изменчиво и непостоянно, как море... Достиг сегодня успеха - и ты счастлив!
А завтра испытал неудачу и счастливое настроение покинуло тебя. Лицемеры те,
кто твердят о неземном счастье, а впадают в уныние от самой малой
неприятности и переполняются гордостью от самого малого успеха!
Николай заводил знакомства в Галилее, Самарии, Иудее, приглядываясь, в
особенности, к семьям, в которых воспитывались мальчики. В таких семьях он
задерживался на несколько дней, проводя большую часть времени с детьми.
Разговаривал с ними, играл, ходил ловить рыбу, выясняя незаметно их
склонности, способности, знания, проверяя память и сметливость. Неизменно,
на два-три месяца останавливался в Назарете у племянницы, наблюдая, как
подрастает малыш и, обнаруживая, к удовольствию, в нем любознательность и
неуемную энергию.
Как-то, Иосиф рассказал о своем друге Захарии, жившем неподалеку, в
горном селении.
- Он знает Писание лучше всех нас. От него и народ наш, несчастный,
надежду имеет. Через него пришло к нам ожидание Мессии.
Не прошло и двух дней, как Николай уже сидел в ненадежном доме Захарии,
говорил с женой его - Елизаветой, а на коленях у него сидел шестилетний
кудрявый мальчуган, их сын Иоанн. Однако, долго усидеть на коленях мальчик
был не в состоянии. Его темперамент требовал движения, прыжков, кувырков,
смеха и визга. Он непрестанно задавал вопросы, иногда, забывая выслушать
ответ, что ничуть не огорчало Николая, а указывало ему на небывалую быстроту
мысли юного отпрыска.
Возврашался Николай из своих путешествий не один. Каждый раз его
сопровождало несколько подростков от десяти до двенадцати лет. Из тех, на
ком он останавливал свой выбор.
В Риме они помещались в специальную школу, о существовании которой
знали немногие. Любопытный мог узнать о школе лишь то, что там обучают
иудейских детей искусству, философии, иностранным языкам, римскому праву и
этике, чтоб впоследствии из них вышли преданные и знающие люди, способные
занимать ответственные должности в Иудее, Самарии и Галилее с пользой для
Рима.
Октавиан выглядел угрюмым. Его терзали сомнения и преследовали страхи.
Он не мог смириться с вероломством дочери.
Тиберий находился на Родосе и, по сообщениям агентов, вел себя смирно,
углубившись в чтение философских трудов. Хитрит? Выжидает? Но, пока, он не
опасен. Юлия, заполучив полную свободу, надолго пропадала из виду. Так что,
даже, всезнающий Кальпурий не всегда мог представить информацию о ней. Что
ж, дочь императора владела секретами тайной канцелярии и, при желании, умела
скрывать следы. Октавиан был взбешен, когда отдал приказ доставить ее, а
люди Кальпурия три дня, безрезультатно, рыскали по всей империи.
Это случилось, вскоре, после смерти Ирода и очередного возвращения
Николая из Галилеи. Он сказал, тогда, что было бы неплохо переманить Ирода
Второго на свою сторону. По его наблюдениям, дело это, вполне, осуществимое,
так как сын, кажется, пошел в отца и не отличается богобоязненностью.
Николай напомнил, что Юлия хорошо его знает с тех пор, как двенадцать лет
тому назад посетила Иерусалим вместе с Агриппой.
- Ирод честолюбив и хитер. Его воспоминания о Юлии были переполнены
восхищением, облепленным со всех сторон намеками, как взбухший от нектара
цветок - пчелами. Он не решился высказать вслух то, что будоражит его
воображение...
- Неужели он вздумал, что...
- Да, государь! Он лелеет надежду породниться с тобой! Особенно,
теперь, когда ты изгнал Тиберия. Кажется, его планы простираются очень
далеко...
- Глупец! - бросил император, не скрывая отвращения, - Если Тиберий не
смирится, он умрет раньше меня, а я могу усыновить одного из его пасынков -
Луция или Гая, в которых течет кровь Клавдиев.
- Юлия могла бы помочь нам, используя свое влияние на Ирода и это,
значительно, облегчило бы мое положение в Галилее.
- Стоит ли посвящать ее в наше дело?
- Юлия умна, ненавидит Тиберия и обожает отца! Разве это не залог того,
что ей можно доверять?
Октавиан приказал разыскать Юлию и был взбешен, что этого не смогли
сделать в тот же день. Однако, он был еще более взбешен после разговора с
дочерью. Она не поняла и не приняла ничего из того, что он, взяв с нее
предварительно клятву молчать, сообщил ей.
- Этот иудей обманывает тебя! Он делает все, чтоб возвысить свой народ
и унизить Рим! - сказала она, теряя самообладание.
Октавиан выгнал ее и приказал не отлучаться из Рима. Он был в ярости!
"Николай стремится унизить Рим!" - эта мысль засела в его голове и, впервые,
заронила семена недоверия к иудею. Октавиан вызвал Понтия Пилата, которому
было поручено создать засекреченную школу для иудейских детей. Император
верил молодому Пилату, отец которого всегда оставался на стороне Цезаря и
воспитал сына в почтении к его памяти. Так же, он пригласил Гая Кальвисия
Сабина, поддерживающего его во всех делах на протяжении тридцати лет и Луция
Пассиена Руфа, которому император покровительствовал и на которого "имел
виды" в будущем. Сорокалетний Руф внушал уважение степенным и глубоким умом,
способностью анализировать, не упуская многочисленных деталей. Когда он
заканчивал доклад, обычно, устанавливалась тишина. Время, необходимое для
осмысления всего того, что было, только что, произнесено. Детали придавали
общей картине ту цельность, которая, иногда, меняла полностью прежние
представления.
