"не" противопоставляется "чему-то". Только тогда, когда мужчина утверждает
свою собственную сексуальность, уклоняется от высшей жизни и приобщается к
низшей - только тогда женщина получает существование- Только когда "что-то"
переходит в "ничто", "ничто" может превратиться во "что-то".
Признанный фаллос есть нечто антиморальное. Поэтому его воспринимают,
как нечто отвратительное. Его предоставляют себе находящимся в известном
отношении к сатане: половой орган Люцифера занимает центр дантовского ада
(центр земли).
Здесь выясняется абсолютная власть мужской сексуальности над женщиной.
Только благодаря тому, что мужчина становится сексуальным, женщина
приобретает существование и значение: ее бытие связано с фаллосом, а потому
он является ее величайшим повелителем и неограниченным властелином. Мужчина,
ставший сексуальным, это фатум женщины. Дон-Жуан - единственный человек,
который заставляет ее трепетать в самых основах своих.
Проклятие, которое, как мы предчувствовали, тяготеет над женщиной, есть
злая воля мужчины: "ничто"- только орудие для "нет". Отцы церкви выражали
эту мысль с большим пафосом, говоря, что женщина есть орудие дьявола. Ибо
материя сама по себе - "ничто", только форма должна ей дать существование.
Грехопадение формы есть самоосквернение путем влечения сосредоточить свою
деятельность на материи. Когда мужчина стал сексуальным, он создал женщину.
Тот факт, что женщина существует, означает только то, что мужчина
утвердил сексуальность. Женщина есть результат этого существования, иными
словами женщина - сама сексуальность.
В своем существовании женщина находится в зависимости от мужчины:
последний, становясь мужчиной, половой противоположностью женщины, вызывает
ее к жизни, дает ей бытие. Поэтому первым делом для женщины является
сохранение в мужчине сексуальности: ибо она обладает существованием в той же
степени, в какой он - сексуальностью.
Поэтому женщина хочет, чтобы он всецело превратился в фаллос, поэтому
она сводничает. Она неспособна пользоваться существом иначе, как средством к
цели, к этой цели полового акта. Ибо она не преследует никакой другой цели,
кроме той, которая направлена на виновность мужчины. Ее сразила бы смерть в
тот момент, когда мужчине удалось бы одолеть в себе свою сексуальность.
Мужчина создал и создает женщину, пока он сохраняет свою сексуальность.
Он дал ей сознание (часть II, конец III главы), он дает ей и бытие. Не
отказываясь от полового акта, он вызывает к жизни женщину. Женщина есть
первородный грех мужчины.
Любовь призвана замолить этот грех. Только теперь выясняется то, о чем
в конце предыдущей главы говорили в форме туманного, неясного мифа.
Раскрывается то, что раньше было скрыто: что женщина не существует до
грехопадения мужчины, не существует без него, что это грехопадение не
отнимает у нее богатства, которым она владела до него, напротив, оно с
самого начала предполагает женщину в жалкой нищете. То преступление, которое
совершил и совершает мужчина, создавая женщину, т. е. утвердив половой акт,
он погашает по отношению к ней, как эротике. Ибо чем можно объяснить эту
бесконечную неисчерпаемую Щедрость всякой любви? Почему любовь призвана
наделить душой именно женщину, а не какое-либо другое существо? Почему
ребенок еще не способен любить? Почему любовь наступает вместе с
сексуальностью в период возмужалости, в связи с утверждением женщины и с
возобновлением греха? Женщина несомненно является предметом, созданным
Руками полового влечения мужчины. Он создал ее, как собственную цель, как
галлюцинирующий образ, за который жадно хватается его мечта. Женщина есть
объективация мужской сексуальности, овеществленная сексуальность. Она - грех
мужчины, претворившийся в живую плоть. Каждый мужчина, воплощаясь, создает
себе женщину, ибо он сексуален. Но женщина обязана своим существованием не
своей, а чужой вине. Все, что можно поставить в упрек женщине, есть грех
мужчины. Любовь должна прикрывать этот грех, но не осилить его. Она
возвышает женщину вместо того, чтобы уничтожить ее. "Нечто" заключает в свои
объятия "ничто", надеется таким образом освободить мир от всякого отрицания
и примирить все противоречия, однако "ничто" могло бы уничтожиться только
тогда, если бы "нечто" держало себя вдали от него. Как ненависть мужчины к
женщине есть лишь едва сознанная ненависть к своей собственной
сексуальности, так и любовь мужчины есть самая смелая, самая отчаянная
попытка спасти для себя женщину как женщину, вместо того, чтобы отрицать ее,
как таковую, изнутри. Отсюда именно вытекает ее сознание вины: с помощью нее
грех должен быть устранен, но не искуплен.
Ибо женщина существует как грех и существуют только благодаря греху
мужчины, и если женственность означает сводничество, то это лишь потому, что
всякий грех сам собой стремится к своему размножению. Все то, что женщина в
состоянии сделать своим существованием, всей своей сущностью, все, что она
вечно бессознательно совершает, сводится к отражению влечения в мужчине, его
второго, неискоренимого, низшего влечения: она, подобно Валкирии, сама
слепая, является орудием чужой воли. Материя кажется такой же неразрешимой
загадкой, как и форма. Женщина так же бесконечна, как мужчина, "ни- что"
столь же вечно, как и бытие. Но эта вечность есть вечность греха.
