
- Перед лицом катастрофы трения принципиально неприемлемы!
- Все? - сквозь бороду прогудел Главный. - Хорошо. Эмиль, разберитесь
с сержантом.
По лицу Хефе, от бороды к вискам, ползли красные пятна.
- Омотолу!
- Слушаю, товарищ Эмиль!
- За мужество и героизм, проявленные при охране важнейшего достояния
революции, объявляю вам благодарность, майор Омотолу!
- Родина и Свобода, товарищ Эмиль!
- К делу, к делу, - поторопил Сподвижник. Хефе вздрогнул.
- Есть! Майор, мы примем у вас объект. Код сейфа имеется?
- Так точно!
- Набирайте.
Диск пошел мягко, шуршаще.
Два-шесть-семь. Щелчок. Один-девять-пять-три. Щелчок.
Над диском вспыхнула крошечная лампочка. Медленно приподнялась
стальная пластинка, обнажив треугольную скважину.
- Открывайте!
- Ключа нет, товарищ Эмиль!
- То есть? - глаза Хефе полыхнули. - Не дал, что ли?
Дан потерянно развел руками. Ой, что ж это будет?
- Ну, Владо... - Хефе скрипнул зубами и сплюнул. - Ну, козел...
- Твои кадры, дорогой, зачэм ругаешь? - ласково вставил Усатый;
желтые кошачьи зрачки хитренько подрагивали.
- На своих посмотри, - огрызнулся Хефе.
- Маал-чать! - рыкнул Сподвижник. Мастерски это у него выходило. -
Ты, Эмиль, вообще замри, ты у нас штрафник. А ты давай, работай, по твоей
части дело...
Дан не уследил, как Усатый выбрался из рамы. Мягко ступая прошел к
сейфу, прощупал дверь, приложил ухо, прислушался. Сунул руку в карман
галифе и вытянул неправдоподобно громадную связку гнутых железяк.
- Нарарирара-рарира-аа... Хэйя-хоп...
Очень приятно мурлыкал Усатый, и работал на загляденье, руки словно
ласкали металл, почти без лязга, особенно - правая, левая у него была
слабая, словно даже короче, но все равно, мастерски работал; отмычки
сначала не подходили, но Усатый менял их, комбинировал, и вот наконец
крючковатый штырь вошел в скважину, повернулся раз, еще раз...
Сейф распахнулся. Белое, пахнущее январем помещение оказалось за
дверью, сплошь заложенное штабелем разноцветных ящиков.
Тишина стала почти ощутимой.
- Однако же, - сдавленно выговорил Скуластый, - архиинтересно, не
правда ли?
Все зашевелились, словно проснувшись.
- Пошли! - скомандовал Главный, и Китаец нырнул из рамы на пол,
рисково, ласточкой - только тощие ноги в парусине мелькнули -
перевернулся, встал, вслед за ним спортивно выпрыгнул Хефе, и Сподвижник,
и Скуластый соскочил на пол пружинистым мячиком. Только Усатый, погладив
левую руку, отошел в уголок, присел, сунул под усы короткую трубочку,
раскурил и исчез в сизо-голубом облачке, продолжая тихонько мурлыкать:
- Где же ты... где же ты, моя... нарира-аа...
- Давай-давай, товались, - прожурчал Китаец Дану. И Дан кинулся
помогать. Отцы знают, что делать, они спасут все, они подскажут мне, я -
руки Отцов, работать, работать!
Ох, и много же ящиков было в сейфе, тяжеленные, кило по пятьдесят, да
еще и холодные, как лед; Дан не сразу приноровился, пот сочился, но
передохнуть не было времени, работали все, Китаец задавал темп, он скинул
синий китель, оставшись только в майке-сеточке, почти не прячущей
безволосую грудь, он мелодично командовал, остальные подчинялись, стараясь
только не выбиться из ритма, даже Сподвижник, тяжелые бугры вздувались у
него на спине, на предплечьях, но все-таки и его прошибло потом, а Китаец
был сух и бодр, а Скуластый суетился и что-то приговаривал, он не столько
работал, сколько подбадривал, но делал это здорово, все время, казалось,
что именно он подставляет плечо под самый тяжелый ящик.
Дан споткнулся, упал. И не смог встать. Все, Отцы, сил нет; я же не
вы, я обычный; Сподвижник крикнул было, но присмотрелся и не стал шуметь:
- Довольно, - прогудел Главный. Борода его растрепалась, глаза
азартно сверкали и выглядел он сейчас лет на двадцать моложе. - Как
думаешь, Генерал?
- Полный комплект, - отозвался Сподвижник.
Рамы были завалены до краев, под завязку.
- А не перестарались? - тенорок Скуластого. - Место есть?
