Морис Бланшо.
Неописуемое сообщество
* ГЛАВА 1. Негативное сообщество *
Сообщество тех, кто лишен сообщества.
Ж.Б.
Опираясь на замечательный текст Жана-Люка Нанси, я хотел бы продолжить
никогда не прерывавшиеся, но лишь изредка высказываемые размышления о
требованиях коммунистов, о соотношении этих требований с возможностью или
невозможностью некоего сообщества в такое время, которое вроде бы утратило о
нем всякое понятие (но разве сообщество не находится за гранью разумения?),
и, наконец, о языковом изъяне, отметившем такие слова, как коммунизм и
сообщество (communautй): ведь мы догадываемся, что они обозначают нечто
иное, чем что-то общее, присущее людям, осознающим свою причастность к
какой-либо группе, коллективу, объединению, даже не будучи ее подлинными
членами в какой бы то ни было форме[1].
1. Jean-Luc Nancy. La communautй dйsoevrйe/А1еа,No 4.
Коммунизм и сообщество
Коммунизм, сообщество: термины эти и впрямь являются терминами лишь в
той мере, в какой история и грандиозные исторические ошибки раскрывают нам
их смысл на фоне катастрофы, превзошедшей масштабы полного развала.
Опороченные или не оправдавшие надежд концепции перестают существовать,
тогда как понятия, "неприемлемые" без их вольного или невольного самоотказа
(что неравнозначно простому отрицанию), не позволяют нам отринуть их, или не
признать. Хотим мы этого или не хотим, мы обращаемся к ним именно по причине
их несостоятельности. Написав эту фразу, я вспомнил строки Эдгара Морена, с
которыми могли бы согласиться многие из нас:
"Коммунизм -- это главная проблема и основной опыт моей жизни. Я
никогда не переставал узнавать самого себя в выражаемых им настроениях и
всегда верил в возможность создания иного общества и иного
человечества".[1]
1. См. журнал "Le scarabeй international", #3.
Это незамысловатое утверждение может показаться наивным, но в его
прямолинейности содержится вопрос, которого нам не обойти: почему? что это
за возможность, так или иначе связанная с неосуществимостью? Утверждая, что
равенство -- это основа всякого подлинного сообщества и что о нем нельзя
говорить, пока потребности всех его членов не будут удовлетворены в равной
мере (требование само по себе минимальное), коммунизм имеет в виду не
совершенное общество, а принцип "открытого" человечества, им же самим, в
сущности, и порожденного, "имманентного" (по выражению Жана-Люка Нанси):
имманентность человека по отношению к человеку, что предполагает также
взгляд на него как на абсолютно имманентное существо, поскольку он является
или должен стать целиком и полностью творением, собственным творением, а в
конечном счете -- творением всех; все, как говорит Гердер, должно быть
произведено им -- от человечества до природы (и даже Бога). Без остатка, до
конца. Это и есть внешне безобидное начало самого зловещего тоталитаризма.
У этого стремления к абсолютной имманентности есть оборотная сторона:
устранение всего, что могло бы помешать человеку (поскольку он равен самому
себе и сам себя определяет) утвердиться в качестве чистой личностной
реальности, тем более замкнутой в себе, чем она доступней для всех.
Посредством своих неотторжимых прав личность утверждает свой отказ от любого
другого происхождения, свое неприятие любой теоретической зависимости от
других людей, которые будут рассматриваться не в качестве таких же
личностей, то есть ее самой, повторенной бесконечное число раз, будь то в
прошлом или в будущем, то есть существа в равной мере смертного и
бессмертного: смертного в своей невозможности бесконечно длиться без
самоотчуждения, бессмертного, поскольку его индивидуальность -- это
имманентная жизнь, сама по себе не имеющая конца. (Отсюда неопровержимость
некоторых основных доводов Штирнера или де Сада.)
Требования общности: Жорж Батай
Эта взаимосвязь коммунизма и индивидуализма, осужденная самыми рьяными
приверженцами контрреволюционной мысли (де Местр и т.д.), а также и Марксом,
заставляет нас поставить под вопрос само понятие взаимосвязи. Но если
взаимоотношения между людьми перестают быть отношениями Того же к Тому же и
предполагают образ другого как нечто неустранимое и в равенстве своем
диссиметричное по отношению к тем, кто его рассматривает, то тем самым
навязывается совсем иной вид взаимоотношений, влекущий за собой иную форму
общества, которое вряд ли можно назвать "общностью". Если же мы решим
именовать его так, встанет вопрос, чем обусловлено мышление той или иной
общности и, вне зависимости от того, существует оно или нет, не
свидетельствует ли оно об отсутствии общности? Именно это случилось с Жоржем
Батаем, который добрый десяток лет стремился -- в мыслях и в реальности -- к
осуществлению требований общности, и в конце концов оказался, пусть не
совсем в одиночку, лицом к лицу с отсутствующей общностью, всегда готовой
превратиться в отсутствие общности. "Полный разлад (забвение всяких границ)
есть закон отсутствия общности". Или: "Никому не позволительно принадлежать
к моему отсутствию общности" (цитаты заимствованы из журнала "Против всякого
ожидания"). Обратим внимание хотя бы на местоимение "мое": каким образом
отсутствие общности может считаться "моим" в том же смысле, в каком можно
говорить о "моей" смерти, которая лишь разрушает всякую мою принадлежность к
чему бы то ни было и в то же время возможность любого моего присвоения?
