Тут Гиршу пришла в голову идея.
- Послушайте, донна Клара... Если б можно было связаться с какойнибудь
важной шишкой из "морцистов"... Вам здесь никто на глаза не попадался?..
Это было бы лучше всякого пропуска.
- Пожалуй... - согласилась донна Клара, что-то прикидывая в уме.
- Ну конечно же! Прекрасная мысль!.. Считайте, что нам повезло:
одного из них я здесь видела только что. Шишка, правда, невелика, но
как-никак депутат парламента. Я имею в виду Лайянни... Ну конечно,
конечно... Сейчас же пойду поищу его.
Депутат Лайянни и был тем самым неприметным человеком в старомодном
смокинге, рубашке не первой свежести и с сероватой каемкой под ногтями.
Занимаясь в основном аграрными вопросами, он редко бывал в Милане, и мало
кто знал его в лицо. Он почему-то не поспешил, как остальные, в буфет, а
направился в театральный музей.
Только что вернувшись оттуда, он присел в сторонке на диванчик и
закурил дешевую сигарету.
Донна Клара решительно направилась к нему. Депутат поднялся ей
навстречу.
- Признайтесь, господин депутат, - спросила его Пассалаккуа без
околичностей, - признайтесь: вам поручено нас здесь стеречь?
- Стеречь? Почему стеречь? И зачем?! - воскликнул депутат, удивленно
подняв брови.
- Вы меня спрашиваете? Должно же быть вам что-то известно, раз вы сами
из "морцистов"!
- Ах, вот вы о чем... Конечно, кое-что я знаю. И если уж быть
откровенным до конца, знал и раньше... Да, мне был известен план
наступления. Увы!
Донна Клара, сделав вид, что не заметила этого "увы", решительно
продолжала:
- Послушайте, господин депутат, я понимаю, вам это может показаться
смешным, но мы в затруднительном положении. Гроссгемют устал, он хочет
спать, а мы не знаем, как доставить его в отель.
Понимаете? На улицах неспокойно... Мало ли что... Какое-нибудь
недоразумение, инцидент, это же дело одной минуты... А с другой стороны,
как объяснить ему ситуацию? Говорить об этом с иностранцем как-то
неудобно. И потом...
Лайянни прервал ее:
- В общем, если я вас правильно понял, от меня требуется, чтобы я его
проводил, пользуясь, так сказать, своим авторитетом. Ха-ха-ха!
Он так рассмеялся, что донна Клара остолбенела. А Лайянни все хохотал,
отмахиваясь правой рукой, словно хотел показать, что он, конечно,
понимает, да-да, так смеяться неприлично, что он просит извинить его, ему
неловко, но ситуация очень уж забавна. Наконец, переведя немного дух, но
все еще сотрясаясь от приступов смеха, Лайянни промолвил со свойственной
ему манерностью:
- Я последний, дорогая синьора... понимаете, что я имею в виду?
Так вот, я последний из всех присутствующих здесь, в "Ла Скала",
включая капельдинеров и лакеев... Последний, кто может защитить великого
Гроссгемюта, да, последний... Мой авторитет? Нет, это великолепно! Да
знаете ли вы, кого из всех нас "морцисты" уберут сразу же, первым? Знаете?
- Он ждал ответа.
- Нет, конечно, - сказала донна Клара.
- Вашего покорного слугу, уважаемая синьора! Именно со мной они сведут
счеты раньше, чем с кем-либо другим.
- Вы хотите сказать, что впали в немилость? - спросила она, с трудом
выдавливая из себя слова.
- Совершенно верно.
- Так вдруг? Именно сегодня вечером?
- Да. Надо же такому случиться. Как раз между вторым и третьим актом,
после короткой стычки. Но, думаю, этот план созрел у них уже давно.
- Ну, во всяком случае, им не удалось испортить вам настроение...
- А что нам остается! - горько вздохнул он. - Мы всегда готовы к
худшему... Привыкли... Иначе туго бы нам пришлось...
- Выходит, моя миссия не увенчалась успехом. Прошу прощения и желаю
удачи, если подобное пожелание уместно в данном случае, - сказала донна
Клара уже на ходу, отвернувшись от него. - Ничего не поделаешь, - сообщила
она директору, - заступничество нашего депутата не стоит больше, как
говорится, выеденного яйца... Но не беспокойтесь... о Гроссгемюте я
позабочусь сама...
