- Согласимся не соглашаться, - предложил марсианин. - Прошлое, Будущее - не все ли равно, лишь бы мы оба жили, ведь то, что придет вслед за нами, все равно придет - завтра или через десять тысяч лет. Откуда вы знаете, что эти храмы - не обломки вашей цивилизации через сто веков? Не знаете. Ну так и не спрашивайте. Однако ночь коротка. Вон рассыпался в небе праздничный фейерверк, взлетели птицы.
Томас протянул руку. Марсианин повторил его жест. Их руки не соприкоснулись - они растворились одна в другой.
- Мы еще встретимся?
- Кто знает? Возможно, когда-нибудь.
- Хотелось бы мне побывать с вами на вашем празднике.
- А мне - попасть в ваш новый поселок, увидеть корабль, о котором вы говорили, увидеть людей, услышать обо всем, что случилось.
- До свидания, - сказал Томас.
- Доброй ночи.
Марсианин бесшумно укатил в горы на своем зеленом металлическом экипаже, землянин развернул свой грузовик и молча повел его в противоположную сторону.
- Господи, что за сон, - вздохнул Томас, держа руки на баранке и думая о ракетах, о женщинах, о крепком виски, о вирджинских плясках, о предстоящем веселье.
"Какое странное видение", - мысленно произнес марсианин, прибавляя скорость и думая о празднике, каналах, лодках, золотоглазых женщинах, песнях...
Ночь была темна. Луны зашли. Лишь звезды мерцали над пустым шоссе. Ни звука, ни машины, ни единого живого существа, ничего. И так было до конца этой прохладной темной ночи.
Iктябрь 2002
AЕРЕГ
Марс был словно дальний берег океана, люди волнами растекались по нему. Каждая ванна непохожа на предыдущую, одна мощнее другой. Первая принесла людей, привычных к просторам, холодам, одиночеству, худых, сухощавых старателей и пастухов, лица у них иссушены годами и непогодами, глаза, как шляпки гвоздей, руки, одубевшие, как старые перчатки, готовы взяться за что угодно. Марс был им нипочем, они выросли на равнинах и прериях, таких же безбрежных, как марсианские поля. Они обживали голое место, так что другим было уже легче решиться. Остекляли пустые рамы, зажигали в домах огни.
Они были первыми мужчинами на Марсе. Каковы будут первые женщины - знали все. Со второй волной надо было бы доставить людей иных стран, со своей речью, своими идеями. Но ракеты были американские, и прилетели на них американцы, а Европа и Азия, Южная Америка, Австралия и Океания только смотрели, как исчезают в выси римские свечи. Мир был поглощен войной или мыслями о войне.
Так что вторыми тоже были американцы. Покинув мир многоярусных клетушек и вагонов подземки, они отдыхали душой и телом в обществе скупых на слова мужчин из степных штатов, знающих цену молчанию, которое помогало обрести душевный покой после долгих лет толкотни в каморках, коробках, туннелях Нью-Йорка. И были среди вторых такие, которым, судя по их глазам, чудилось, будто они возносятся к господу богу...
Февраль 2003
EНТЕРМЕДИЯ
Они привезли с собой пятнадцать тысяч погонных футов орегонской сосны для строительства Десятого города и семьдесят девять тысяч футов калифорнийской секвойи и отгрохали чистенький, аккуратный городок возле каменных каналов. Воскресными вечерами красно-зелено-голубые матовые стекла церковных окон вспыхивали светом и слышались голоса, поющие нумерованные церковные гимны. "А теперь споем 79. А теперь споем 94". В некоторых домах усердно стучали пишущие машинки - это работали писатели; или скрипели перья - там творили поэты; или царила тишина - там жили бывшие бродяги. Все это и многое другое создавало впечатление, будто могучее землетрясение расшатало фундаменты и подвалы провинциального американского городка, а затем смерч сказочной мощи мгновенно перенес весь городок на Марс и осторожно поставил его здесь, даже не тряхнув...
Апрель 2003
IУЗЫКАНТЫ
В какие только уголки Марса не забирались мальчишки. Они прихватывали с собой из дома вкусно пахнущие пакеты и по пути время от времени засовывали в них носы - вдохнуть сытный дух ветчины и пикулей с майонезом, прислушаться к влажному бульканью апельсиновой воды в теплых бутылках. Размахивая сумками с сочным, прозрачно-зеленым луком, пахучей ливерной колбасой, красным кетчупом и белым хлебом, они подбивали друг друга переступить запреты строгих родительниц. Они бегали взапуски:
- Кто первый добежит, дает остальным щелчка!
