познания и долготерпения. Путь, к которой лежит через просвещение! Я говорю
о любви, как о науке!
- Как о науке? - встрепенулся Николай, - Но, дорогой Цильний, наука
основана на фактах и доказательствах и держится на авторитете учителя!
Любовь не поддается измерению, ее нельзя ни взвесить, ни поместить в
формулу, как это делал мудрый Пифагор и не менее мудрый Аристотель. Кто
может быть авторитетом в такой призрачной области, которую нельзя ни
пощупать, ни попробовать на вкус, ни уловить запаха? Последователи и ученики
есть у Эпикура, у Зенона, у Диогена, у Платона, но кто способен стать
безоговорочным авторитетом для всех?
- Что ты утомляешь малый ум вечными вопросами? - недовольно отозвался
Гораций, испытывая потребность встать на сторону старого друга против
изворотливого иудея, к которому он, никак, не мог проникнуться чувством
любви, - Или забыл, что согласного судьба ведет, а не согласного тащит? Так,
кажется, говорил Диоген Лаэртский.
- Безоговорочным авторитетом может стать тот, кто принесет людям
любовь, - сказал Меценат, не обращая внимания на попытку Горация прийти к
нему на помощь.
Пораженный совпадением мыслей и никак не ожидавший этих слов от
Мецената, никогда не касавшегося, даже, намеком опасной темы, Николай, тем
не менее, решил, до времени, не подавать виду, что в главном, в идее любви,
он с ним согласен и сам, давно, размышляет об этом.
- Ты хочешь сказать, что наши Боги не обладают даром любви? - спросил
Октавиан, до того, молча, наблюдавший за спором.
- Наши Боги предпочитают, чтоб их боялись, - решительно ответил
Меценат.
- Из всех человеческих качеств иудейский Бог, то же, выбирает страх.
Разве не так? - повернулся Гораций к Николаю.
- Да, до сих пор считалось, что только страх способен удерживать
человека в смирении и послушании, - задумчиво подтвердил иудей.
- Неужели Вы думаете, что любовь способна выполнить эту роль лучше
страха? - воскликнул император.
- Да, я так думаю, - твердо заявил Меценат.
- Я разделяю мнение нашего друга, - присоединился Николай, заставив
Горация удивленно вскинуть брови. На этот, прямо поставленный вопрос, нельзя
было отвечать уклончиво, иначе, таилась возможность ввести в заблуждение,
помимо остальных, и самого императора, а вот этого делать Николаю, как раз,
и не хотелось.
- А что думаешь ты, Апиций? - не унимался Октавиан, проявляя крайний
интерес к обсуждаемой теме.
Торговец сидел с таким видом, словно, его заставляли выйти на
гладиаторскую арену и уже протягивали ему в руки короткий спартанский меч.
Он не понимал этого разговора.
- Богов нельзя касаться простому смертному, - выдавил Апиций.
С тех пор прошло еще пять лет. Уже не было в живых Агриппы, в один год,
покинули суетный мир Меценат и Гораций, словно, желая доказать, что и смерть
не в силах разрушить их дружбу.
Октавиан ни разу не вспоминал о необычном разговоре. Он расправился с
Паннонией и, поначалу, был доволен тем, как складываются отношения с
Тиберием, который проявил себя в этой войне с самой выгодной стороны. Тот во
всем следовал указаниям императора, ни в чем не перечил, одновременно,
предлагая собственные военные решения, обращающие на себя внимание зрелостью
и несомненным полководческим талантом. После смерти Агриппы Юлия стала женой
Тиберия. Брак этот был придуман Ливией. Он укреплял власть в империи и, в
этом смысле, был на руку Октавиану и открывал путь к трону Тиберию, что
заключало главный интерес Ливии, готовой смириться со своим, более, чем
прохладным отношением к дочери Октавиана. Ливия не ошиблась в своих
расчетах. Согласие императора было получено сразу. Кроме того, Октавиан
приложил немало усилий на то, чтоб склонить Юлию к этому союзу. Ливии же
пришлось уговаривать сына. Обоюдная неприязнь молодых с годами никуда не
исчезла и имела форму плохо скрываемой ненависти. Однако, уговоры родителей
и осознание собственной ответственности перед империей возымели действие.
