Адамсон, между тем, действительно испугался, как-то протрезвел, но
отступать было уже поздно и некуда - молодые гусары, побросав игру, с
интересом столпились вокруг Адамсона и барона Хорриса. Среди них особенно
переживал младший брат Машеньки (княжны Марии-Терезы де Деде де Лизаньки),
которую вторую неделю соблазнял за портьерами поручик, но без итога.
Воспоминание о Марии-Терезе подействовало на него освежающе, как стакан
свежего сидра.
Адамсон откашлялся и торжественно произнес в ясные, но наглые глаза
барона:
- Милостивый государь! Только что вы меня оскорбили - я смею требовать
удовлетворения! - после чего поручик, неожиданно для самого себя, выхватил
карты у пилота Румбеля и стал хлестать ими барона по месту, которое тот до
обеда считал физиономией.
Остолбенев, барон Хоррис не защищался пару минут, пока гусары выбирали
секундантов. При этом они чуть было не поссорились и не устроили групповуху
(групповую дуэль). Наконец Адамсон окончательно метнул карты в лицо барона
и опустился, обессиленный, на игровой стол. Карты рассыпались, и тут же все
увидели пять тузов, три из которых были однозначно трефовой масти.
- Шулер! - закричали офицеры, указывая на пилота Румбеля.
Пилот решительно вскочил. Лицо его было бледно.
- Да-с! Милостивый государь! - высоким неприятным голосом воскликнул,
протолкавшись к Румбелю, склочный адмирал Нахимович. - Вы, молодой человек,
шулер!..
Спустя секунду бдительный адмирал схватился за тяжелый бронзовый
канделябр.
20.
Так неприметно заканчивался почти каждый субботний вечер в этом
офицерском казино, где нравы соблюдались строго, но довольно своеобразно.
Экзотику вносила в первую очередь сама причудливая хозяйка игорного дома,
госпожа Снасилкина-Шестью. Она позволяла, например, адмиралу Нахимовичу
грязно ругаться и развратничать за портьерами, пока при входе гости снимали
сапоги и переодевались в туфли, поскольку полового Ивана педантично
заставляли натирать паркет. Ночью, впрочем, об этом все забывали,
принимались бросать на пол несвежие платки, папиросы, дамы же плевались и
исподтишка вытряхивали подштанники.
Залы для игры, размещенные на втором и третьем этажах, тем не менее,
служили пристанищем Высшего света города Отсосовска. Обслуживал офицеров и
их дам все тот же половой Иван, который находил в этом загадочное
удовольствие, и только когда совсем не было гостей, уходил на кухню пить
прохладное пиво.
Первое время по прибытии в Отсосовск офицеры увлекались игрой в рулетку,
что стояла на третьем этаже, но вскоре она им почему-то опротивела, к тому
же у многих складывалось впечатление, что крупье жухает. Да и обрыдла им
эта грязная публика, переодетая гусарами солдатня и постоянные крики за
рулеткой, когда все следят за движением шара. Тогда общество спустилось на
второй этаж к карточным столам.
Ко всему прочему, в карточном зале частенько появлялся любитель покера и
сальной прибаутки - импозатный судья Узкозадов. Он был абсолютно лыс и, так
как боялся, что голова его от этого сильно отсвечивает, садился в самый
темный конец зала, освещенный всего лишь одним недорогим канделябром. Здесь
же устраивались и его партнеры - мужественный пилот Румбель и ленивый, но
злопамятный, пристав Хрюков. Здесь, у канделябра, они и играли без
четвертого партнера, а также пили сидр и обсуждали наряды знакомых дам. Их
знакомые дамы, пожалуй, только и ходили еще к рулетке, при этом оттуда
раздавались особенно громкие визги, стоны и матерщина. В таких случаях,
собрав со стола проверенные Хрюковым портмоне, друзья размеренно
поднимались на этаж выше и там в окружении дам просаживали деньги
окончательным образом, еще больше убеждаясь в том, что нанятый крупье
жухает.
Вот таким был Отсосовский игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, когда
в город Отсосовск приехал известный столичный авангардист, финансовый
интриган, авантюрист и сердцеед Израиль Алексеевич Блин.