Не стану повторять рассуждении Жана-Люка Нанси, когда он показывает,
что Батай "бесспорно достиг наибольших глубин в изучении судеб современной
общности": всякий пересказ неизбежно ослабляет и упрощает ход мысли, который
можно изменить или даже целиком переиначить с помощью цитат из подлинного
текста. Не следует, однако, упускать из виду что невозможно оставаться
верным той или иной мысли, если не учитывать ее собственную неточность или
изменчивость, благодаря которым она, оставаясь самой собой, не переставала
становиться другой и отвечать иным потребностям: соответствуя либо
историческим переменам, либо исчерпавшим себя экспериментам, которые нет
смысла повторять. Потребности эти противились унификации. Нет спору, что
примерно с 1930 по 1940 год слово "сообщество" поддается истолкованию легче,
чем в последующие периоды, даже если публикация "Проклятой доли" и, чуть
позже, "Эротизма" (где отдается предпочтение одной определенной форме
общения) развивает почти аналогичные темы, которые не поддаются
упорядочиванию (можно назвать и другие работы: неоконченный текст о
"Верховной власти" и незавершенную "Теорию религии"). Можно сказать, что
политические требования никогда не исчезали из его мыслей, но что требования
эти принимали различные формы в силу внутренней или внешней необходимости.
Первые же строки "Виновника" свидетельствуют об этом безо всяких оговорок.
Писать под нажимом войны -- это не значит писать о войне, а писать на ее
горизонте, как если бы она была твоей подружкой, с которой ты делишь ложе
(полагая, что она уделит тебе местечко, краешек свободы).
Для чего нужно "сообщество"
Для чего этот призыв "сообщества" или к "сообществу"? Перечисляю наугад
элементы того, что было нашей историей. Различные группы (чьим прототипом --
обожаемым или ненавидимым -- стала группа сюрреалистов); многочисленные
объединения вокруг еще не существующих идей и выдающихся личностей,
наделенных чрезмерностью существования: прежде всего, это постоянная память
о советском государстве и предчувствие того, что уже стало фашизмом, хотя
его суть, как и становление, ускользают от общепринятых определений, ставя
мышление перед необходимостью сводить его к чему-то самому низкому и жалкому
либо, напротив, указывать на нечто важное и поразительное, что, еще не
будучи как следует обдуманным, грозит затруднить борьбу с ним -- и наконец
(а это могло появиться в первую очередь) социологические исследования, и
очаровывающие Батая, и с самого начала служащие ему источником познания и в
то же время причиной быстро подавленной ностальгии по общинным формам бытия,
неосуществимость воспроизведения которых нельзя недооценивать даже в силу
тех искушений, какими они нас обольщают.
Принцип неполноценности
Я повторяю за Батаем вопрос: для чего нам "сообщество"? Ответ на него
дается достаточно ясный: "В основе каждого существа лежит принцип
недостаточности..." (принцип неполноценности). Это и в самом деле принцип,
определяющий возможности определенного существа и направляющий их. Отсюда
следует, что такая принципиальная нехватка не связана с необходимостью
полноценности. Несовершенное существо не стремится объединиться с другим
существом ради создания полноценной общности. Сознание несовершенности
происходит от его собственной неуверенности в самом себе и чтобы
осуществиться ему необходимо нечто другое или некто другой. Оставшись в
одиночку, существо замыкается в себе самом, усыпляется и окоченевает. Или,
будучи одиноким, чувствует себя таковым лишь тогда, когда на самом деле им
не является. "Сама суть любого существа непрерывно оспаривается любым другим
существом. Но взгляд, выражающий любовь и восхищение, трогает меня подобно
сомнению касательно реальности". "То, что я обдумываю, обдумывается не мною
одним". Здесь присутствует некое смещение несхожих мотивов, которое
оправдывало бы их анализ, если бы его сила не состояла как раз в мешанине
слитых воедино различий. Дело обстоит так, как если бы мы ломились в дверь,
за которой кишат мысли, могущие быть помысленными только целиком, но все их
множество загораживает нам вход. Существо стремится не к признанию, а к
оспариванию для того, чтобы существовать, оно обращается к другому существу,
которое оспаривает и нередко отрицает его с тем, чтобы оно начинало
существовать лишь в условиях этого отрицания, которое и делает его
сознательным (в этом причина его сознания) относительно невозможности быть
самим собою, настаивать на чем-то ipse[1], если угодно, в
качестве независимой личности: возможно, именно так оно и будет
существовать, испытывая что-то вроде вечно предварительного отчуждения,
чувствуя, что его существование разлетелось вдребезги, восстанавливая себя
только посредством непрестанного, яростного и молчаливого расчленения.
1. Здесь: самостоятельно (лат.). -- Прим. перев.
Таким образом, существование каждого существа взывает к другому или к
множеству других (это подобно своего рода цепной реакции, для осуществления
которой потребно известное число элементов и которая, в случае
неопределенности этого числа, рискует затеряться в бесконечности подобно
Вселенной, создающейся лишь посредством самоограничения во вселенской
бесконечности). Тем самым оно взывает к сообщности, сообщности конечной, ибо
она, в свою очередь, полагает свой принцип в конечности составляющих ее
существ, которые не потерпят, чтобы она (сообщность) не довела их до самой
высокой точки напряжения образующей их конечности.
Здесь мы сталкиваемся с большими трудностями. Сообщество, будь оно
многочисленным или малочисленным, -- теоретически и исторически существуют
лишь малочисленные сообщества -- как-то: сообщество монахов, хасидов, членов
киббуца, сообщества ученых, сообщества ради "сообщества", сообщества
влюбленных -- тяготеет к причастности, даже к слиянию, то есть сплавлению, в
котором различные элементы становятся чем-то единым, сверхличностью,