Брак состоялся. Он почти ничего не изменил в личных отношениях Тиберия и
Юлии, позволяя вести прежнюю жизнь, не подвергая ее переделу в угоду одного
из супругов. Но отношение Октавиана к Тиберию претерпело изменения. Он стал
всерьез приглядываться к нему, как к своему преемнику.
Донесение Кальпурия повергло его в смятение. Притихшие на время, все те
же - Юл Антоний, Гракх, Квинтий Криспин и другие, опять, зашевелились, опять
недовольны и неразлучны в своей злобе. И Тиберий с ними!
Октавиану недавно исполнилось пятьдесят четыре года. Он был крепок,
по-прежнему статен, вынослив. По этой причине вопрос о преемнике, был
вопросом отдаленного будущего. Но, иногда, императору, казалось, что он -
безнадежно состарился, что душевные силы покидают его и нет уже больше той
решимости бороться с противниками, которая позволяла ему до сих пор
опережать их и выходить победителем. Он тратил годы на то, чтоб усмирить
варварские племена на Севере, чтоб держать в повиновении Восточные
провинции, чтоб добиться спокойствия в пределах империи, но стоило лишь
прикрыть веки и возблагодарить Богов за краткие мгновения покоя, как тут же,
снова, начинал доноситься воинственный скрежет металла и шепот диких лесов
перерастал в угрожающие гортанные крики врагов. И, казалось, не будет этому
конца.
Но еще тревожней осторожный шорох и бесшумная поступь тех, кто рядом.
Кто прячет свой взор, опасаясь разоблачения... Страх еще сдерживает их
порывы. Но прав был Меценат - страх преодолим! И, тогда...
Случись, это раньше, он заставил бы Тиберия заплатить кровью. Невзирая
на проклятия Ливии. Но, теперь... Теперь, он колебался и не знал - на что
решиться! Тиберий не хочет ждать. Ему не терпиться занять его место, и он,
во имя этого, не остановится ни перед чем!
Несколько ночей Октавиан обдумывал положение, пока, не пришло
окончательное решение. На следующий день он приказал доставить Тиберия.
Доставить без вооруженной охраны, но так, чтоб тот сразу почувствовал
твердую руку Октавиана и понял, что императору известно все. Не стоит
тратить время на пустые разговоры. Кальпурий послал восьмерых легионеров из
личной охраны, без оружия. Каждый в Риме знал, что это означает.
Тиберий держался с достоинством и не произнес ни одного слова в
оправдание.
- В ближайшие дни ты отправишься на Родос, - сказал император. Эта
фраза не требовала пояснений. На острове находилось старинное имение
Клавдиев, давно заброшенное, не ремонтируемое, готовое вот-вот разрушиться
от ветхости. Приказ императора означал ссылку.
- Будет объявлено, что ты решил уединиться и заняться науками. По
случаю твоего отъезда, будут устроены торжественные проводы и проведена
церемония со всеми почестями, которых заслуживает будущий император.
Тиберий молчал.
- Если ты захочешь заговорить, известишь меня! Если нет, то вернешься в
Рим только после моей смерти! Иди и собирайся в дорогу!
С того времени, как Октавиан приказал выстроить для себя дом и
перебрался в него, супружеское ложе перестало для него существовать. Ливия
осталась во дворце. Они, даже, не обсуждали эту ситуацию. Обоим она казалась
естественным продолжением искусственного брака и наилучшим разрешением
проблемы. Супруги не виделись, порой, днями, а то и неделями. Никогда, ни
разу, Ливия не переступала порог дома, несмотря на то, что он, вплотную,
примыкал к стенам дворца.
Она нашла в себе силы не прийти и на этот раз! Как только Тиберий ушел,
Октавиан стал готовиться к разговору с Ливией. Он не сомневался, что она не
выдержит и придет просить за сына. Он ждал. Но она не пришла!
