и неразборчиво забормотал.
И почти сразу раздался страшный, оглушающий треск, столб света
молнией ударил из камня в потолок и, одновременно с тем, как потемнело в
комнате, ярко полыхнуло за окном.
И наступила тьма.
Тьма и ватная тишина.
- ...Включите свет, - голос Годи был еле слышен.
Я нажал на кнопку. Тускло и неприятно замерцала лампа. Отчего-то
тревожно защемило сердце. Я глянул на потолок, ожидая увидеть там большое
обугленное отверстие. Но он был абсолютно цел и чист. Я посмотрел на Годи.
Он потемнел и словно бы высох, лицо - изможденная маска. И в то же время
взгляд его горел торжеством.
А Вика и Виктор посмотрели друг на друга... И одновременно отвели
глаза.
Мужчина встал первым:
- Спасибо, - кивнул он Годи. - У вас все получилось.
- Не за что, не за что, - усмехнулся тот.
Все вместе мы прошли в гостиную.
- Я провожу тебя?.. - полувопросительно произнес мужчина, обращаясь к
Вике.
- Не стоит, - ответила она.
- Я провожу тебя, - упрямо повторил он.
- Нет, - раздраженно сказала она, - НЕТ.
- Как знаешь, - произнес он, - мне показалось, с облегчением.
И, попрощавшись с нами, они двинулись вниз по лестнице.
Я закрыл дверь и обернулся к Годи. Он зябко потер ладони и, дружески
улыбаясь, обратился ко мне:
- Каково, сударь?! Поздравьте!
А я понял, что очень, очень хочу его убить.
ДНЕВНИК ВИКИ. 27 НОЯБРЯ
(последний день последнего месяца последнего года)
Ну вот и все. То есть, совсем - все. Нет больше ни тревог, ни
сомнений. Жалею ли я о том, что случилось, о том, что мы с собой сделали?
Нет. Потому что я НЕ ПОМНЮ, как все было. И я знаю, почему. Потому что это
такое чувство, которое понимаешь только тогда, когда оно есть в тебе.
Недаром в детстве каждая из моих влюбленностей (в учителя, в киноактера
или в мальчика из старшего класса) казалась первой, единственной и
наконец-то НАСТОЯЩЕЙ. Когда это проходит, помнить и понимать уже
невозможно.
Только на этот раз уж слишком большая часть моей души превратилась в
пепел. Слишком большая гора упала с плеч. Стало СЛИШКОМ легко. Так легко,
что ничего уже не держит меня здесь.
Глупо, наверное, думать сейчас об этом, но все-таки хорошо, что я еще
не чувствую того, кто во мне. Что еще не научилась понимать, что он есть.
Наверное, если бы это случилось, уходить мне было бы еще труднее. Я бы
жалела его больше, чем себя.
А маму и папу жалко.
Этот дневник... Собственно, этот дневник - НАША с Виктором летопись.
Я хотела бы, чтобы к нему он и попал. Просто, как память. И чтобы он знал,
что все, абсолютно все, что с нами было, было хорошо. И даже сейчас я не
чувствую отчаяния или боли, или чего-то в этом роде. Есть только покой и
уверенность в том, что именно покой мне и нужен.
Я придумаю, как сделать, чтобы эта тетрадь попала к тебе, Виктор. И
вот несколько главных фраз, которые я пишу тебе на прощание:
- мы сделали все правильно; так, как и должны были; не вздумай корить
себя
- не жалей меня, я уверена, лучшее, что могла я узнать в жизни, я
узнала; благодаря тебе
- не вини себя в моей гибели, ты тут не при чем: ты для меня сейчас -
абсолютно чужой (как и я для тебя - чужая, ведь так?)
- все-таки, не забывай меня; мне хочется, чтобы хоть кто-то обо мне
помнил, без любви и без горечи, просто ПОМНИЛ.
Прощай.
ЭПИЛОГ
Годи был расстроен. Он вышагивал из угла в угол, размахивая руками и
бормоча. При этом к Летову он не обращался, а говорил словно бы сам с
собой:
- Никогда еще я не был так близок... Думал уже, что сумел избавиться
от неусыпного ока... Тогда я был бы поистине всемогущ. Кто может обвинить
меня в том, что, мол, это желание - противоестественно? Я кому-то причинил
вред? Нет, мое желание благородно!.. И вдруг какие-то две букашки, два
глупых червяка, две влюбленные улитки ("красивый образ", - отметил про
себя Летов отстраненно) бросают вызов... Нет, они не бросают вызов, они
просто-напросто суют меня носом в откровенное мое бессилие...
