постригся, пошел при галстуке... Ответил на все вопросы!
Они продали облигации, снесли в комиссионку женин песцовый воротник,
влезли в долги: деньги набрались.
Купили ему новый костюм, чешский, вполне приличный, жена сама, как
когда-то, подогнала брюки; сорочка индийская, галстук польский, туфли
румынские - европейская экипировка.
Покупки - список на четырех листах, многократно откорректированный и
выверенный - изумительным фокусом укладывались в четыреста франков,
выданных в обмен сорока рублей.
Пять месяцев минули. В последнюю ночь Кореньков не смог заснуть.
Победное солнце Аустерлица возвестило прекрасный день начала пути.
Помолодевший и легкий ("Присели на дорожку. Поехали!") - он тронулся.
На вокзале их группу, уже хорошо знакомых между собой тридцать
человек, во главе с руководителем, которого следовало слушаться
беспрекословно, проверили, пересчитали, посадили в вагон и отправили в
Москву. Перрон с машущими семьями уплыл...
Улетали из Шереметьева. В международном отделе по сравнению с общей
толкучкой было свободно, прохладно. Таможенник, полнеющий парнишка с
вороной подковкой усов, мельком сунул нос в кореньковскую сумку и
продвинул ее по стойке: досмотр окончен.
В автобусе Кореньков оказался рядом с двумя француженками,
элегантными грымзами с сиреневой сединой, покосился на руководителя и от
разговора воздержался: грымзы сетовали, что не выбрались на тысячелетие
крещения Руси, церковные торжества.
Их "Ту-154" взлетел минут на пять позже расписания, как и принято,
Кореньков завибрировал, считал минуты, он уже боялся всего: задержки,
неисправности самолета, ошибки в оформлении документов, обнаруженной в
последний момент; в полете боялся, что Париж вдруг закроется по
метеоусловиям, или забастуют диспетчеры, или вдруг нарушатся
дипломатические отношения, и вообще самый опасный момент - посадка... и
лишь когда под колесами с мягкой протяжной дрожью понесся бетон и турбины
шелестяще засвистели на реверсе, гася пробег, явилось спокойствие -
странноватое, деревянное, пустое.
- Наш самолет совершил посадку в аэропорту Шарль де Голль...
В свою очередь Кореньков спустился по трапу, мгновение помедлив,
прежде чем перенести ногу с нижней ступени на шероховато-ровное серое
пространство - землю Парижа.
Рубчатые резиновые ступени эскалатора вынесли их в красноватый от
вечерних отблесков зал, наполненный ровным сдержанным эхом. Длинноволосый
таможенник в каскетке пропустил их со скоростью автомата: пара небрежных
движений в небогатом багаже каждого. Процедура проверки паспортов
выглядела не тщательней контроля трамвайных билетов. Гид ждал у киосков с
плакатиком в руке. Шагнул навстречу, точно выделив их из пестрой
круговерти.
- Бонжур, мсье, - поздоровался Вадим Петрович, руководитель.
- С благополучным прибытием, - приветствовал гид с небольшим милым
акцентом. - Хорошо долетели? Сейчас мы сядем в автобус и поедем в
гостиницу.
Стеклянные двери разошлись. Протканный бензиновыми иголочками воздух,
палевый, сгущающийся, наполнил легкие. Коренькову как-то символически
захотелось сесть на асфальт, привалившись спиною к стене, вытянув ноги, и
посидеть так, покурить, тихо глядя перед собой: предаться значительности
момента... Но неудобно, да и некогда; ладно; а жаль...
Они пробрались через автостоянку к одному из ярких автобусов.
Кореньков подсуетился - захватил место на первом сидении, у дымчатого
просторного стекла.
- Давай в Париж, шеф! - велел сзади дурашливо-счастливый голос, и все
чуть нервно и оживленно засмеялись.
И розоватый, кремовый, бежевый, притухающий в сумерках, ни с чем не
сравнимый парижский пейзаж, неторопливо раскрываясь, покатился навстречу.