Тиберий был отправлен на Родос в сопровождении многочисленной и
надежной охраны. Это должно было означать "заботу" императора о наследнике
власти.
Со смертью близких друзей разрушилась традиция вечерних застолий.
Николай находился теперь при императоре постоянно и нередко оставался в его
доме на ночь, где для него были отведены роскошные покои. Он сопровождал его
повсюду. Их отношения достигли той глубины, когда они научились понимать
друг друга глазами. Николай не пытался вернуть Октавиана к тому памятному
разговору. За много лет он хорошо изучил привычки императора и поражался его
способности годами вынашивать какую-нибудь мысль, будучи уверенным, что она
преждевременна, что она еще должна отлежаться, что для нее еще не созрели
условия. Но император помнил все. Николай, присутствуя на многочисленных
встречах со жрецами, нередко ловил загадочный взгляд Октавиана, загадочный
для окружающих, но не для него. Взгляд и предназначался ему, Николаю, и этот
взгляд, как-бы, напоминал ему, что император ничего не забыл, но не время...
Еще - не время!
И, вот, прогуливаясь, как-то, по солнечным дорожкам садов Помпея,
вблизи Фламиниевой дороги, куда император приказал доставить их, Николай
решился нарушить табу и вернуться к давнему разговору. С тех пор, он успел
много передумать и мысли переполняли его. Вдобавок, он начал всерьез
опасаться, что по неизвестным ему причинам, Октавиан так и оставит эту тему
в забвении. Тему, которая волновала и тревожила Николая и которая получила
неожиданное развитие два года тому назад, когда он, преодолевая протест
императора, все-же, покинул его на целых девять месяцев и провел их в Иудее.
Дамаск, после смерти родителей, больше не интересовал его. Как и прежде, он
жил во дворце Ирода. Царь Иудеи, почти, не мог двигаться из-за болезни ног.
Он восседал на троне в мрачной полутемной зале, предпочитая одиночество и
раздражаясь, когда кто-либо нарушал его. Даже, если это был один из сыновей.
Даже, если любимый сын, названный в честь отца - Иродом.
В Назарете он остановился у дальних родственников. Степенная и
рассудительная Мария была дочерью одной из его двоюродных сестер и
приходилась ему племянницей. Ее муж - Иосиф, невзрачный, тихий и добрый
человек сразу понравился ему. Николай с удовольствием наблюдал за их
простыми, но наполненными нежности, отношениями, которые только и можно
увидеть в отдаленном провинциальном местечке, и от которых он успел
отвыкнуть за долгие годы римской жизни, лишенной естественности и
искренности. Он удивлялся и сочувствовал семейной паре, прожившей без малого
десять лет в супружестве, но так и не получившей самого дорого подарка
судьбы - ребеночка. Казалось, любовь, царившая в этом доме, должна была
смести все преграды...
- Бог отвернулся от нас, - печально повторяла Мария.
- В чем мы провинились? - вторил ей Иосиф.
Николай заметил, что и Мария, и Иосиф редко посещают синагогу, а дома,
почти, не уделяют никакого внимания отправлению религиозных обрядов.
Выглядело это довольно странным, так как в памяти Николая хранились совсем
другие впечатления детства, состоящие из строгого соблюдения ритуалов,
непрестанных молитв и обращений к Богу.
- Что-то, Вы не очень усердно просите Бога о милости, - сказал он,
однажды, - Может, потому он разгневался на Вас и не дает Вам ребеночка?
- Мы устали просить его! У нас больше не осталось на это сил! Бог любит
богатых и здоровых! - воскликнула Мария и заплакала.
- Не плачь! Не надо! - утешал ее Иосиф, - Скоро все переменится! Вот
увидишь! Все говорят об этом!
- О чем? - не понял Николай.
- О Мессии! Скоро на землю придет Мессия! Он принесет людям счастье! Об
этом все говорят и все ждут его!
- Вы говорите о пророчестве Моисея?
- Да! Пришло время сбыться пророчеству!
Круг замкнулся. В один момент, в секунду, то, что столько лет тревожило
