тени, чей-то далекий голос позвал его, и вдруг он почувствовал, что не
лежит, а сидит на своей койке, купе залито ярким мигающим светом, а
напротив - на пустой койке подполковника Ревяко - сидит молодая женщина в
легком белом платье, таком нелепом среди сибирской зимы.
- Ксения, - усмехнулся Арцеулов, сообразив, что спит. Он часто видел
во сне покойную жену, но сны всегда уносили его в довоенное время и,
увидев себя в том же надоевшем за эти месяцы купе, он немного удивился.
- Ксения, - тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится. Жена,
казалось, услыхала его и улыбнулась, но глаза ее оставались печальными и
полными болью - такими, какими он запомнил их за долгие недели своей
болезни.
- Мы скоро увидимся, - добавил он, постаравшись тоже улыбнуться.
Мельком Арцеулов подумал о том, как он сам выглядит во сне, и пожалел, что
в купе нет зеркала.
- Нет, Слава, - жена покачала головой. - Нет, не скоро.
- Скоро, - даже во сне Арцеулов помнил все о том, что творилось за
железными стенами поезда. - Боюсь, не дотяну до юбилея. Ну ничего, раньше
встретимся.
Ксения еще раз покачала головой - и улыбка ее исчезла.
- Ты будешь жить долго, Слава. Когда ты умирал, я отмолила тебя. Ты
должен выжить. Будет трудно, но тебе помогут... А сейчас мне пора.
- Кто поможет? - Арцеулов настолько удивился, что даже на мгновенье
забыл, что спит и видит сон.
- Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе
поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет
старый друг, с которым ты не надеешься увидеться...
- Постой, постой, - Ростислав окончательно растерялся, но молодая
женщина грустно улыбнулась и медленно встала.
- Мне пора, Слава. Прощай... И обязательно надень мой перстень. Тот
самый, помнишь?
- Но ведь...
Ростислав хорошо помнил старинный перстень, - большой, серебряный, с
чернью - который достался жене от каких-то давних предков. Перстень был
мужской, и Ксения никогда не надевала его на руку, но всегда носила с
собой. В свое время Арцеулов, не веривший ни в чох, ни в вороний грай,
изрядно подшучивал над этой привычкой, считая ее чем-то вроде шаманства.
Да, перстень он помнил очень хорошо, но никак не мог надеть его -
серебряная безделушка, которой так дорожила Ксения, была похоронена вместе
с ней в братской могиле неподалеку от екатеринбургского госпиталя. Он
узнал это от врача, который передал ему то немногое, что осталось от вещей
покойной...
Странный мигающий свет в купе вдруг стал невыносимо ярким, Ростислав
прикрыл глаза ладонями и тут же почувствовал легкий толчок в плечо. Он
открыл глаза и увидел все тоже купе; в окошко, сквозь заиндевевшее стекло,
светило совершенно обычное зимнее солнце.
А перед Ростиславом, чуть наклонившись, стоял вестовой в форме
черного гусара.
- А! - встрепенулся Арцеулов, с облегчение убеждаясь, что это был
действительно сон.
- Извините, господин, капитан, - вестовой стал по стойке смирно. -
Стучал к вам, но вы не отвечали. Сморило вас, видать...
- Да-да, - капитан вскочил, соображая, что спать средь бела дня на
службе, в общем-то, не полагается. - Слушаю вас, унтер-офицер.
- Вас к Верховному, господин капитан.
Арцеулов вздрогнул. То, что он мог понадобиться адмиралу в такой
момент, показалось ему каким-то недоразумением. Он хотел было переспросить
вестового, но решил все же этого не делать. В конце концов, отчего бы
Верховному не вызвать одного из офицеров конвоя, хотя за все эти месяцы
Арцеулов был на аудиенции у адмирала лишь один раз, еще в октябре, после
своего очередного рапорта с просьбой направить на фронт.
