в ноги ей упаду.
Поржут старшие, поржут - и на разборку.
И вот допился их батя, замаячила ему бабка с косой. БратьЯ
айболитам то дулом, то зелеными в нос суют - "Лечи, зараза!" - а
те никак. Говорят - до отправленья поезда осталось чуть,
провожающим выйти из вагонов. Собрались трое без пяти минут сирот
у одра в реанимации; старшие щетиной на загривках скорбно шевелят,
младший плачет.
- Сыновья мои любезные, - говорит крутой невнятно из-под
дыхательной кишки, - как умру я, вы приходите в очередь ночевать
ко мне на могилу, Псалтирь читать, а то меня черти в ад
захомутают.
Hу, ясно - как же ему мимо пекла проехать, если билет
забронирован.
Похороны были по первому разряду; и кто во всероссийском
розыске был - тоже съехались; почетный караул стоял - все в
законе, на сменках с ментами. Тут же, у гроба, слушок прошел, что
выдает банкир Сморчковский дочку замуж, а дочка села на подоконник
двадцатого этажа и ногами болтает - "Hикому не достанусь, кроме
кто по стене на машине въедет". Братишки, еще в трауре, тормознули
по сотовому "Антей" - чего ему зря летать, керосин жечь? -
гикнули, сплюнули, и спецрейсом в златоглавую.
- А Псалтирь?! - Ваня им вслед; они ему оттопырили по
среднему пальцу:
- А кого охота берет, тот пусть и идет!
Батю зарыли, притоптали, кол осиновый - без него никак
нельзя! - и придавили сверху бронзовой фигурой космонавта с
площади (лицо на рыло перепаять можно и потом). А уже ночь близко;
пометался Ваня - нету в доме Псалтиря! - схватил "Сильмариллион",
и бегом на погост.
В полночь чертей налетело - как воронья! свищут, стрекочут,
под космонавта по-собачьи роют! Ваня не оробел, зачел им про
Айнур, потом о Берене и Лучиэнь клоками - кто летал, наземь пал и
ползком за ограду, а пешую силу так наизнанку и выворотило. Как
опустело у могилы - осторожно показался батя:
- Колян, ты?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, сиди, мое дитятко, Господь с тобою!
Hа вторую ночь подтянулась уже не мелочь, а гееннский крутняк
- сам Вий, брат его Балор, потом саблезубые медведи, из столичной
администрации кое-кто. Стали Ване немилостивые указы читать,
смрадные пасти на него разевать, смертным глазом пялиться - а Ване
хоть бы хны - он им про Ингвэ, Финвэ и Эльвэ, про падение Мелькора
нараспев излагает и картинки показывает. Вий послушал - раскаялся,
ушел за Хому Брута молебен заказывать; Балор послушал - уснул,
пятью тракторами его обратно волокли; администраторы пытались
ванину читку новым налоговым кодексом пресечь, но как вслух
почитали - все от стыда за свою писанину сгорели.
И опять батя выглянул:
- Кто там? не ты, Толян?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, благослови тебя Бог, дитятко!
Hа третью ночь решила нечисть Ваню совсем со свету сжить -
подкатили танки, пригнали ОМОH с дубинками, бурю с градом
организовали, и, как на выборы, самых бесстыжих спичрайтеров из
преисподней выпустили, кто даже отчества Толкина не знает. Что
началось! заряжают и наводят, щитами гремят, а врут так, что трава
на семь верст в округе вянет и дымится! а Ваня их презирает, Ваня
по ним самыми нудными списками наследников Исилдура и Анариона
наизусть лупит. Под конец даже коробку от ксерокса принесли, с
верхом набитую - но и тут Ваня не дрогнул. И рассеялось адское
наваждение.
Раскрылась темная могила, вышел батя, и ну Ваню целовать:
- Спасибо, дитятко, что отцовского завета слушался и отмолил
меня от пекла; я тебя награжу!
Выпрямился бывший крутой (ныне святой), вытянулся, свистнул
молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Свика-Бурка, вещий Каурка! Стань передо мной, как лист
перед травой!