Летов не выдержал:
- Да что случилось-то? Чего вы так распаляетесь? Замысел ваш -
отвратителен и противоестественен, но он удался, я сам видел...
- Э, нет. Ничего вы не видели. Я и сам думал, что все получилось. Но
проклятый разум не дает покоя и, анализируя, обнаруживает собственные
ошибки; я знаю теперь, что произойдет дальше. Я понял, как они обставят
меня. Я уничтожил их любовь, то есть, создал ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ; но нечаянно
я оставил-таки им лазейку: они уничтожат себя, а вместе с собой - и
созданное мной отсутствие любви. А значит - возродят ее. Простая
арифметика: минус на минус дает плюс. И то, что они создадут будет уже
абсолютно неподвластно моей воле, ведь это будет любовь без носителей, то
есть ЛЮБОВЬ В ЧИСТОМ ВИДЕ.
- Какая-то уродская, вывихнутая логика.
- Тем не менее это так. Я, видите ли, "алгеброй гармонию поверил". Я
не очень-то эмоционален, и, пожалуй, вовсе не сентиментален, в отличие от
вас. Но я знаю ЗАКОНЫ, которым подчинены ваши чувства. И уж, пожалуйста,
поверьте мне: эти законы не менее точны и недвусмысленны, чем законы
физики или геометрии... Я так устал от покровительства ЭТИХ, - большим
пальцем Годи указал вверх. - А ведь они не умнее меня. Просто они владеют
СИЛОЙ, а у меня ее нет. Но я был уже так близко...
- Вы что, - перебил его Летов, до которого только сейчас стал
доходить весь смысл сказанного Годи, - хотите сказать, что они покончат
жизнь самоубийством?
- Именно, сударь. Именно-с. Они сделают это. И, словно пощечина мне,
они сделают это НЕ СГОВАРИВАЯСЬ. Им, видите ли, без этой их любви, по их
же просьбе, заметьте, уничтоженной, вдруг обоим незачем стало жить.
Забавно?
Летов почувствовал, как ненависть к этому существу, которое нынче он
не рискнул бы даже назвать человеком, волной нахлынула на него и охватила
целиком. Но он не хотел, чтобы его волнение было замечено и, подавив его,
спросил все же слегка дрожащим голосом:
- Они уже... вы знаете точно, что они?..
- Нет, точно я не знаю. Но интуиция и логика еще никогда не подводили
меня.
- И нельзя попытаться их... им помешать?
Годи встрепенулся:
- Браво! А мне и в голову не пришло. А ведь это - реальный выход. Я
должен помешать им. Конечно, моим поражением является уже само их решение.
Но если я сумею их удержать, они скорее всего привыкнут к нынешнему своему
состоянию. Я успею помешать хотя бы одному из них, и этого будет
достаточно для моей победы: мои чары будут действовать до тех пор, пока я
жив. И созданное мной ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ будет продолжать существовать, как
подтверждение моей силы. Но в таком случае нужно быстрее, - засуетился он,
- я должен успеть...
Он быстро прошел в лабораторию, а выйдя из нее, обратился к Летову:
- Вот что, молодой человек. Я вновь прошу вас все о том же одолжении:
последите, пожалуйста, за моим телом. Вернуться я думаю скоро, но все
же...
- Извольте, - ответил тот с нарочитым безразличием. Но Годи так
спешил, что не обратил внимания на эту фальшь и, отпирая дверь, продолжал:
- Тогда пожалуйста, делайте все в точности так же, как в прошлый раз:
посмотрите за телом и не закрывайте двери до моего возвращения.
Летов согласно кивнул.
- Ну вот и славно, - удовлетворенно ухмыльнулся Годи (как и многие
незаурядные личности, силой разума способные преодолевать века и
тысячелетия, он оказался беспомощным в понимании одной единственной души
одного единственного близкого человека). От его меланхолии не осталось и
следа. - В конце концов, я ведь и для Вас стараюсь: пытаюсь спасти от
гибели девушку, которой вы, мой друг, слегка увлечены... Что же, давайте
сядем на дорожку.
