Николая и заставляло искать ответ, высветилось со всей изумительной
ясностью.
Октавиан и Николай медленно прогуливались по солнечным дорожкам садов
Помпея. Многочисленная охрана держалась далеко позади. Николай еще раз
взглянул сбоку на императора и, сделав небольшое усилие, приступил.
- Государь! Как быстро течет время! Как неумолимо поглощает оно наших
друзей, наши помыслы, превращая наши мечты в ненужный хлам!
- Я знал, что ты не выдержишь и когда-нибудь заговоришь об этом, -
спокойно сказал Октавиан.
Николай не удивился, что, не успев ничего сказать о главном, император
сразу ухватил его настроение и понял смысл его слов, именно, так, а не
по-другому. Он, даже, был уверен, что все будет, именно, так.
- Да, государь, я бы хотел, с твоего позволения, продолжить ту тему,
которую, когда-то, начал наш друг Меценат.
- Говори! Может быть, теперь и настало для этого время!
- Зная твою блестящую память, наверно, напрасно спрашивать - помнишь ли
ты все подробности того разговора?
- Все помню! Каждое слово!
- Я, тогда, не мог для себя решить один вопрос. Кто способен прийти к
людям с такой любовью, в которую поверят все безоговорочно и никто не
усомнится в авторитете того, кто принесет эту любовь. Ту любовь, о которой
так хорошо говорил Меценат. Ту любовь, которую принял бы и римлянин, и
самарянин, и грек! Которая бы, достигла сердца гермундуров, язигов, свебов,
хаттов! Любовь, которая бы, объединила всю империю, сделав людей смиренными
и послушными!
- Ты так вдохновенно говоришь, словно, и сам веришь в эту любовь?
- Разве любовь может обмануть мудрость, для которой свят только -
цинизм? И разве можно без цинизма устроить мир любви? Кто любит, тот слеп и
безвреден.
- А дружба? Она способна обмануть мудрость?
- В друге любят то, что есть общее, а, значит, часть самого себя!
Некоторое время они шли молча. Николай чувствовал, что мысли императора
в эту минуту встрепенулись, замахали крыльями, как поднимающаяся ввысь,
неровная птичья стая, на взлете, выстраивающая правильную форму косяка и не
хотел перебивать их.
- Страх и любовь! Много лет я думаю о том - что сильней? Цезаря не
любили, но толпы преклоняли перед ним колени и восхищенно глядели на него,
как на бога! Страх казался им любовью!
- Да, государь! Любовь, всего лишь, пригрезилась толпе! И
доказательством тому, послужил ужасный конец Великого Цезаря. Каждая сила
порождает другую силу, обрекая их на противоборство и неминуемое
столкновение. Сила возникает из страха и страхом управляется. Страх -
источник войн, кровопролитий, бунта, ненависти. И, наконец, страх -
преодолим! Он не в состоянии сделать мир лучше! Страх, на котором держится
Империя - самая большая угроза существованию самой Империи! Любовь же
порождает добро и смирение, превращая толпу в безобидное стадо овец! Ничто
не может угрожать Империи, в которой роль закона исполняет любовь! Кто
способен прийти к людям с такой любовью? Долго я думал над этим, перебирая в
памяти имена и судьбы философов, неизменно, приходя к разочарованию и все
больше проникаясь осознанием бесплодности и тщетности затеи. Неожиданное и
долгожданное озарение явилось мне два года тому назад в Назарете! И я понял,
кто нужен нам, кто способен прийти к людям с идеей любви и кого толпа не
отвергнет!
Октавиан замедлил шаг и остановился, недоверчиво и заинтересованно
вглядываясь в сморщенное лицо Николая.
- Это может сделать только - Бог! Бог, сошедший с небес! Мессия,
которого уже ожидают тысячи иудеев, выучив наизусть пророческие слова Моисея
и повторяя их, как заклинание. Это будет посланец Бога, сын его, принявший
человеческий образ, живущий среди людей и творящий Слово Божье! Слово,
которое мы вложим в его уста!