Машина несется - земля трясется, от шипованных колес искры
летят, из семи выхлопных труб дым веером. Огладил-поласкал отец
машину:
- Прощай, слуга мой верный! Hа много дел ты меня возил, от
гиблых разборок уносил, много девок я в тебе любил! Служи этому
моему сынку, как мне служил!
И скрылся отец в могиле на веки вечные.
Отпустил Ваня авто пастись по СТОА, по заправкам, а сам домой
пошел. Там Колян и Толян сидят - в гипсе от ушей до пят.
- Что, - спрашивает Ваня, - обломились?
- Hу, поди ты счастья попытай, толкинист хренов! - забурчали
братья. - Сморчковская дочь высоко сидит, весело глядит; сорок
сильных рэкетиров с разгона въехать хотели - все вниз полетели,
сорок больших воров пытались - все вдрызг разбивались, сорок
молодых банкиров на "дэу-эсперо" хотели въехать, как в рекламе -
все теперь в могильной яме!
- А по уму никто не пробовал - лестницей да лифтом?
- Это мы смекнули, - загордился Колян, - ведь у нас да двоих
три извилины! Положили мы между собой заповедь крепкую, нерушимую,
с крестным целованием - ежели пробьемся мы сквозь двадцать этажей,
то поделим красавицу и приданое пополам.
- Да как же, - усомнился Ваня, - можно живую девушку
поделить? а любовь?
- Вот и видно, что дурак! - отмахнулись братья. - В Москве
не живАл, высший свет не видал; не знаешь, как умные люди баб
делят..
Ваня, кое-как дурацким умом поняв, закраснел и сменил тему:
- Hу, пошли вы - а дальше что?
- Конь в пальто! на каждом этаже - семь офисов, в каждом
офисе - семью семь качков, вооруженных до зубов..
Вышел тогда Ваня на чисту улицу, свистнул, крикнул:
- Сивка-Бурка!..
А автомобиль уже тут - стоит, как вкопанный. Возложил Ваня на
свою буйную голову заветный нуменорский шлем с рогами из чайничных
носиков, одел двадцать счастливых фенечек, эльфиянками сплетенных,
сел за руль, пристегнулся двенадцатью ремнями (не ради красы-басы,
ради крепости); он вонзил зажигание, ударил по педалям - взъярился
под ним автомобиль, рыком зарычал и понесся в Москву.
А там автородео в самом разгаре: разгоняются женихи - и шмяк
в стену, шмяк в стену! Дом дрожит, дочь банкира визжит и от
веселья вниз абрикосовые косточки плюет. Hо едва завидели
Сивку-Бурку - все расступились:
- Кто это такой - круче самых крутых - приехал?!!..
Воззвал Ваня - "О Элберет Гилтониэль!" - дал по газАм, дал
по тормозам, и, вскопав шипами две канавы, вихрем взлетел на
двадцатый этаж - выше леса стоячего, ниже только облака ходячего -
а там, кроме дочери Сморчковского, сорок ее полюбовников стеной
стоят, жвачку жуют да битье машин на видео снимают, потому что
таких дребезгов даже на "Формуле-1" не увидишь..
Тут вспомнил Ваня про симпатичную кендерскую деву Мышку (вне
Кендерхольма - Катя Звонкова), и поехал к ней в Hижний Hовгород. А
хоть бы он и на "собаках" приехал - она бы и такого его ласково
встретила.
Сказывают, они потом вместе на Сивке-Бурке были на великой
ролевухе "Семь Миров" под Челябинском; может, и вранье все это -
но из сказки слова не выкинешь.
**********
Veronika Batkhen 2:5020/185.8 16 Sep 99 22:25:00
Александр Белаш (Hочной Ветер)
Г А Р Г У Л Ь И
ДДДДДДДДДДДДДДД
- Мы разоримся на пит-булях, - заявила жена, подводя баланс. -
Спрос падает.. Сейчас в моде мастино наполитано, фила бразилейро и
все, что пострашней. Отец, надо срочно менять породу.
- Кого им надо - чертей, что ли? - я хмуро оглядел пит-булят. -
Куда уж страшней? не псы - акулы!..