- Влезешь, - это уже буркнул Усатый. Не докурил, видно, настроение
хреновое, шипит; однако уважительно. - Извиняюсь, уместитесь. Контре
легавой, что ли, оставлять, в натуре? Западло...
- Цыц, - негромко, но веско сказал Главный. - По местам!
Рядом с виском Дана прошуршала парусиновая туфля. Пересиливая себя.
Дан приподнялся. Отцы уже вернулись в рамы, они ворочались, пристраиваясь
поудобнее на фоне разноцветных штабелей. Уходят... А что же дальше?
- А дальше что, Отцы?
Совсем тихо прошептал Дан, но Отцы услышали.
- Действительно, - сконфуженно сказал Главный, - а его куда?
Ох, какие круг в глазах...
- Если винтик не нузен, его выбласывают.
О чем это Китаец, какие винтики?
- Простите, но это позиция ультра, я категорически против!
Спасибо, Скуластый...
- Эмиль, - голос Усатого, - кинь фрайерку полковника, и атас!
- Полковника? Рановато...
- Потом поздно будет... - ох, как гортанит Усатый; злится, видно. -
Закон забил? Отлами парню долю, гаварю!
- Полковник Омотолу!
Дан поднялся. Шатаясь, вытянул руки по швам. Пятки вместе, носки
врозь. Смотри прямо, Дан!
- Я снимаю вас с поста, полковник. Родина и Свобода!
Рамы затягивало мутной дымкой, лица Отцов тускнели, снова становясь
плоскими, нарисованными. Что же это? Нет, не уходите, постойте...
- Что же дальше?!! - крик ввинтился в стену; Главный, почти совсем
уже плоский, болезненно поморщился.
- Эмиль, вы же видите... Ну скажите ему что-нибудь, это же
невозможно, в конце концов...
И тогда с горьким и яростным восторгом Дан увидел, как посуровело
растерянное лицо Хефе. Вот что мешало, - мелькнула мысль, - растерянность
на его лице, он не мог быть таким, он только сейчас стал настоящим!
И грянул голос товарища Эмиля, в полную силу, глуша все! - никто так
не может больше, куда там Сподвижнику:
- Смрррр-но!
Где слабость? Нет ее!
- Слушаю!
- Полковник, передаю вам всю полноту власти! Приказ: спасти
Революцию!
- Есть!
Но Хефе уже не слышал...
Под портретами посидел Дан еще несколько минут. Больше позволить себе
не мог. Не имел права. Впервые за эти проклятые тринадцать дней пришло
спокойствие. И еще - уверенность.
Там, наверху, гибнет Революция, но ей не пасть, потому что есть я. У
меня приказ: спасти ее, и я сделаю это, потому что облечен всей полнотой
власти.
Спасибо, Отцы. Я снова на посту и никому этот пост не сдам.
Прощайте.
Полковник Омотолу сунул за пояс два рожка. Еще один.
Поднял автомат. Порядок.
И вышел из бункера в узкий ход, ведущий наверх.
Спасать Революцию.
MAT
Страна выздоравливала медленно, но неуклонно. Кризис миновал. "Волки"
были выбиты, беспощадно и начисто; те, у кого хватило ума задрать рука,
пошли на перевоспитание. Понемногу рассасывались очереди за продуктами.
Комиссии по переделу жилья работали сутками, почти без сна, и метража
оказалось гораздо больше, чем можно предположить.
Но и спустя полгода после того, как на улицах стихла последняя
перестрелка, гигантская очередь с утра до вечера клубилась у дверей Музея
Последней Тирании.
Мир содрогнулся, узнав о подземельях с сейфами-холодильниками, плотно
забитыми снедью; ветчина, сыр, колбасы - все это годами гноилось и
портилось под ногами у истощенных людей, словно в насмешку именовавшихся
гражданами.
Процесс Владо Сьенгуэрры поставил все на свои места окончательно.
Приговор не оспорила даже защита.
А люди все шли и шли в Музей.
Они проходили мимо фотографий расстрелянных, мимо наборов щипцов и
иголок из арсенала спецслужб Железной Гвардии.
Они шли мимо коллекций рубинов и бриллиантов, не обращая внимания на
искристые россыпи бесценных побрякушек.
Шли в центральный зал, где, освещенные юпитерами, висели на стене
портреты Отцов, извлеченные из подземного бункера. И стояли около них
подолгу, шепча проклятия тем, кому еще недавно подчинялись.
Ничего святого не было для оборотней.
Прикрываясь словом и делом Отцов, чьи имена священны, а память
бессмертна, мерзавцы глумились над дорогими образами. Гнусно, на фоне
банок с ветчиной и тушенкой были изображены вожди, на фоне штабелей ящиков