Годи опустился в кресло.
- Кстати, - продолжал он, все так же ухмыляясь, - а ведь место-то в
ее сердце нынче свободно. И не без моей, заметьте, помощи. Цените...
Не сознавая опасности, он было открыл уже рот, чтобы произнести еще
какую-то опереточную пошлость, но внезапно обмяк и мешковато сполз на пол.
Висящий все это время под потолком сонный Джино вздрогнул, отцепился
от люстры и, расправив крылья, устремился к выходу.
Летов поднялся, взял тело Годи под мышки и усадил его обратно в
кресло. Сел напротив и с минуту внимательно вглядывался в обрюзгшее лицо,
еще хранившее тень давешней ухмылки. Затем он поднялся и совершил действие
прямо противоположное обещанному - тщательно запер входную и комнатную
двери.
После этого он вновь подхватил тело Годи и перетащил его на этот раз
на стол, положив на спину так, что голова осталась без опоры.
Затем он вынул из ножен со стены коллекционную кривую самурайскую
саблю, осторожно потрогал лезвие клинка, отступил на шаг и, тщательно
прицелившись точно в середину вздыбившегося кадыка, одним ударом отсек
ненавистную гордую голову, с глухим стуком упавшую на пол.
- Дурак, - произнес Летов, ни к кому не обращаясь, и, осторожно
переступив ползущий к порогу ручеек крови, уселся обратно в кресло.
...Минут десять сидел Летов почти без движения, поражаясь
собственному спокойствию и наблюдая, как лужа возле порога становится все
больше и больше. "Похоже на финал "Идиота", - тупо подумал он. Потом сам
себя поправил: - Однако я - не князь Мышкин и даже не Рогожин. А Годи - не
Настасья Филипповна. Это уж точно..." Но вскоре оцепенение прошло, он
вспомнил о цели своего поступка, схватил записную книжку и бросился к
телефону. Он не знал, к кому полетит Джино в первую очередь, но координаты
у него были только Вики, к тому же именно ее судьба волновала его
по-настоящему. Он набрал номер, но услышал лишь короткие гудки. Занято?
Положив трубку, он, чтобы хоть чем-то занять время ожидания, "навел
порядок" - брезгливыми пальцами поднял за волосы отсеченную голову с пола
и, положив ее сверху на тело, на живот, накрыл все это сдернутым с дивана
пледом.
"Не общение ли с Годи сделало меня столь хладнокровным? - подумал он,
но тут же опроверг себя сам - нет, дело не в этом; а в том, что я знал:
души в этом теле сейчас нет, то есть фактически оно - труп". И еще одна
странная мысль посетила его: "Это уже второй труп Годи, который я здесь
вижу".
Выждав несколько минут, Андрей набрал номер еще раз. И вновь услышал
в трубке только гудки.
Терпеть дальше он уже не мог. Накинув куртку, он выскочил на улицу и
помчался в сторону дома Вики.
...Он взбежал, запыхавшись, на площадку и остановился возле двери.
Негромкая, незнакомая Андрею музыка звучала из-за нее. Решившись, он
позвонил. После мелодичного "динь-дон-н-н", новых звуков из-за двери не
последовало. Мурашки пробежали по телу: все-таки опоздал... Он уже
прикидывал, сумеет ли выломать дверь, когда замок щелкнул.
Вика стояла на пороге в махровом халатике. Летов впервые видел ее
одетой по-домашнему и понял, что такая она нравится ему еще больше. Сердце
его ощутимо забилось. А Вика стояла и смотрела на него, странным взглядом.
- Здравствуйте, - выдавил он из себя. Она кивнула и, отступив, жестом
пригласила его войти.
Шагнув за порог, он тотчас спросил:
- Джино у вас был? Только что.
Вика удивленно вскинула брови и отрицательно покачала головой.
И тут, не совладав с собой, Летов схватил ее за руку и заговорил
быстро и сбивчиво:
- Не делайте этого. Я прошу вас... Я обещаю: все это пройдет.
Потерпите хотя бы день-два. Ну, пожалуйста, - в его взволнованном голосе