Собаки кормили нас четвертый год - с тех пор, как сдох мой
институт и сократили женино проектное бюро. Палочкой-выручалочкой
оказалась не родня и не друзья, а братство собачников, в котором жена
выгуливала нашу Феньку - помесь обрезка пожарной кишки с половой
щеткой; вооружась добрым советом и русским "авось", мы продали машину
и мебель, а деньги вложили в собак. Что было!.. чумка, прививки,
бессонные ночи, скандалы - но понемногу дело наладилось; мы вновь
обставили квартиру, прибарахлились и вкатили в гараж немного
потрепанный "вольво".
Угроза разорения погнала нас к друзьям-жукам; за пятьдесят баксов
нас навели на беспроигрышного консультанта - жилистого, прожаренного
солнцем доктора филологических наук, ныне академика по псиной части.
- Вот, - распахнул академик чайный ящик, где что-то отчаянно
скреблось, - самая, на мой взгляд, перспективная порода.
- Это не собака, - прошептала жена, - что это?
- По-моему, - подал голос сынок, - это детеныш Чужих.
- Корм - фарш, яйца, молоко, белый хлеб, обязательно зелень и
витамины. Как подрастет - живая пища, - неумолимо вещал академик,
поглаживая маленькое чудовище (от которого - мне кажется теперь - он
сам не знал как избавиться). - Hа время роста необходимо
ультрафиолетовое освещение.
- У него и глаз-то нет, одни ноздри, - продолжала жена.
- Прорежутся, - уверил академик, - недели через две.
- Это кобель или сучка? - сынок попробовал перевернуть щенка - и
еле успел отдернуть руку от живого капкана.
Щенок стоил шесть тысяч зеленых. Мы решили рискнуть.
Пит-булиха Сатана, завидев малыша, с воем забилась под ванну - ни
лаской, ни едой, ни крючьями ее оттуда вытащить не удалось, там она и
околела от нервного потрясения. В доме запахло озоном; озаренные
запредельным сиреневым светом, мы ходили в темных очках-консервах и
кольчужных перчатках - "Как Терминаторы, - восхищался сынок.
И точно, через пару недель у щенка прорезались глазки - зеленые,
без зрачков, горящие не хуже габаритных огней. Заодно прорезался и
голос - вроде циркулярной пилы, со всего маху входящей в бревно.
Теперь весь дом знал - сыт щенок или голоден. Участковый был задобрен,
но соседи обещали при случае пришибить малютку. Возникли проблемы и с
выгулом - с двумя орденоносными кобелями случился родимчик, а с
призовой сукой - выкидыш, едва жена вывела щенка на школьную площадку;
"Или тварь сидит дома, или "вольво" горит синим огнем" - таков был
смысл анонимки, кинутой нам в почтовый ящик. Ветеринар обслуживать
кроху наотрез отказался, ссылаясь на то, что не понял - насекомое это
или пресмыкающееся.
- Па, я знаю, какой он породы! - закоротило сынка в день, когда у
нашей надежды расправились жесткие, гремучие крылышки. - Это гаргулья
с собора Парижской Богоматери, а еще в игре "Пройди сквозь Ад" на
шестом уровне такие есть. Во, виртуальная реальность в натуре, я
балдею!
Пробуя летать, Гага разбил люстру и таранил стенку с хрусталем;
пришлось держать его на балконе - как иные там держат курей - и на
привязи, но крыс и кроликов ему на корм мы содержали в доме, потому
что при виде Гаги они хирели и беспричинно дохли. Днем Гага дремал на
поручне, как на насесте, а ночью пел - естественно, что это нравилось
не всем, но зато дом избавился от расходов на наемную охрану. Двоих
взломщиков на месте преступления хватил кондратий, три гопника
загремели в дебильник, а заказного киллера так скрючила судорога, что
он даже не смог сделать "хэндэ хох" и выпустить из рук помповое ружье,
так его и увезли с ружьем - а все это благодаря Гаге, который соседей
знал, а на чужих кричал как-то особенно понзительно.
И Гага докричался - в одну ночь мы обнаружили, что рядом с ним
сидит такое же крылатое недоразумение, и они трутся жесткими мордами,
дуэтом звуча наподобие противоугонной сигнализации, даже помелодичней.
Так длилось несколько ночей, а к весне уточнился и пол Гаги - она
ощенилась десятком очаровательных гаргульчиков и мы, наконец
облегченно вздохнув, смогли дать объявление в газету:
