умереть и больше не умираете: не в свой срок, увлеченными и от высшего
знания.
Почему бы мне это не высказать, не возбудить презрение к вам прежде,
чем я уйду?
Ведь я ухожу.
Ибо я еще раз свиделась с вами, услышала, как вы говорите на языке,
на котором вам со мной говорить не следует. Память у меня нечеловечес-
кая. Пришлось мне вспомнить обо всем, о каждой измене и каждой низости.
Я свиделась с вами в прежних местах, только теперь они показались мне
местами стыда, хотя раньше были местами света. Что вы наделали! Я молча-
ла, не сказала ни слова. Лучше скажите себе сами. Зачерпнув горстью во-
ды, я окропила эти места, дабы они могли зазеленеть, как могилы. Чтобы
они все же остались местами света.
Но так я уйти не могу. Поэтому позвольте мне еще раз сказать о вас
хорошее, чтобы проститься не так.
Чтобы ни с чем не проститься.
Хороши все-таки были ваши речи, ваши блуждания, ваше рвение и ваш от-
каз от полной правды, чтобы сказана была полуправда, чтобы свет освещал
лишь одну половину мира, которую вы в своем рвении только и можете восп-
ринять. Вот как вы были отважны, по отношению к другим тоже, но и трус-
ливы, конечно, а отважны зачастую ради того, чтобы не казаться трусливы-
ми. Если вы видели, что спор сулит вам беду, вы продолжали спорить и
настаивать на своем, хотя это не приносило вам никакой выгоды. Вы спори-
ли против собственности и за собственность, за ненасилие и за оружие, за
новое и за старое, за реки и за регулирование рек, за клятву и против
того, чтобы клясться. А ведь вы знаете, что распаляетесь против
собственного молчания, и все же продолжаете распаляться. Наверно, за это
надо похвалить.
Похвалить надо нежность, скрытую в ваших неуклюжих телах. Нечто осо-
бенно нежное проявляется у вас, когда вы оказываете какую-то любезность,
делаете что-нибудь доброе. Намного нежнее, чем все нежности ваших жен,
бывает ваша нежность, когда вы даете кому-нибудь слово или кого-то слу-
шаете и понимаете. Ваши тяжелые тела сидят в креслах, но сами вы совер-
шенно невесомы, и печаль или улыбка на ваших лицах могут быть такими,
что даже беспочвенные подозрения ваших друзей на какое-то время лишаются
пищи.
Похвалить надо ваши руки, когда вы берете ими хрупкие вещи, берете
бережно, чтобы не повредить, и когда вы таскаете тяжести и убираете с
дороги препятствия. И хорошо, когда вы лечите тела людей и животных и со
всей осторожностью убираете из этого мира боль. Вот то немногое, что ис-
ходит от ваших рук, но есть благие дела, и они вам зачтутся.
Можно восхищаться и тем, как вы склоняетесь над моторами и машинами,
создаете их, понимаете и объясняете, до тех пор, пока от бесконечных
объяснений их снова не окутает тайна. Разве ты не говорил: здесь
действует такой-то принцип и такая-то энергия? Разве не замечательно это
было сказано? Никто больше не будет так говорить о токах и силах, о маг-
нитах и механизмах и о сущности всех вещей.
Никто больше не будет так говорить о стихиях, о мироздании и свети-
лах.
Никто никогда не говорил так о Земле, о ее облике, о периодах ее су-
ществования. В твоих рассказах все было так четко: кристаллы, вулканы и
пепел, лед и пламя в недрах.
Никто никогда не говорил так о людях, об условиях, в каких они живут,
об их зависимости, их имениях, идеях, о людях на этой Земле, на Земле
прошедших и будущих времен. И было справедливо так говорить и в столь
многом сомневаться.
Никогда не окутывало предметы столько волшебства, как в твоих речах,
и никогда не звучали слова так высокомерно. Благодаря тебе язык мог даже
взбунтоваться, и сбиться с пути, и обрести мощь. Со словами и фразами ты
делал все что угодно - объяснялся с их помощью или преображал их, назы-
вал что-то по-новому, и предметы, которые не различают прямых и косвен-
ных слов, от этих названий начинали прямо-таки шевелиться.