Наскоро приведя себя в порядок, Ростислав поспешил вслед за вестовым,
мельком посматривая по сторонам. Он заметил, что эшелон обезлюдел больше
чем наполовину, стоявшие на постах часовые исчезли, а встречавшиеся по
пути офицеры то и дело забывали козырять в ответ на приветствие. Арцеулов
почувствовал позабытый холодок в спине - похоже, это был действительно
конец. Ставка Верховного попросту разбегалась и к вечеру здесь едва ли
удастся собрать боеспособную роту. Далекие костры на сопках, виденные им
ночью, внезапно перестали быть чем-то абстрактным. Наверно, если бы не
чехи, повстанцы уже давно были бы здесь.
В приемной Верховного все, впрочем, оставалось по-прежнему. У дверей
стоял офицерский караул, а в кресле адъютанта все так же сидел лейтенант
Трубчанинов. Услыхав шаги, он поднял глаза, и Ростислав заметил, что
молодой офицер смертельно бледен. Трубчанинов - и это знали все, - пил
крепко, но теперь он был трезв, и эта странная, неживая бледность на
всегда румяном и самодовольном лице адъютанта не понравилось Арцеулову
даже больше, чем все, происходящее на станции.
Трубчанинов тихим, невыразительным голосом попросил минуту обождать,
скрылся в кабинете, но почти сразу же вернулся и попросил зайти.
Арцеулов хорошо помнил кабинет Верховного, украшенный огромным
Андреевским флагом, с гигантским столом из мореного дуба и раскладной
английской койкой у окна. Внешне здесь ничего не изменилось, да и
Верховный, насколько успел заметить Арцеулов, выглядел по-прежнему.
Гладкое лицо было тщательно выбрито, волосы аккуратно разделены "вечным"
офицерским пробором, разве что обычно яркие губы стали какими-то серыми, а
под глазами легли темные круги.
Услыхав рапорт капитана, Верховный лишь кивнул, не поднимая головы.
Он сидел за столом и смотрел невидящими глазами перед собой. Прошла
минута, затем другая, Арцеулов уже хотел напомнить о себе, когда адмирал
внезапно поднял голову, затем пружинисто встал и вышел из-за стола.
- Какое сегодня число, капитан?
Вопрос был настолько неожиданным, что на мгновенье Арцеулов лишился
дара речи. Казалось невероятным, что Верховный потерял счет времени.
Впрочем, Ростислав быстро пришел в себя.
- Четвертое января, ваше высокопревосходительство! Если по
большевистскому календарю...
- Ладно, - лицо адмирала дернулось (а может, он попытался
усмехнуться?). - Сойдет и большевистский... Значит, у вас три дня,
капитан. К седьмому числу вы должны быть в Иркутске.
Ростислав автоматически проговорил: "Так точно", мельком соображая,
как можно попасть в Иркутск из нижнеудинской западни.
- В Иркутске вы найдете генерала Ирмана. Он начальник научного отдела
военного министерства. Запомнили?
Арцеулов вспомнил коньяк и рассказ Любшина. Со вчерашнего дня в
Иркутске не было никакого военного министерства, там заправлял эсеровский
Политцентр, который едва ли окажет ему помощь в розысках совершенно
неизвестного генерала. Похоже, адмирал подумал о том же.
- Я все знаю, капитан. Но вы должны найти генерала Ирмана в любом
случае. Найти и передать ему мое письмо. Вы меня поняли?
- Так точно, - повторил Арцеулов и замолчал, видя, что Верховный
собирается продолжать.
- В письме будет только условный знак. На словах предадите следующее:
"Приказываю завершить проект "Владимир Мономах". Руководитель проекта
прибудет к двадцатому января. В случае неудачи все должно быть
уничтожено." Повторите, капитан.
Арцеулов слово в слово повторил послание. Адмирал несколько секунд
стоял неподвижно, а затем поднял глаза на Ростислава. В адмиральском
взгляде сквозило нечто, похожее на удивление.
- Вам что-нибудь неясно, господин Арцеулов?
- Извините, ваше превосходительство, - заспешил Арцеулов, которому
было неясно не "что-нибудь", а абсолютно все, от начала до конца. - Я
найду генерала Ирмана...
- Совершенно верно, - резко перебил его Верховный. - Вы должны найти
его живым или мертвым...