Г Л А В А ХШ
ЕВРЕЙСТВО
Суммируя все положения, развитые в этом исследовании, меня нисколько не
удивит, если многим покажется, что "мужчины" выставлены в слишком выгодном
свете, что они возведены на незаслуженно высокий пьедестал. Конечно, можно и
не обращать внимания на дешевые аргументы, не спорить против довода, какое
ошеломляющее действие должен был бы произвести на филистера или плута один
тот факт, что он включает в себе целый мир. А все-таки мы рискуем навлечь на
себя подозрение не в одной только чрезмерной снисходительности. Нам ясно
поставят в вину тенденциозное замалчивание всех низменных, отвратительных и
мелочных сторон мужественности ради высших ее проявлений.
Но это обвинение было бы несправедливо. Я далек от мысли идеализировать
мужчин с той только целью, чтобы легче обесценить женщин. Я не отрицаю, что
среди эмпирических представителей мужественности есть много ограниченных и
низких экземпляров, но здесь речь идет о том, что таится в виде лучшей
возможности в каждом человеке. Эта возможность, оставаясь в полнейшем
пренебрежении со стороны мужчины, вызывает в нем то ярко мучительное, то
глухо враждебное чувство, но в применении к женщине она не идет в счет, ни в
качестве действительного факта, ни в качестве и теоретического соображения.
И как ни важны, на мой взгляд, всевозможные различия, существующие между
мужчинами, я, тем не менее, счел возможным на них совершенно не
останавливаться. Самым важным было для меня установить, что женщина собою не
представляет, и мы видели, что она действительно лишена бесконечно многих
черт, которые даже у самого посредственного, самого плебейского мужчины
отсутствуют не в полной мере. То, что представляет собою женщина, ее
положительные черты (поскольку здесь вообще можно говорить о каком-нибудь
бытии, о чем-нибудь положительном) можно всегда обнаружить у очень многих
мужчин. Мы уже не раз говорили о том, что есть мужчины, которые всецело
превратились в женщин, или всегда оставались таковыми, но нет ни одной
женщины, которая вышла бы за пределы известного, не особенно высокого,
морального и интеллектуального начала. Поэтому я хотел бы тут же повторить
прежнее положение: наиболее высоко стоящая женщина все же стоит бесконечно
ниже самого низкого из мужчин.
Но возражения можно и еще продолжить, пока они не коснутся одного
пункта, на котором моей теории придется непременно остановиться, чтобы
избегнуть лишних упреков. Существуют различные племена и расы, где мужской
элемент, не являясь какой-нибудь промежуточной сексуальной формой, тем не
менее обнаруживает так мало сходства с идеей мужественности в том виде, в
каком она представлена в этой книге, что один этот факт заставляет нас
опасаться за непреложность его принципов и несокрушимость его главного
фундамента. Что можно сказать, например, о китайцах с их чисто женской
нетребовательностью и отсутствием всяких стремлений? Здесь, без сомнения,
соблазн приписать целому народу исключительную женственность особенно велик.
Ведь обычай носить косу не есть же пустой каприз целой нации, а что должна
означать собою скудная растительность на лице? В таком случае, как обстоит
дело с неграми? Вряд ли негры выдвинули хоть одного гения В моральном же
отношении они стоят почти все так низко, что американцы, как известно, стали
серьезно призадумываться, не является ли эмансипация их слишком рискованным
шагом.
Итак, если принцип промежуточных половых форм может иметь некоторое
значение для расовой антропологии (благодаря тому, что некоторые народы в
целом обладают большим количеством женственности), то все же следует
признать, что все предыдущие выводы относятся прежде всего к арийскому
мужчине и к арийской женщине. Если же мы обратимся к вопросу о том,
насколько другие великие племена человечества обнаруживают совпадение с теми
отношениями, которые проявляются в крайних вершинах его, если мы далее
поинтересуемся узнать, какие препятствия мешают им приблизиться к этим
вершинам, во всех этих случаях мы всецело переходим в область расовых
характеров, путем самого тщательного и благородного углубления в содержание
и сущность его.
В качестве предмета ближайших рассуждении я выбрал еврейство. При этом
я руководствовался тем соображением, что оно, как далее видно будет,
является самым упорным и подчас опасным противником тех воззрений, которые
уже были развиты до сих пор и которые предстоит еще развить в дальнейшем
кроме того, оно возражает против главной точки зрения, лежащей в основе
моего исследования. Следует заметить, то еврейство обнаруживает черты
антропологического родствa с обеими упомянутыми расами: с неграми и с
монголами. На негров указывают столь распространенные среди евреев курчавые
волосы. На примесь монгольской крови указывает столь обычная среди евреев
китайская или малайская форма лицевой части черепа, которой всегда
соответствует желтоватый оттенок кожи.
Все это результат ежедневного опыта, и только в этом смысле нужно
понимать наши замечания. Антропологический вопрос о происхождении еврейства,
кажется, совершенно неразрешим. Даже столь ин-тересный ответ, какой дал Г.
С. Чемберлен в своих знаменитых "Основах XIX века", вызвал в новейшее время
целую массу возражений. Я не обладаю достаточными знаниями, чтобы разбирать
этот вопрос. то, что здесь будет, хотя и кратко, но возможно глубже
проанализировано, относится к психическому своеобразию еврейского элемента.
Эта задача лежит в сфере психологического наблюдения и расчленения. Она
разрешима вне всяких гипотез об исторических явлениях, которые в настоящее
время уже не поддаются контролю. Объективность, это главное, что необходимо
соблюдать при разрешении поставленного вопроса. Это тем более важно, что
отношение к еврейству в настоящий момент является самой важной и резкой
стороной национального вопроса, которую каждый старается публично разрешить
и которая всюду служит теперь основным принципом разделения цивилизованных
людей. И нельзя утверждать, чтобы та ценность, которую придают открытому
заявлению в этом вопросе, не соответствовала бы серьезности и глубокому