Гнутый лекалом профиль гида с микрофоном на фоне лобового стекла, за
которым менялись виды, казался маркой города (Дени, брюнет, черноглаз,
высок, тонок, студент-русист Сорбонны). Кореньков слушал вполуха известное
наизусть, жадно отмечая детали: усатый ажан в пелерине, прохаживающийся
вдоль витрин; целующаяся в машине перед светофором парочка; араб-зеленщик
с лотком; дама в манто, выходящая из обтекаемого, звероватого
"ситроена"!..
Они плавно свернули с бульвара Бертье на авеню Гюржо, встроились в
поток на пляс Перьер, из тоннеля внизу выскочила громыхающая электричка.
"На вокзал Сен-Лазар?" - спросил Кореньков утверждающе.
- Куда? - прервался Дени.
- На Сен-Лазар, - повторил он, тыча пальцем.
- О, - улыбнулся Дени, - вы не впервые в Париже.
Близились к сердцу Парижа. "Авеню Ниэль... Рю Пьер Демур... Де
Терн... Мак-Магон..." В перспективе открылась Пляс Этуаль ("Де Голль",
поправил себя Кореньков), над каруселью красных автомобильных огоньков -
угол Триумфальной арки, подсвеченный золотом барельеф под сиреневым,
лиловым, бархатным небом.
Здесь пульс бьющей жизни отдавался тихим неблизким шумом, тихо
светился подъезд скромной гостиницы "Мак-Магон", тиха и неширока, белела
лестница, тихо двигался лысый портье за темной деревянной стойкой.
Руководитель Вадим Петрович руководил расселением, Коренькову достался в
соседи работник горисполкома.
- Ты меня слушай, и отоваримся путем, и посмотрим что надо - я здесь
второй раз. - Подмигнул.
Достали кипятильники, печенье, консервы - поужинали дома, безвалютно.
Потом Вадим Петрович собрал всех на инструктаж, напомнил о дисциплине,
бдительности, возможных провокациях.
Кореньков спустился в холл и купил у портье синеватую короткую пачку
"Галуаз" - без фильтра, из темного крепкого табака типа "капораль",
попахивающего вроде кубинских сигар. Угостил портье болгарской сигаретой,
зная, что здесь это не принято, каждый курит свои; портье выразил
благодарность, и Кореньков насладился разговором в полутемном холле с
видами Парижа на стенах, в покойном кресле, легким приятным разговором о
погоде, туристах, ценах в ресторанах, - он знал, что серьезные темы здесь
не приняты, разговор должен быть легким. Но от рукопожатия на прощанье не
удержался: ладонь у портье была сухая, не слабая, приятная.
В номере Андрей Андреич храпел жизнерадостно. Не зажигая света,
Кореньков отодвинул штору, сел к окну и чокнулся со стеклом. С пятого
этажа был виден узкий сектор освещенной площади, уголок Триумфальной арки,
редкое ночное движение. "Повезло".
Лег не скоро, насытившийся ощущением того, что он - здесь, слегка
опьянев, наблюдая легкое подрагивание треугольника света на потолке,
искрящегося в крае люстры...
Автобус подавали в восемь. Завтракали в одном из дешевых
ресторанчиков близ Монмартра: кофе, пуховые булочки, желтое масло, джем.
Расплачивался Вадим Петрович. Вадим Петрович в первый же день выделил
Коренькова, держал рядом: как бы из дружеского расположения угощал его
Парижем лично, особо; и с уважением равного кивал подробностям о Париже,
распиравшим Коренькова.
Скрывалась за цветными крышами высящаяся на холме белая стройная
громада Сакрэ-Кёр, дневная программа начиналась, они дружно вертели
головами, внимая Дени: Казино, галерея Лафайета, Гранд-Отель, Вандомская
площадь: выходим, мадам и мсье. Он трогал рукой Вандомскую колонну!
Взлетали голуби, щелкали фотоаппараты, шаркали толпы разноязыких туристов;
небо сияло.
Эйфория звездного часа несла Коренькова. Любовно и торопливо он
дополнял Дени: как Мопассан поносил Эйфелеву башню за изуродование вида
Парижа; как триста викингов в VIII веке захватили Париж, именуемый тогда
Лютецией, и не ушли до получения выкупа; как поляк Домбровский командовал
войсками Парижской Коммуны.