С его приездом и началась эта занимательная история, о которую мы вам
расскажем. История эта, впрочем, при своей занимательности ничем не
примечательна, могла бы приключиться в любом из городов монархической
Империи или даже Швеции. К тому же, Израиль Алексеевич Блин, как это ни
странно, никак не повлиял на ее ход.
21.
Во вторник частный пристав Хрюков проснулся от острой боли в боку. Едва
разлепив веки, он сразу же понял, что чувствует себя преотвратно. Голова
раскалывалась на составляющие детали, в левом ухе застряло что-то съестное,
а в животе есть какой-то зародыш. К этому пристав осознал, что лежит он не
в выгребной яме, как подумал сначала, а у себя на потертом персидском
диване, одет Хрюков в мундир с именной саблей на боку. Она-то и вызывала
острую боль в теле, причем, ножен на ней Хрюков не обнаружил. Отцепив
саблю, он снял сапоги, сбросив их на пол возле дивана, и приподнял над
подушкой опухшую голову:
- Мария Феоктистовна! Будьте любезны, рассолу! Если вас не затруднит,
естеств-венно!..
На зов вошла горничная, француженка из Тоже-Парижа, тощая, как вяленая
вобла. Поставив на стол кружку с рассолом, она стремительно вышла,
неодобрительно шурша юбками и не дожидаясь, когда Хрюкову вздумается ее
облапить.
После рассола сознание Хрюкова стало проясняться. Но тут-то в комнату
снова вошла горничная.
- Вам письмо.
- Открой его и прочти, - сказал на это Хрюков.
- Никак нельзя-с. Оно секретное, - фыркнула горничная и вышла, оставив
на столе пакет, весь заставленный сургучными печатями.
Хрюков уселся, сосредоточенный, на табурет и стал разглядывать письмо.
- Мю-лл-ер, - наконец прочитал он.
Хмель мигом слетел с пропитого лица пристава и вылетел в окно. Хрюков в
миг осознал, что письмо из тайной Канцелярии при Ставке не предвещает
ничего хорошего. Торопливо сломав печати, Хрюков вытащил и развернул лист
голубой бумаги с водяными знаками.
Письмо гласило:
"От Императорской Тайной Канцелярии, в лице оной от тайного советника
генерала Мюллера, частному приставу Запредельского уезда, города
Отсосовска, Хрюкову.
По получении сей депеши, вам вменяется в обязанность незамедлительно
установить негласный надзор над обитателем вверенного вам Отсосовской
губернии Запредельского уезда города Отсосовска швецким вырожденцем,
бароном Хоррисом де Секс-Мерином, каковой заподозрен в неблагонадежности,
онанизме, марксизме-ленинизме и прочих противоправовых, антиимперских и
запрещенных Высочайшими Указами деяниях, о чем и надлежит извещать
Императорскую Тайную Канцелярию неукоснительно в тот же день по
обнаружению.
На подлинном подпись свою с завитушками поставил и круглую печать
приложил - генерал Мюллер."
- Ну что они там, покороче писать не могут! - проворчал Хрюков, с трудом
продираясь сквозь сон и дебри письма. - Писали бы просто и ясно, ну там,
"повесить", запороть", а то развезли тут пантолон благородных девиц... -
пристав поморщился и сплюнул в кружку рассола.
Впрочем, ни "вешать", ни "пороть" барона фон Хорриса пристав Хрюков не
собирался. Поистинне, Хоррис был единственным покупателем мерзостного
хрюковского самогона, пить который не мог даже сам пристав. Правда, больше
двух-трех рублей за бутыль барон никогда не давал.
"Ну, жлоб швецкий, - радостно заерзал на табурете пристав, - погоди у
меня... Вот соберу я дельце обо всех твоих художествах, да суну его тебе в
рыльце, ты у меня и по червонцу стакан будешь брать, да еще спасибо
скажешь!"
Хрюков немедленно погрузился в сладостные размышления, представив барона
валяющегося в мундире у его ног, в параше.
- А я его, значит, сапогом по морде! - произнес он с довольной улыбкой.
Грезы схлынули и пристава вдруг обуял страх - а что если Мюллер пожелает
проверить, как выполняются его указания? И уже подослал человека для слежки
за самим приставом? Вон ведь, приехал какой- то, как бишь его фамилия...
какая-то вкусная... Пельмень, что ли? Или Блин?
