чем позволяли ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не
получалось, потому что перед домом не было тротуара, только узкий
поребрик. Поставить же современные ворота, которые складывались бы
секционно, означало пожертвовать одной из стоек, сделанных, как утверждала
приходящая прислуга, столяром из Бликхема, таким знаменитым, что даже
лондонские антиквары привозили ему мебель на реставрацию.
"Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек,
выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не
успев прославиться - тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон:
Хотел бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере,
следовал другим курсом."
Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось
вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если
бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался
навсегда, если бы его не взяли на работу в Чент.
"Почему мне никогда не удается вообразить что-нибудь хорошее так же
ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? "Все к лучшему в
этом лучшем из миров!" Ха!"
Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся к
машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.
"Фасад - какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в
него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте - это не так плохо,
как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом - и моим, и дома - гниль,
древесные черви, жуки-могильщики."
Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По-своему
привлекательный, обшитый черно-белыми панелями. Но внутри:
Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось,
был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна
ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти
отказался, поскольку - по мнению Айрис - в условиях жесткой столичной
конкуренции его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив
взгляд на Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и
здешнюю жизнь.
С одной стороны место психиатра-регистратора в Ченте позволяло ему не
только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один,
потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.
"Дурак. Круглый дурак."
С другой стороны: Йембл почти сливался с неряшливым Бликхемом, чьей
единственной достопримечательностью служила елизаветинских времен ратуша,
зажатая с двух сторон гаражом и общественной баней. В восьми милях дальше
был Корнминистер - довольно симпатичный и гораздо более чистый городок, но
что он мог предложить богатой и красивой лондонской девушке? Дважды в
неделю обновляемую программу в открытом кинотеатре? Или объявления
общества любителей бальных танцев, которые малевала акварелью
пятнадцатилетняя дочь балетмейстера?
Обдумывая, как бы лучше сказать Айрис, что он принимает должность в
Ченте, нравится ей это или нет, он медленно ехал вдоль улицы, выискивая ту
единственную дорогу, по которой можно было бы выбраться из Йембла. Тогда у
него был подержанный "форд" - отец Айрис умер всего месяц назад, и, хотя
она имела полное право тратить все деньги, что он ей оставил, она
чувствовала в этом что-то вроде дурного вкуса.
Все встало на свои места, когда он увидел этот дом с табличкой о
продаже. В девять вечера он парировал возражения Айрис букетом цветов и
фотографией дома, и в ближайшую субботу они отправились на смотрины.
В одном только Пол слукавил - когда представил дом как нечто
исключительное. Как он быстро выяснил, проехавшись по округе, Корминистер
мог похвастаться дюжиной очень похожих, и даже в задрипаном Бликхеме
имелось еще несколько. Но он ставил на то, что Айрис не знает запада, и
приманка сработала как нельзя лучше.
"Ах, дорогой, как мило с твоей стороны! Эта волшебная дубовая отделка!
И раздвижные окна! Как будто вернуться назад в историю! И так дешево!"
В ответ Пол молчал: о неудобном расположении окон, из-за которого
придется жечь свет в дневное время, о двери в кухню, где он треснулся
головой о косяк, о каминах, отдающих половину тепла в никуда.
"Телевизор можно поставить в эту нишу, но придется купить новую
тумбочку, так чтобы она была похожа на старинный сундук, тогда мы будем
сидеть, смотреть телевизор и слышать, как трещат поленья: Дорогой, а ты
уверен насчет этой работы? Я не хочу, чтобы ты соглашался только из-за
меня."
Стаскивая мокрый плащ, Пол продолжал рыться в памяти.
"А потом она привыкла к нашему жаргону. Слово 'консультант' стало для
нее вроде заклинания. Когда же я им стану, о Господи, неужели так долго?
Надо бы что-нибудь поесть, иначе проснусь среди ночи и буду искать, чем
набить живот.
