Постараюсь исследовать систему пищеваренья. тему бессмертья, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь в
Это - единственный путь к свободе. Целую. Твой верный "Ля Скала".
Жак".
Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон - осьминог
"Вероятно, так было в утробе...Но спасибо и за осьминога. Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенц
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо - попасть Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок..."
к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога: (Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейте-
о чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули". нанта Бенца).
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система. X
Вероятно, я брежу, но вчера на панели
мне попался некто, называвшийся капитаном Немо". Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок, ни позже,
"Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я Директор Кампании произносит: "Черт!"
пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога. Адмиралтейство: "Боже".
Оба неправы.Но откуда им знать о том,
что приключилось. Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
-27-
по следу. И какие вообще следы * * *
в океане? Все это сущий
бред. Еще одно торжество воды Пора забыть верблюжий этот гам
в состязании с сушей. И белый дом на улице Жуковской.
Анна Ахматова
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев: Помнишь свалку вещей на железном стуле,
доски, обломки мачты и спасательный круг; то, как ты подпевала бездумному "во саду ли,
все - без отпечатка пальцев. в огороде", бренчавшему вечером за стеною;
окно, занавешенное выстиранной простынею?
И потом наступает осень, за ней - зима. Непроходимость двора из-за сугробов, щели,
Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката куда задувало не хуже, чем в той пещере,
молчаливые волны могут свести с ума преграждали доступ царям, пастухам, животным,
красотою заката. оставляя нас греться теплом животным
да армейской шинелью. Что напевала вьюга
И становится ясно, что нечего вопрошать переходящим заполночь в сны друг друга,
ни посредством горла, ни с помощью радиозонда ни пружиной не скрипнув, ни половицей,
синюю рябь, продолжающую улучшать неповторимо ни голосом наяву, ни птицей,
линию горизонта. прилетавшей из Ялты. Настоящее пламя
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк пожирало внутренности игрушечного аэроплана
факты, которых, собственно, кот наплакал. и центральный орган державы плоской,
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк где китайская грамота смешана с речью польской.
и оседает на пол. Не отдернуть руки, не избежать ожога,
измеряя градус угла чужого
Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод. в геометрии бедных, чей треугольник кратный
Вдалеке на волне покачивается какой-то увенчан пыльной слезой стоваттной.
безымянный предмет. И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда.
-28-
Знаешь, когда зима тревожит бор Красноносом, * * *
когда торжество крестьянина под вопросом,
сказуемое, ведомое подлежащим, М.Б.
уходит в прошедшее время, жертвуя настоящим,
от грамматики новой на сердце пряча Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной
окончания шепота, крика, плача. струн, продолжающая коричневеть в гостинной,
белеть а ля Казимир на выстиранном просторе,
темнеть - особенно вечером - в коридоре,
спой мне песню о том, как шуршит портьера,
как включается, чтоб оглушить полтела,
тень, как лиловая муха, сползает с карты,
и закат в саду за окном точно дым эскадры,
от которой осталась одна матроска,
позабытая в детской. И как расческа
в кулаке дрессировщика-турка, как рыбку - леской,
возвышает болонку над Ковалевской
до счастливого случая тявкнуть сорок
раз в день рождения, - и мокрый порох
гасит звезды салюта, громко шипя, в стакане,
и стоят графины кремлем на ткани.
22 июля 1978
-29-
ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА
Северозападный ветер его поднимает над к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
сизой, лиловой, пунцовой, алой буков, прячущих в мощной пене
долиной Коннектикута. Он уже травы, чьи лезвия остры,
не видит лакомый променад гнездо, разбитую скорлупу
курицы по двору обветшалой в алую крапинку, запах, тени
фермы, суслика на меже. брата или сестры.
На воздушном потоке распластанный, одинок, Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
все, что он видит - гряду покатых бьющееся с частотою дрожи,
холмов и серебро реки, точно ножницами сечет,
вьющейся точно живой клинок, собственным движимое теплом,
сталь в зазубринах перекатов, осеннюю синеву, ее же
схожие с бисером городки увеличивая за счет
Новой Англии. Упавшие до нуля еле видного глазу коричневого пятна,
термометры - словно лары в нише; точки, скользящей поверх вершины
стынут, обуздывая пожар ели; за счет пустоты в лице
листьев, шпили церквей. Но для ребенка, замершего у окна,
ястреба, это не церкви. Выше пары, вышедшей из машины,
лучших помыслов прихожан, женщины на крыльце.
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв, Но восходящий поток его поднимает вверх
с прижатою к животу плюсною выше и выше. В подбрюшных перьях
- когти в кулак, точно пальцы рук - щиплет холодом. Глядя вниз,
чуя каждым пером поддув он видит, что горизонт померк,
снизу, сверкая в ответ глазною он видит как бы тринадцать первых
ягодою, держа на Юг, штатов, он видит: из
-30-
труб поднимается дым. Но как раз число И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
труб подсказывает одинокой клюва, похожий на визг эриний,
птице, как поднялась она. вырывается и летит вовне
Эк куда меня занесло! механический, нестерпимый звук,
Он чувствует смешанную с тревогой звук стали, впившейся в алюминий;
гордость. Перевернувшись на механический, ибо не
крыло, он падает вниз. Но упругий слой предназначенный ни для чьих ушей:
воздуха его возвращает в небо, людских, срывающейся с березы
в бесцветную ледяную гладь. белки, тявкающей лисы,
В желтом зрачке возникает злой маленьких полевых мышей;
блеск. То есть, помесь гнева так отливаться не могут слезы
с ужасом. Он опять никому. Только псы
низвергается. Но как стенка - мяч, задирают морды. Пронзительный, резкий крик
как падение грешника - снова в веру, страшней, кошмарнее ре-диеза
его выталкивает назад. алмаза, режущего стекло,
Его, который еще горяч! пересекает небо. И мир на миг
В черт-те что. Все выше. В ионосферу как бы вздрагивает от пореза.
В астрономически об'ективный ад Ибо там, наверху, тепло
птиц, где отсутствует кислород, обжигает пространство, как здесь, внизу,
где вместо проса - крупа далеких обжигает черной оградой руку
звезд. Что для двуногих высь, без перчатки. Мы, восклицая "вон,
то для пернатых наоборот. там!" видим вверху слезу
Не мозжечком, но в мешочках легких ястреба, плюс паутину, звуку
он догадывается: не спастись. присущую, мелких волн,
-31-
разбегающихся по небосводу, где чьи осколки, однако, не ранят, но
нет эха, где пахнет апофеозом тают в ладони. И на мгновенье
звука, особенно в октябре. вновь различаешь кружки, глазки,
И в кружеве этом, сродни звезде, веер, радужное пятно,
сверкая, скованная морозом, многоточия, скобки, звенья,
инеем, в серебре, колоски, волоски -
опушившем перья, птица плывет в зенит, бывший привольный узор пера,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда карту, ставшую горстью юрких
перл, сверкающую деталь. хлопьев, летящих на склон холма.