Они ходили в дальние прогулки летом, осенью, зимой. Осенью - лучше всего: можно вообразить, будто ты, как на Земле, бегаешь по опавшей листве.
Горстью звучных камешков высыпали мальчишки - кирпичные щеки, голубые бусины глаз - на мраморные набережные каналов и, запыхавшись, подбадривали друг друга возгласами, благоухающими луком. Потому что здесь, у стен запретного мертвого города, никто уже не кричал: "Последний будет девчонкой!" или "Первый будет Музыкантом!" Вот он, безжизненный город и все двери открыты... И кажется, будто что-то шуршит в домах, как осенние листья. Они крадутся дальше, все вместе, плечом к плечу, и в руках стиснуты палки, а в голове - родительский наказ: "Только не туда! В старые города ни в коем случае! Если посмеешь - отец всыплет так, что век будешь помнить!.. Мы по ботинкам узнаем!" И вот они в мертвом городе, мальчишья стая, половина дорожной снеди уже проглочена, и они подзадоривают друг друга свистящим шепотом:
- Ну давай! Внезапно один срывается с места, вбегает в ближайший дом, летит через столовую в спальню, и ну скакать без оглядки, приплясывать, и взлетают в воздух черные листья, тонкие, хрупкие, будто плоть полуночного неба. За первым вбегают еще двое, трое, все шестеро, но Музыкантом будет первый, только он будет играть на белом ксилофоне костей, обтянутых черными хлопьями. Снежным комом выкатывается огромный череп, мальчишки кричат! Ребра - паучьи ноги, ребра - гулкие струны арфы, и черной вьюгой кружатся смертные хлопья, а мальчишки затеяли возню, прыгают, толкают друг друга, падают прямо на эти листья, на чуму, обратившую мертвых в хлопья и прах, в игрушку для мальчишек, в животах которых булькала апельсиновая вода.
Отсюда - в следующий дом и еще в семнадцать домов; надо спешить - ведь из города в город, начисто выжигая все ужасы, идут Пожарники, дезинфекторы с лопатами и корзинами, сгребают, выгребают эбеновые лохмотья и белые палочки-кости, медленно, но верно отделяя страшное от обыденного... Играйте, мальчишки, не мешкайте, скоро придут Пожарные!
И вот, светясь капельками пота, впиваются зубами в последний бутерброд. Затем - еще раз наподдать ногой напоследок, еще раз выбить дробь из маримбофона, по-осеннему нырнуть в кучу листьев и - в путь, домой, Матери проверяли ботинки, нет ли черных чешуек. Найдут - получай: обжигающую ванну и отеческое внушение ремнем. К концу года Пожарники выгребли все осенние листья и белые ксилофоны, потехе пришел конец.
Июнь 2003
...ВЫСОКО В НЕБЕСА
- Слыхал?
- Что?
- Негры-то, черномазые!
- Что такое?
- Уезжают, сматываются, драпают - неужели не слыхал?
- То есть, как это сматываются? Да как они могут!
- Могут. Уже...
- Какая-нибудь парочка?
- Все до одного! Все негры южных штатов!
- Не-е...
- Точно!
- Не поверю, пока сам не увижу. И куда же они? В Африку? Пауза.
- На Марс.
- То есть - на планету Марс?
- Именно.
Они стояли под раскаленным навесом на веранде скобяной лавки. Один бросил раскуривать трубку. Другой сплюнул в горячую полуденную пыль.
- Не могут они уехать, ни в жизнь.
- А вот уже уезжают.
- Да откуда ты взял?
- Везде говорят, и по радио только что передавали. Они зашевелились - казалось, оживают запыленные статуи. Сэмюэль Тис, хозяин скобяной лавки, натянуто рассмеялся.
- А я-то не возьму в толк, что стряслось с Силли. Час назад дал ему свой велосипед и послал к миссис Бордмен. До сих пор не вернулся. Уж не махнул ли прямиком на Марс, дурень черномазый?
Мужчины фыркнули.
- А только пусть лучше вернет велосипед, вот что. Клянусь, воровства я не потерплю ни от кого.
- Слушайте!