- Если он будет мертвый, - невольно усмехнулся Ростислав, - он едва
ли сможет точно выполнить ваш приказ.
- Да, конечно, - адмирал тоже улыбнулся, и лицо его на миг потеряло
обычную суровость. - Извините, капитан, зарапортовался. Если Ирмана не
будет в живых - слышите, только в этом случае! - найдите полковника
Лебедева. Он тоже служит в этом же управлении министерства. Больше об этом
никто не должен знать. Еще вопросы?
- В послании сказано "в случае неудачи"... Как это понимать?
- А вам и незачем это понимать, - лицо адмирала вновь застыло и
маленькие серые глаза впились в Ростислава. - Ваше дело, капитан, точно
передать все Ирману. Впрочем, если он будет столь же непонятлив... Под
неудачей я имею в виду неудачу самого проекта. Затем, если его
руководитель не прибудет к двадцатому января, и возникнет опасность
захвата объекта красными. Или еще кем-либо... До двадцатого января
уничтожать проект запрещаю! Запомнили?
- Так точно, - в третий раз отчеканил Арцеулов.
- Хорошо, - сухо произнес адмирал, отворачиваясь и глядя куда-то в
сторону. - Имейте в виду, я уже посылал полковника Белоногова. Похоже,
красные что-то знают об этой операции. Желаю вам быть более осторожным...
Возьмите письмо.
Письмо было небольшим, в половину обычного, без конверта и даже без
какой-либо надписи на обратной стороне. Арцеулов успел заметить, что в
самом письме никак не больше трех строчек.
- Я не запечатал его, - продолжил Верховный. - Прочитаете и выучите
наизусть. Но уничтожать только в самом крайнем случае. Без письма Ирман
вам может не поверить.
Арцеулов кивнул и спрятал листок в нагрудный карман своего
английского френча.
- Мы, наверно, больше не увидимся, - внезапно сказал адмирал. - Но, в
любом случае, я рад, что эти месяцы рядом со мной был такой отважный и
преданный офицер, как вы... Прощайте, господин капитан.
Арцеулов козырнул и, щелкнув каблуками, вышел из кабинета. Он понял,
что Верховный уже не верит в продолжение борьбы. Значит, никакой Монголии
не будет. Что ж в этом случае приказ адмирала оставлял ему хоть какой-то
смысл дальнейшего существования. По крайней мере до двадцатого января,
когда должен быть завершен совершенно неведомый ему проект "Владимир
Мономах".
Он шел по коридору, не обращая внимания на царящую вокруг суматоху и
даже не откликаясь на вопросы - кое-кто из знакомых офицеров уже успел
узнать об аудиенции и спешил поинтересоваться случившимся. Арцеулов качал
головой - теперь, когда был дорог каждый час, он должен покинуть поезд
немедленно, покуда это еще возможно. Не удержавшись, он выглянул в окно и
вздрогнул - прямо у эшелона, всего в нескольких шагах, стояла ровная и
плотная цепь легионеров. Веселые парни в теплых полушубках довольно
скалились, поглядывая на поезд Верховного. Очевидно, за последний час
многое изменилось, и все люди, оставшиеся с адмиралом, оказались в
западне.
Зайдя в купе, Арцеулов первым делом запер дверь и вытащил из
нагрудного кармана письмо. Он не ошибся - в нем было всего три строки.
Наверху стояло: "Генералу Ирману. Лично"; внизу была хорошо известная ему
подпись Верховного, а посреди... Вначале Ростислав ничего не понял, затем
вчитался, и, наконец, до него дошло.
Единственная строка странного письма гласила: "Рцы мыслете покой".
Для пароля адмирал отчего-то воспользовался названиями трех букв
церковно-славянского алфавита. Что ж, очевидно, загадочный генерал Ирман
должен иметь обо всей этой тарабарщине куда более точное представление.
Надо было собираться. Мелькнула мысль, что письмо неплохо бы зашить
куда-нибудь в подкладку френча - но времени не было, и Ростислав вновь
спрятал его в нагрудный карман. Собственно, брать из вещей было почти
нечего. Арцеулов проверил оба свои револьвера: служебный "наган" и