- Ты хочешь сказать, что этим посланцем будет...?
- Да! Да! Да! - возбужденно воскликнул Николай.
Император, жестко, испытующе, впился глазами в глаза иудея, словно,
желая убедиться в его здравомыслии.
- Мы придумаем Бога! И установим новую власть в Империи! Власть,
которая заменит страх на любовь и станет несокрушимой! Станет не нужной
военная сила, утратит свою роль закон! Толпа смиренно преклонит колени перед
Империей и императором! Потому что того - будет желать Бог! Идея любви и
смирения охватит все земли, создаст новую веру, новое учение, объединит
народы. До сих пор, только, различие в вере препятствовало устранению
противоречий между людьми. Единый Бог сотрет противоречия и установит Вечный
мир на земле!
- Власть императора померкнет перед властью такого Бога!
- Государь! Бог будет испонять волю императора, а императору останется
лишь делать вид, что он исполняет волю Бога!
- Мессию ожидают иудеи. Это будет иудейский Бог! Что он для гордого
римлянина или дикого варвара, поклоняющегося идолам?
- Да! Бог должен прийти из Иудеи! Начинать надо оттуда, где уже
проросло семя! Но он придет не только для иудеев - для всех! Идея любви, на
которой будет построено новое учение, сделает это учение всесильным и
непобедимым! Ничто и никто не устоит перед силой этого учения, потому что
оно способно воспроизводить само себя! Достаточно лишь зажечь костер, а
дальше не нужно беспокоиться о том, что он затухнет. В этом его чудесная
сила! Нет ничего правдивее обмана! Трудно обмануть одного, но нет ничего
проще, если надо обмануть миллионы. Человек счастлив ни тогда, когда владеет
правдой; а тогда, когда живет в мире иллюзий! Он сам стремится быть
обманутым, нести обман и размножать его! Это и есть суть воспроизводства
идеи из самой себя. Идея любви обладает всеми свойствами для
воспроизводства, а потому, постепенно, вытеснет все остальные и завладеет
умами всех.
- Кроме стоиков! - усмехнулся Октавиан.
- И циников! - добавил Николай.
- Продолжай! Я с интересом слушаю тебя!
- Масштаб задуманного настолько грандиозен, что потребует не одного
десятилетия на его осуществление. В наших силах только разжечь костер. Но и
для этого потребуется немало усилий. В Назарете живет моя племянница. После
долгих лет бездетности, она, наконец, родила сына. Живут они с мужем скудно,
испытывая постоянную нужду и, конечно, будут не в состоянии дать сыну
надлежащее воспитание и образование. Я заберу Иешу в Рим и сделаю из него
Бога!
- И ты, думаешь, что, однажды, твой Иешу выйдет на улицу, станет учить
людей любви и они поверят ему? - засмеялся Октавиан.
- Если бы он так поступил, то не прожил бы и дня! Народ закидал бы его
камнями! Нет! Прежде, чем он объявится перед народом, придется потратить не
один год на провозвещение об этом событии. Пророчества Моисея помогут нам в
этом. Но еще ценнее будет помощь тех, кого мы наймем в актеры на исполнение
ролей в этом небывалом спектакле! Понадобятся "очевидцы" пришествия,
"свидетели" чудес, а чудес должно быть в достатке! Чудо - это доказательство
божественной силы! Иначе, никто ему не поверит! А когда в разных уголках
Иудеи появятся слухи об исцелении больных, о возвращении слепым зрения,
глухим - слуха, и перед толпой предстанут десятки, сотни людей, готовых
свидетельствовать и клясться, что все это происходило "на их глазах", тогда
никто не усомнится в его божественном происхождении и толпа пойдет за ним.
Появятся ученики, последователи, глашатаи! Они будут переходить с одних
земель на другие и разносить учение. Это и будет тем костром, который уже не
удастся погасить! Мы станем творцами этого костра!
- Не сгореть бы и нам в его пламени! - задумчиво произнес Октавиан.