Хрюков вскочил с табурета и забегал по комнате, спотыкаясь о
разбросанные на полу бутылки из-под сидра. Ему уже начинало казаться, что
люди Мюллера сидят на окрестных деревьях и следят за выполнением приказа.
- А я - благонадежен? - в ужасе спросил себя Хрюков и оцепенел.
Потом, плотно затворив ставни, заперев дверь и люк в подпол, он снова
нацепил саблю, сел на кровать, охватил голову руками и задумался.
22.
"Итак, дуэль", - снова и снова повторял поручик Адамсон.
Накануне, приняв участие в избиении пилота Румбеля, поручик не на шутку
разволновался и всю ночь отходил в обществе одной известной курсистки,
обаяние которой, правда, позволило заснуть только под утро. Кое-как
одевшись, он выпил из горла самурайского сидра и прилег на диван,
мучительно дожидаясь прихода секундантов.
В это время в своем доме на окраине Отсосовска харчевался барон Хоррис.
Съев два стакана сметаны, он ополоснул лицо и стал искать шпагу, ее он
расколол вчера о компас пилота Румбеля, да позабыл.
Продолжая тщетные поиски, барон пришел в себя настолько, чтобы кое-что
вспомнить:
- Да у меня же сегодня дуэль, с этим... Адамсоном!
Барон мертвецки усмехнулся, вышел на веранду своего дома и присел,
высматривая секундантов от Адамсона. Пристав Хрюков уже во все глаза следил
за ним из огорода, сделав лежбище среди гряды брюссельской капусты.
Прикуривая от бычка третью с утра папиросу, барон Хоррис посетовал, что
секунданты, видимо, еще спят, а может быть и позабыли об этой дуэли.
Прождав еще, барон недовольно крякнул и в замешательстве направился в
ресторан "Либидо", выпить густого сидра. Там мы его пока и бросим, так же
как и оскорбленного им поручика Адамсона. Этот был близок к истерике и
думая о предстоящей дуэли, издергался настолько, что не мог даже почесать
себе нос, постоянно попадая ладонями в ухо.
23.
Поручик 147-го штрафного пехотного полка Бегемотов сидел возле казармы и
чистил загаженный эполет, вспоминая об одной из своих молодых невест.
Бегемотову было тоскливо - полк уже месяц стоял в глухой местности
Запредельского уезда, в трех верстах от Отсосовска, и вдруг, как только
наметилось нечто интересное - дуэль между Адамсоном и фон Хоррисом, штабные
писаря разнесли весть, что сегодня в три часа пополудни 147-ой полк снова
переводится к Самурайскому театру боевых действий.
"К чертовой матери, господа!" - выразился поручик Бегемотов перед строем
новобранцев, призванных на службу из плененных самурайцев.
День назад Бегемотов сам бы с радостью отправился на Фронты, но не
сегодня. Поручик был удручен, в этом случае он упускал зрелище должно быть
преувлекательной дуэли.
Нацепив эпилет, Бегемотов пошел договориться с писарями о переносе дня
выхода на Марш, но те были настроены агрессивно, стояли на своем и
отказались даже поделиться с ним ханкой.
С расстройства Бегемотов полетел в "Либидо", где и обнаружил, к своему
удивлению, одного из дерзких бретеров - барона Хорриса. Барон находился в
состоянии тяжелого опьянения, к тому же на столе недалеко от Хорриса стояла
бутыль сидра емкостью 2, 5 литра, то есть попросту "четверть". Перед ней
барон прочно обосновался, размышляя о том, что ему жутко страшновато, и о
том, что эта скотина Адамсон стреляет, поди, лучше его, барона. Если
попадет в барона пулей, боль будет - адская. Тут Хоррис уже собирался
пустить очередную слезу, но заметил Бегемотова.
- Эй, поручик, подойдите сюда, если не затруднит!
- Что угодно, господин барон? - ответствовал Бегемотов.
В этот момент благодаря сидру в голове барона возник грандиозный и
сокрушительный план, казавшийся легко выполнимым. Барон сразу поделился
планом с поручиком Бегемотовым.
Через полчаса из дома Хорриса вышли двое: сам Хоррис, одетый в форму
поручика штрафного полка, Бегемотова, чисто выбритый и загримированный в
усы, а также загримированный, но уже под Хорриса, Бегемотов.