Гости, почти в полной тишине следившие издали за переговорами, сумели
разобрать лишь отдельные фразы. Но никто при этом так не вытаращил глаза,
как наш старый Коттес: в человеке, которого назвали депутатом Лайянни, он
узнал таинственного господина, говорившего с ним об Ардуино.
Переговоры донны Клары, непринужденность, с какой она держалась во
время беседы с депутатом-"морцистом", а также то, что она сама вызвалась
проводить Гроссгемюта до отеля, дали повод к всевозможным толкам. Значит,
есть доля правды, подумали многие, в тех упорных слухах: выходит, донна
Клара действительно заигрывала с "морцистами".
Делая вид, будто политика ее совершенно не интересует, она лавировала
между двумя лагерями. Впрочем, зная, что это за женщина, удивляться не
приходилось. Можно ли представить себе, чтобы донна Клара в своем
стремлении удержаться в седле не предусмотрела все возможные варианты и не
обзавелась необходимыми связями в лагере "морцистов"?
Многие дамы были возмущены. Мужчины же отнеслись к ней более
сочувственно.
Отъезд Гроссгемюта с синьорой Пассалаккуа, ознаменовав собой конец
приема, взбудоражил всех еще больше. Никакого "светского"
предлога для того, чтобы оставаться в театре, уже не было. Маски
сорваны. Шелка, декольте, фраки, драгоценности - весь этот праздничный
"арсенал" вдруг превратился в убогую мишуру, как бывает после карнавала:
веселье кончилось, уступив место тяготам повседневности. И не просто
повседневности - близящийся рассвет сулит кое-что пострашнее.
Группа гостей вышла на балкон посмотреть, что делается внизу.
Площадь была пустынной, неподвижные автомобили, казалось, дремали,
какие-то уж слишком черные, всеми покинутые. А где же шоферы? Тоже
дремлют, свернувшись на задних сиденьях, или сбежали, чтобы принять
участие в перевороте? Шары уличных фонарей светили, как всегда; город был
погружен в сон. Все напрягали слух, ожидая, что вот-вот накатятся издали
рев, отголоски криков, выстрелы, грохот повозок со снаряжением.
Но кругом было тихо.
- Да мы с ума сошли! - воскликнул кто-то. - Представляете, что будет,
если они увидят всю эту иллюминацию? Настоящая светящаяся мишень!
Все вернулись в помещение и сами опустили наружные жалюзи; ктото пошел
искать электрика. Вскоре большие люстры в фойе погасли.
Капельдинеры принесли с десяток подсвечников и поставили их на пол.
Это тоже омрачило души, словно дурное предзнаменование.
Поскольку диванов было мало, уставшие мужчины и женщины стали
усаживаться на пол, подстелив пальто и плащи - чтобы не испачкаться.
Рядом с музеем перед маленькой комнаткой, где находился телефон,
выстроилась очередь. Коттес тоже стоял в ней, рассчитывая хотя бы
предупредить Ардуино об опасности. Никто вокруг уже не шутил, никто не
вспоминал о Гроссгемюте и его "Избиении младенцев".
Старый пианист простоял не меньше сорока пяти минут. А когда оказался
один в комнатушке (поскольку окон не было, электрический свет здесь не
погасили), никак не мог правильно набрать номер - до того дрожали руки.
Наконец он услышал длинные гудки. В этих звуках было что-то милое сердцу -
спокойный, родной голос дома. Но почему никто не берет трубку? Неужели
Ардуино до сих пор не вернулся? Ведь уже третий час ночи. А что, если его
схватили "морцисты"? Коттес изо всех сил пытался унять внутреннюю дрожь.
Да почему же никто не отвечает? Ох, слава богу!..
- Алло, алло, - раздался заспанный голос Ардуино. - Какого черта!..
- Алло, алло, - сказал отец.
И сразу же пожалел об этом. Уж лучше было молчать: ему вдруг пришло в
голову, что линия прослушивается. Как же теперь предупредить сына?
Посоветовать бежать? Объяснить, что происходит?
А если "они" перехватят разговор?
Коттес попытался найти какой-нибудь пустяковый предлог.
Например, необходимо, чтобы сын сейчас же пришел в "Ла Скала" на
репетицию своего концерта. Нет, ему нельзя выходить из дома. Тогда
что-нибудь другое, более банальное? Сказать, что он забыл дома портмоне и
теперь беспокоится? Еще хуже. Сын не поймет, что делать, а "морцисты"
могут насторожиться.