Эти трое были посвящены в тайну и были прямыми исполнителями
грандиозного плана. Октавиан, преодолевая раздражение, рассказал о встрече с
Юлией и зароненных ею подозрениях.
- Государь! Как ты мне и повелел, я внимательно изучаю все записи,
которые Николай готовит и отдает мне. Он выражается витиевато, это правда,
но ничто, клянусь Юпитером, не указывает на измену, - сказал Сабин, - Кроме
того, я согласен с Николаем, что этот труд должен быть выполнен в
определенном стиле, сообразуясь с духом посланий древних пророков и
устанавливая духовную связь с ними. Нет, я нигде не вижу его стремления
возвеличить иудейский народ в ущерб Риму. Он говорит о грехе, относящемся в
равной степени, как к иудею, так и к римлянину, так и к любому язычнику. То
же, он говорит и об искуплении греха. Он искусно лишает иудеев
самоуверенности в своей богоизбранности, обращаясь к древней традиции
обрезания.
Сабин извлек несколько пергаментных свитков и, развернув один из них,
начал зачитывать: "Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона,
то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по
природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при
Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то
обрезание, которое наружно, на плоти. Но тот Иудей, кто внутренне таков, и
то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от
людей, но от Бога".
- "Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания?
Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено
слово Божие", - процитировал наизусть Понтий Пилат, демонстрируя
великолепную память.
- Так, все-таки, он говорит о преимуществе иудеев? - недовольно
отозвался Октавиан.
- Я то же обратил на эту фразу внимание, - сказал Сабин, - Но Николай
сумел переубедить меня и доказать, что она не может принести вреда. Вот что
он пишет дальше: "Итак, что же? Имеем ли мы преимущество? Нисколько. Ибо мы
уже доказали, что как Иудеи, так и Еллины, все под грехом. Правда Божия чрез
веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих: ибо нет различия. Где же
то, чем бы хвалиться? Уничтожено. Каким законом? Законом дел? Нет, но
законом веры. Неужели Бог есть Бог Иудеев только, а не и язычников? Конечно,
и язычников. Потому что один Бог, который оправдает обрезанных по вере и
необрезанных чрез веру".
Октавиан встал и в задумчивости начал ходить, обдумывая услышанное.
- Не слишком ли велика власть этого Бога? Не покушается ли она на
власть императора? - высказал он, наконец, то, что его мучало более всего.
Сабин опять взялся за свитки и, найдя нужный, продолжил чтение: "Всякая
душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога;
существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти
противится Божию установлению. Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на
добро. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по
совести".
"Бог будет испонять волю императора, а императору останется лишь делать
вид, что он исполняет волю Бога!" - вспомнил Октавиан слова Николая и
настроение его улучшилось.
- Государь! - заговорил Руф, - Николай, несомненно, желает добра своему
народу, хоть за многие годы и превратился в настоящего римлянина. Но
заглушить голос крови ничто не способно! Волчья стая всегда примет
отбившегося волчонка... Достоинства Николая, его восхитительный ум -
общеизвестны! Его стремление обезопасить свой народ совпадает со стремлением
создать Великую Империю! Делая добро своему народу, он делает добро Риму.
Благодаря, именно, своему уму, Николай прекрасно понимает, что без поддержки
Рима его народ обречен и ему не справиться с многочисленными врагами. Он
прав, когда говорит, что единственным препятствием для объединения служат
религиозные различия и делает все, чтоб устранить их. Во имя Рима и во имя
Иудеи! Я верю ему!
Квинт Фабий Максим и Гней Кальпурний Пизон покаялись. Они явились к
императору вдвоем, после того, как Октавиан получил от них секретное
послание с просьбой принять их и, тут же, дал согласие. Он предчувствовал,
что встреча окажется важной и прояснит положение дел в Риме. От Кальпурия,
по-прежнему, поступали сведения о заговорщиках, которые, несмотря на
отсутствие Тиберия, продолжали устраивать свои сходки, и Октавиан уже давно
подумывал о том, что необходимо предпринять какие-то меры. Но, видно, годы
отнимали решительность. Он никак не мог справиться со своими колебаниями.
Однако, то, что он узнал от недавних врагов, повергло его в оцепенение.
Юлия стала любовницей Семпрония Гракха и выдала ему тайну, которую он ей
доверил, взяв клятву молчать. Заговорщикам все известно и это дает им власть
над ним, императором. Юл Антоний уже готовит речь для выступления в Сенате!
- Что же, вынудило Вас прийти ко мне? - задал вопрос император с
искренним недоумением.
- Рим ждут трудные времена, если не будет идеи, которая сможет сплотить
Империю! Мы оценили твой план и готовы идти вместе с тобой!
Всю ночь люди Кальпурия не спали, а утром Октавиан, как обычно,
выслушивал доклад.
- Семпроний Гракх и Юл Антоний - мертвы! Оба оказали сопротивление.
Остальные закованы в цепи и молят о пощаде!
- Где Юлия?
- Здесь, государь! Приказать ввести?
- Нет! Отправь ее в Путеолы, обеспечь надежную охрану и, пусть, она там
дожидается решения своей участи!
Вот и пригодился закон о браке и прелюбодеянии. Октавиан выступил в
Сенате, как защитник закона, для которого нет ничего священнее, чем его
неукоснительное соблюдение. Перед законом все равны! На глазах всего Рима
император приносил в жертву собственную дочь! У него не хватило духу
требовать ее смерти... Он потребовал изгнания... Навечно!
Юлию отправили на остров Пандатерия. Октавиан не ощущал в себе
достаточно сил для того, чтоб выдержать сцену прощания и ничем не проявить
слабость. Он отклонил просьбу Юлии о свидании.
Тайна осталась не раскрытой.