Фил Керанс думает, что я живу в роскоши. Ему бы прогуляться в три часа
ночи по этой комнате в пижаме и послушать, как воет ветер в проклятой
трубе."
Пить было нечего, если не считать остатков вина на дне одной из
бутылок, предназначенного, видимо, для кулинарных целей. Айрис была
гастрономическим снобом, и готовила всяческие профитроли и суфле, которые,
впрочем, редко ей удавались, или ей не хотелось возиться, и тогда она
предлагала ограничиться консервами или сходить в ресторан. При
регистраторской зарплате Пол предпочитал консервы.
Он отрезал горбушку от черного каравая, достал из холодильника яйца и
сосиски, мысли его при этом бродили далеко от еды.
"Обманута внешностью - вот что такое моя жена. Моей и дома. Выложить
все папины деньги, нет, простите, деньги, полученные от продажи папиной
недвижимости, полно радужных планов о розовой ванне с душем, а когда стали
прокладывать трубы, почувствовать запах сухой гнили, едкий, как дым. Лучше
бы она обвиняла меня, чем ругалась с агентом по продаже. Или себя саму:
"Инспекция? Зачем, это единственно возможное для нас жилье, пока ты в
Ченте!""
Несмотря на то, что он проткнул их вилкой, одна из сосисок лопнула и
начала самым непристойным образом вылезать из кожуры.
"Черт подери, неужели Мирза прав?"
Надеясь, что пиво и виски уже благополучно переварены организмом, и у
него не будет завтра болеть от смеси голова, Пол вышел из кухни и налил
себе полный стакан выдохшегося вина. Остановившись посреди гостинной, он
вдруг вспомнил тот жуткий вечер, когда привел домой пакистанца.
"Где, интересно, учат этому искусству - дать почувствовать нежеланному
гостю все его ничтожество, и при этом не оскорбить явно? Впитывают с
молоком матери. Не иначе. А потом: "Дорогой, я конечно понимаю, что ты
должен быть в хороших отношениях с коллегами, но ты уверен, что твой друг
иммигрант останется в Англии? Или он вернется в свою страну?" Понимать
надо так: "Держись подальше от всякой швали и угождай начальству".
И все удивляется, почему я не приглашаю в гости главврача (произносится
благоговейно). Потому что не хочу быть ублюдком, вот и все."
Он отправил в кастрюлю яйцо - составить компанию сосискам.
"Эта сегодняшняя девушка и ее совершенно потерянное состояние: Что я,
собственно знаю о женщинах? "Брак, подобный твоему, - недостаточная
основа, чтобы понять женщину". - У проклятого Мирзы уже сейчас больше
проницательности, чем я смогу накопить годам к девяноста. Но я же отлично
знаю, почему Айрис вышла за меня замуж, и только лгу самому себе, когда
делаю вид, что это не так. Блестящий молодой студент-медик, стоящий всего
на одну, правда высокую, ступеньку ниже ее по социальной лестнице, что,
между прочим, даст ей возможность руководить его карьерой и видеть, как он
ей благодарен, при этом отнюдь не безнадежен, чему свидетельство -
множество стипендий и амбициозные родители, знающие, где их место, но
выталкивающие своего мальчика наверх - следовательно, мальчик привык, что
его толкают. Мне нужно было твердо взять все в свои руки еще тогда, когда
она попыталась склонить меня заняться общей терапией (Харлей-стрит, мечта
ипохондрика, ослепленного "роллс-ройсом"), а не пускаться в пространные
рассуждения о психиатрии, как о переднем крае медицины, или подкидывать ей
идею Консультанта, на которого снизу вверх смотрит весь больничный
персонал."
Лопнувшая сосиска прилипла ко дну кастрюли и подгорела. Не соображая,
что делает, он выложил еду на тарелку и выключил плиту. Потом проверил еще
раз и заговорил, обращаясь в пространство.