- Знаешь... - проговорил он медленно, чтобы выиграть время.
Лучше всего, наверное, сказать, что он забыл ключ от входной двери:
единственно невинный и убедительный повод для столь позднего звонка.
- Знаешь, - повторил он, - я забыл ключ. Приду через двадцать минут.
Тут его охватил ужас. А вдруг Ардуино решит его встретить и выйдет на
улицу? Может, кого-то уже послали, чтобы арестовать его, и они ждут там, у
дверей?
- Нет, нет, - опередил он предложение сына, - не спускайся, пока я не
приду. Я посвищу тебе снизу.
"Вот идиот! - снова обругал он себя. - Надо же взять и подсказать
"морцистам" способ выманить сына из дома!"
- Слушай меня внимательно, - заговорил он снова, - слушай
внимательно... Не спускайся, пока я не начну насвистывать тему из
"Романской симфонии"... Ты ведь знаешь ее, правда? В общем, договорились.
Прошу тебя...
Он положил трубку, чтобы избежать лишних вопросов. Господи, да что же
он натворил! Ардуино и не подозревает об опасности, а он уже навел
"морцистов" на след. Что, если среди них есть какой-нибудь меломан,
знающий названную им симфонию? Вот он подходит к дому, а они уж тут как
тут. Да, ничего глупее нельзя было придумать. Может, позвонить снова и
сказать все как есть? Но в этот момент дверь приоткрылась и в комнатушку
боязливо заглянула какая-то девушка.
Коттес вышел, утирая со лба пот.
За время его отсутствия в слабо освещенном фойе сгустилась атмосфера
обреченности. Тесно сидящие рядышком на диванах оцепеневшие и зябнущие
дамы вздыхали. Одни сняли с себя слишком броские украшения и попрятали их
в сумочки; другие, стоя перед зеркалом, старательно трудились над своими
прическами, делая их менее легкомысленными; третьи соорудили на голове
такие замысловатые уборы из накидок и вуалей, что выглядели чуть ли не
кающимися грешницами.
- Это ожидание невыносимо, надо положить ему конец - и будь что будет.
- Только этого нам не хватало... Я прямо как чувствовала... Мы ведь
собирались сегодня в Тремеццо, но Джордже ни за что не хотел пропустить
премьеру Гроссгемюта, а я ему говорю: нас же там ждут, а он - да ладно,
позвоним туда, предупредим... клянусь, у меня было какоето предчувствие, а
теперь еще эта мигрень... О, бедная моя голова!..
- Ну, знаешь, не тебе жаловаться, ты ведь ничем не рискуешь...
- Представляете, мой садовник Франческо уверяет, будто своими глазами
видел их черные списки!.. Он сам из этих "морцистов"...
Говорит, что по одному только Милану больше сорока тысяч фамилий.
- Господи, неужели ты допустишь такое безобразие?..
- Есть какие-нибудь новости?
- Нет, ничего не слышно.
- Народ собирается?
- Да нет, я же говорю - ничего...
У одной из дам руки - вроде бы непроизвольно - сложились для молитвы, и
она действительно молится; другая жарко шепчет что-то на ухо приятельнице
- не умолкая, исступленно.
Мужчины расселись на полу, многие сняли туфли, расстегнули воротнички,
распустили белые галстуки; курят, зевают, храпят, тихо спорят, пишут
что-то золотыми карандашами на полях программок.
Человек шесть дежурят, приникнув к щелям жалюзи, чтобы сразу же
сообщить остальным, если снаружи что-нибудь произойдет. А в углу,
один-одинешенек, сидит бледный, ссутулившийся, с вытаращенными глазами
депутат Лайянни и курит свои дешевые "Национали".
Но за то время, что Коттес отсутствовал, среди осажденных произошла
странная перегруппировка. Еще перед тем, как он отправился звонить,
владелец завода сантехники инженер Клементи стал в чем-то убеждать
директора Гирша и отвел его в сторонку. Продолжая беседовать, они
направились к театральному музею и какое-то время оставались там, в
темноте. Потом Гирш снова появился в фойе, что-то шепнул - каждому в
отдельности - четверым гостям и увел их с собой.
Это были: писатель Клисси, певица-сопрано Барри, торговец мануфактурой
Просдочими и юный граф Мартони. Все они присоединились к инженеру