- Мсье, по-моему, вы самый чистокровный парижанин в этом городе! -
радовался Дени, поводя узкими плечиками в вельветовом пиджаке.
В Доме Инвалидов с Кореньковым сделалось головокружение. Мраморные
ангелы с лицами античных воинов, несшие караул вокруг красного порфирного
саркофага Наполеона, надвинулись на него; буквы "Ваграм. Маренго. Иена..."
на черном подножии вспыхнули огненным колесом и ослепили. Он пришел в себя
на тенистой ступеньке перед газоном, поддерживаемый внимательным Вадимом
Петровичем.
Обед и ужин вкушали в том же ресторанчике, втекали вежливо-скованной
чужеродной кучей, но подчищали мандарины и листья салата с подносов с
зеленью, до капли цедили сухое красное вино из двенадцатиунциевых
графинов-колбочек, стоящих перед каждым прибором. Старались держать вилку
в левой руке, а нож в правой; старались не глазеть по сторонам; старались
без шума отодвигать стулья. Кореньков жевал палочки мелкой спаржи,
корочкой подбирал правильно соус и комплексовал, что не может дать на чай
милой плоской официантке: хамство-с, то-то она и не улыбается.
В обмене впечатлениями проскальзывало греховным пунктиком: "Пляс
Пигаль?.." Кореньков усмехнулся дилетантству, попросил гида вернуться в
гостиницу через улицу Сен-Дени.
- Мсье? - тот вздернул тонкую бровь.
Вадим Петрович возразил по-хозяйски:
- Делать крюк? Поздно уже, некогда. И в программу не входит.
- Какой же крюк, пятьсот метров направо...
Вадим Петрович глянул пристально - медленно кивнул.
Вывески Мулен-Руж струились в витринах розовым, малиновым, оранжевым,
электрические лопасти мельницы вращались в темной вышине, электрический
нагой силуэт вскидывал ножку в канкане. На Сен-Дени девицы были уже
реальные, в шортах или мини-юбках и обтягивающих сапожках до бедер, в
ажурном белье под распахивающимися шубками, всех цветов и мастей, чаще
некрасивы, некоторые стары: похаживали парами и стайками, ждали у стен,
опершись ножкой, курили, поигрывали сумочками.
- Вот эта карга обслужит вас по-французски прямо в автобусе франков
за сорок, - забывшись, склонился Кореньков к сидящему рядом Вадиму
Петровичу. - А чудо-киска с вызовом на дом приедет на "ягуаре" и возьмет
утром тысчонок до трех.
Вадим Петрович обернулся дико; Дени заржал, перешел на вздох:
- Увы, это наша социальная язва, позор Парижа...
За углом пассажиры перевели дух и заговорили сдержанно и фальшиво о
постороннем; пара дам сокрушалась, их слушали с неприязнью; постепенно
раскрепостясь, обсудили проблемы проституции и почему-то пришли в
прекрасное настроение.
Перед сном Кореньков намылился под душем мыльцем из фирменного
пакетика в ванной, пастой из такого же пакетика почистил зубы, обувным
кремом отполировал свои коричневые туфли. Андрей Андреич слегка
рассердился:
- Их все на сувениры берут. Что у тебя, мыла нет? Ладно, забери из
ванной, завтра новые положат. А чего водку открыл, пить сюда приехал? Ну
чудила ты...
Свои две бутылки он загнал швейцару за сорок франков: "Все только так
и делают".
Вообще основные интересы группы распределились между бульваром Рошуар
и пляс Републик, где обосновались знаменитые баснословной дешевизной
универмаги Тати. Совали в бесплатные пакеты гонконгские кассеты,
бразильские джинсы, сингапурские штампованные часы, кроссовки с Тайваня и
куртки из Макао - Андрей Андреич купил южнокорейский магнитофон за сто
девяносто франков: "колониальные товары", дешевая рабсила, демпинговые
цены. Кореньков свои приобретения упрятывал в сумку: показываться с
пакетом от Тати уж больно непрестижно, бедно, стыдновато. Налетали не раз
на уличную дешевую распродажу, бесценок непредсказуемый: за пакистанские
нормальные кроссовки он отдал пять франков, за джинсы - восемнадцать.