Они повернулись, раздраженно толкая друг друга. В дальнем конце улицы словно прорвалась плотина. Жаркие черные струи хлынули, затопляя город. Между ослепительно белыми берегами городских лавок, среди безмолвных деревьев, нарастал черный прилив. Будто черная патока ползла, набухая, по светло-коричневой пыли дороги. Медленно, медленно нарастала лавина - мужчины и женщины, лошади и лающие псы, и дети, мальчики и девочки. А речь людей - частиц могучего потока - звучала, как шум реки, которая летним днем куда-то несет свои воды, рокочущая, неотвратимая. В этом медленном темном потоке, рассекшем ослепительное сияние дня, блестками живой белизны сверкали глаза. Они смотрели вперед, влево, вправо, а река, длинная, нескончаемая река, уже прокладывала себе новое русло. Бесчисленные притоки, речушки, ручейки, слились в единый материнский поток, объединили свia движение, свои краски и устремились дальше. Окаймляя вздувшуюся стремнину, плыли голосистые дедовские будильники, гулко тикающие стенные часы, кудахчущие куры в клетках, плачущие малютки; беспорядочное течение увлекало за собой мулов, кошек, тут и там всплывали вдруг матрасные пружины, растрепанная волосяная набивка, коробки, корзинки, портреты темнокожих предков в дубовых рамах. Река катилась и катилась, а люди на террасе скобяной лавки сидели подобно ощетинившимся псам и не знали, что предпринять: чинить плотину было поздно.
Сэмюэль Тис все еще не мог поверить.
- Да кто им даст транспорт, черт возьми? Как они думают попасть на Марс?
- Ракеты, - сказал дед Квортэрмэйн.
- У этих болванов и остолопов? Откуда они их взяли, ракеты-то?
- Скопили денег и построили.
- Первый раз слышу.
- Видно, черномазые держали все в секрете. Построили ракеты сами, а где - не знаю. Может, в Африке.
- Как же так? - не унимался Сэмюэль Тис, мечась по веранде. - А законы на что?
- Они как будто войны никому не объявляли, - мирно ответил дед.
- Откуда же они полетят, черт бы их побрал со всеми их секретами и заговорами? - крикнул Тис.
- По расписанию все негры этого города собираются возле Лун-Лейк. В час туда прилетят ракеты и заберут их на Марс.
- Надо звонить губернатору, вызвать полицию! - бесновался Тис. - Они обязаны были предупредить заранее!
- Твоя благоверная идет, Тис.
Мужчины повернулись.
По раскаленной улице в слепящем безветрии шли белые женщины. Одна, вторая, еще и еще, и у всех ошеломленные лица, и все порывисто шуршат юбками. Одни плакали, другие хмурились. Они шли за своими мужьями. Они исчезали за вращающимися дверьми баров. Они входили в тихие бакалейные лавки. Заходили в аптеки и гаражи. Одна из них, миссис Клара Тис, остановилась в пыли возле скобяной лавки, щурясь на своего разгневанного, надутого супруга, а за ее спиной набухал черный поток.
- Отец, пошли домой, я никак не могу уломать Люсинду!
- Чтобы я шел домой из-за какой-то черномазой дряни?!
- Она уходит. Что я буду делать без нее?
- Попробуй сама управляться. Я на коленях перед ней ползать не буду.
- Но она все равно что член семьи, - причитала миссис Тис.
- Не вопи! Не хватало еще, чтобы ты у всех на глазах хныкала из-за всякой...
Всхлипывания жены остановили его. Она утирала глаза.
- Я ей говорю: "Люсинда, останься, - говорю, - я прибавлю тебе жалованье, будешь свободна два вечера в неделю, если хочешь", - а она словно каменная! Никогда ее такой не видела. "Неужто ты меня не любишь, - говорю, - Люсинда?" "Люблю, - говорит, - и все равно должна уйти, так уж получилось". Убрала всюду, навела порядок, поставила на стол завтрак и.., и пошла. Дошла до дверей, а там уже два узла приготовлены. Стала, у каждой ноги по узлу, пожала мне руку и говорит: "Прощайте, миссис Тис". И ушла. Завтрак на столе, а нам кусок в горло не лезет. И сейчас там стоит, наверно, совсем остыл, как я уходила...
Тис едва не ударил ее.
- К черту, слышишь, марш домой! Нашла место представление устраивать!