- Будьте вы прокляты, я могу убежать от кого угодно, кроме себя, с
которым должен жить пока не помру! Я сошел с ума от перегрузки после двух
лет медицинского колледжа, и никто в целом мире не может этого отменить. Я
потерял целый год, накачивая себя транквилизаторями так, что глаза на лоб
лезли, пялился на сад и дважды в неделю слушал излияния этого полоумного
краснорожего фрейдистского ублюдка Шроффа! И, черт подери, меня просто
должно было занести в этот мусорный ящик Чент, чтобы я никогда не смог
забыть, что так же легко могу разлететься на осколки, как они!
Удивительно, но звук собственного голоса унес прочь ядовитые мысли. Он
успокоился, доел свой разномастный ужин, и, едва добравшись до постели,
провалился в глубокий измученный сон.
Позже, однако, он проснулся, выдернув себя из видения, в котором ,
словно Алиса в Стране Чудес, стоял безпомощный в комнате, заполненной
самыми обычными предметами, а вокруг хохотали люди, потому что он не мог
вспомнить ни одного английского названия ни единой вещи.
9
- Хороша куколка, это твоя Арчин, - сказал Мирза, встречая Пола в
вестибюле больницы.
- Что? - поглощенный своими мыслями, Пол не сразу понял, затем ответил,
по привычке поддразнивая Мирзу и намекая на вчерашний вечер. - А, я так и
знал, что ты не утерпишь ее оценить.
- Мне сказала Натали, - невозмутимо продолжал Мирза, - и я решил на нее
взглянуть, пока эта тюряга не стерла с нее все признаки жизни.
- А как же твоя защита морали?
- Все в порядке, спасибо. Но пациенты тоже люди, впрочем как и врачи -
правда с некоторыми исключениями, - добавил он, понизив голос и устремив
взгляд через плечо Пола. - Доброе утро, доктор Холинхед!
- Доброе утро, - кратко ответствовал главный врач. - А, Фидлер! Зайдите
ко мне на минутку. - Он прошествовал в кабинет, оставив дверь открытой в
расчете, что Пол немедленно последует за ним.
- Жди неприятностей, - прокомментировал Мирза.
- Уже, - пробормотал Пол и двинулся к двери.
Холинхед был тощий йоркширец среднего роста с волосами цвета табачного
сока, неряшливо торчащими вокруг макушки. Любимой сентецией Мирзы по этому
поводу было утверждение, что он потому занялся административной работой,
что за час общения с любым из пациентов доводил беднягу до слез.
- Закройте, пожалуйста дверь, Фидлер, - сказал Холинхед. - Я не хочу,
чтобы кто-нибудь слышал наш разговор. Сядьте. - Он сделал короткий жест в
сторону викторианского кресла для посетителей, стоявшего с противоположной
стороны резного обитого кожей письменного стола.
"Да, кабинет впечатляет: старинная мебель, псевдо-чиппендловский
книжный шкаф, монографии, портреты Фрейда, Эрнста Джонса, Крафт-Эбинга:
Только кажется мне, что голова его забита точно таким же антиквариатом."
- Вчера вечером ко мне поступила весьма серьезная жалоба, - продолжал
Холинхед.
- Не знаю, нужно ли называть источник?
"Ох!"
Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, Пол держал себя в руках. Он
спросил только:
- Жалоба какого сорта, сэр?
- Вы не припоминаете, что оскорбили вчера вечером некую влиятельную
особу?
- Нет, я не заметил. - Пол сделал честное лицо.
- Тогда либо вы чрезвычайно нечувствительны, либо я вынужден считать
ваши слова ложью. Тем тяжелее мне будет доверять вам в дальнейшем. -
Холинхед облокотился на спинку кресла и сложил на животе руки. - Вчера
вечером мне домой позвонила миссис Барбара Веденхол и сказала, что вы
публично оскорбили ее, и что, более того, были в этот момент пьяны. Что вы