Собеседники взошли на заросший акантом и диким виноградом холм. Человек
двадцать рабов из сопровождения нерешительно затоптались внизу, повинуясь
недвусмысленному знаку Октавиана. По другую сторону холма вытягивались
кипарисы и оливковые деревья. Дальше хорошо просматривалась чистая долина,
перерезанная тонким следом, оставшимся от строительных работ. То был
знаменитый водопровод, сооруженный стараниями Агриппы. За ним начинались
великолепные сады Лукулла.
- Как хорошо, что нас не слышит сейчас добрый Агриппа,- задумчиво
произнес император, окидывая взглядом чудесное творение старого друга.
- Агриппа не понял бы нас теперь, - поспешил согласиться Николай.
Солнце распалялось все больше и больше, словно, обиженное полным
невниманием со стороны двух, увлеченных беседой, человек.
- И, все-таки, одним слухам веры не будет,- продолжил, после паузы,
император.- Потребуется создать целое учение, которое по глубине своих
мыслей превосходило бы, все другие, известные нам до сего дня. Не
сомневаюсь, что ты об этом подумал и готов предложить свой план. Не так ли,
дорогой Николай?
- Тебе известно, государь, что я по своим убеждениям циник. Но и учение
уважаемого Зенона не прошло для меня бесследно. Смерть для меня такой же
факт, как рождение, как сияние солнца и блеск луны. Меня не страшит мысль,
что после смерти я превращусь в ничто и это делает меня по настоящему
свободным человеком. В отличие от всех этих людей, - последовал
презрительный кивок в сторону подножия холма. - Все они живут под страхом
смерти. Тот, кто даст им надежду на бессмертие, тот станет хозяином их душ.
- Так, все-таки, страх! Все равно - страх! - воскликнул император,
почти, торжествующе.
- Государь! Ты прав! Страх не изжить на земле! Но те, кто поверят в
любовь, будут думать, что возвысились над страхом. Нам не нужно писать
научные труды. Способность идеи самовоспроизводиться сделает это за нас. Нам
предстоит только сформулировать основные мысли - о любви людей друг к другу,
о любви к Богу, о смирении и послушании, о безропотном страдании на земле
ради вечного счастья в бессмертии. Мы не станем отвергать заповеди Моисея,
но наполним их любовью!
- Циники близки стоикам! И те, и другие презирают смерть! Но на
театральных подмостках жизни стоики исполняют свою роль изящней! Не забывай
об этом, друг мой!
Часть 4
Весь привычный жизненный уклад Николая перевернулся. Из философа и
созерцателя, привыкшего к размеренной жизни, он превратился в беспокойного
путешественника, одержимого и не знающего усталости. Он не обращал внимания
на свой возраст, не замечал седины, пренебрегал теплом и домашним уютом. Он
настолько привык к морским плаваниям, что легко переносил шторм и повальный
ветер, как бывалый матрос. Он досконально изучил острова и архипелаги
Великого моря на протяжении всего своего маршрута - от Рима до Кармил, порта
на границе Самарии и Галилеи. Оттуда, до Назарета, он мог добраться за один
день. В Галилее наместником был младший Ирод. Братья - Филипп и Лисаний,
стали наместниками в соседних провинциях.
Неукротимый разум Николая требовал торжества, достижения цели,
воплощения задуманного. Казалось бы, его цинизм и презрение к смерти должны
были лишить жизнь самого главного - смысла, и превратить его в ироничного
наблюдателя. Но этого не происходило. Амбиции и тщеславие - были его
смыслом. Николай испытывал восторг от осознания того, что он, именно, он, в
тайне от всех приводит в исполнение самый грандиозный план со времени
бегства иудеев из Египта. Но его честолюбие было лишено тех свойств, которые
толкают к славе и известности. Он не стремился сравняться с Моисеем.
Истинное наслаждение доставляла ему сама мысль, что он "выше" Моисея, "выше"
Бога, что он незримо властвует над людьми. Счастье - рационально! Оно