Ах, чудовища, никто ведь не умел так хорошо играть! Это вы изобрели
все игры - цифровые лото и каламбуры, фантасмагории и любовные игры.
Никто и никогда не говорил так о себе. Почти правдиво. Почти
убийственно правдиво. Склонившись над водой, почти отрекшись от всего.
Мир уже во тьме, и я не могу надеть ожерелье из ракушек. Не будет больше
прогалины. Ты не такой, как другие. Я под водой. Под водой.
А теперь кто-то ходит наверху и ненавидит воду, ненавидит зелень и не
понимает, не поймет никогда. Как я никогда не понимала.
Почти онемев
едва еще
слыша
зов.
Приди. Хоть раз.
Приди.
Шаг к Гоморре
Последние гости ушли. Только девушка в черном пуловере и красной юбке
не поднялась вместе с другими и все еще сидела в углу. Напилась, подума-
ла Шарлотта, вернувшись в комнату, хочет, наверно, остаться со мной нае-
дине, что-то мне рассказать, а я до смерти устала. Она заперла дверь,
возле которой упорно стояла, давая понять засидевшимся гостям, что путь
свободен, и взяла с комода до краев полную пепельницу, откуда уже сыпал-
ся пепел. В комнате - сдвинутые с места стулья, мятая салфетка на полу,
спертый воздух, беспорядок, разор после нашествия. Ей стало дурно. Она
все еще держала в руке горящую сигарету и пыталась воткнуть ее в кучу
окурков - сигарета задымилась. Шарлотта метнула взгляд на кресло в углу,
на свисающие волосы с рыжеватым отливом, на красную юбку, которая, как
широкая пелерина, ниспадала девушке на ноги и, охватив полукругом ее
ступни, ковер и кресло, сползала на пол. Шарлотта видела не столько саму
девушку, сколько все эти случайные и разрозненные красные тона в комна-
те: свет, который сочился сквозь красный абажур, и столбик мерцающей пы-
ли, ряд красных книжных корешков на полке позади лампы, броскую фланеле-
вую юбку и не столь броские волосы. Лишь на мгновение мир предстал та-
ким, каким ему уже никогда не быть, - один-единственный раз он оделся в
красное.
На этом фоне вдруг широко раскрылись глаза девушки - влажные, темные,
пьяные - и встретились с глазами женщины.
Шарлотта подумала: скажу ей, что плохо себя чувствую и должна поско-
рее лечь спать. Найти бы только верную вежливую фразу, чтобы убедить ее
уйти. Она должна уйти. Почему она не уходит? Я до смерти устала. Почему
гости не уходят вовремя? Ну почему эта девушка не ушла вместе с другими?
Однако момент был упущен. Шарлотта слишком долго стояла молча. Она
тихо шмыгнула на кухню, вытряхнула пепельницу, ополоснула лицо, смыла с
него этот долгий вечер, бесконечные улыбки, напряженное внимание - надо
ведь было глядеть в оба. В ее глазах запечатлелось: широкая юбка красно-
го цвета смерти, которому должна сопутствовать дробь барабана.
Начнет сейчас рассказывать мне какую-нибудь историю. Почему именно
мне? Осталась нарочно, чтобы со мной поговорить. Сидит без денег или не
может устроиться здесь, в Вене, приехала откуда-то с юга, словенка, по-
лусловенка из приграничья, в общем, из тех мест, имя ее тоже об этом
свидетельствует - Мара. Наверняка что-нибудь такое в этом роде, ка-
кая-нибудь просьба, душещипательная история, все равно какая, только
спать она мне не даст. В Вене она, конечно же, ужасно одинока или попала
в какую-то передрягу. Спросить Франца, что это за девушка, прямо завтра.
Завтра!
Шарлотта испугалась, перебрала в памяти все, что от нее требовалось:
завтра утром встретить Франца, поставить будильник, выглядеть свежей,
выспавшейся, производить приятное впечатление. Больше нельзя терять вре-
мя. Быстро наполнив два стакана минеральной водой, она понесла их в ком-
нату и один протянула девушке. Та молча выпила воду и, ставя стакан,
внезапно сказала:
- Значит, завтра он возвращается.
- Да, - ответила Шарлотта. И, слишком поздно почувствовав шпильку,
прибавила: - Кто? - Слишком поздно.
- Он часто уезжает. И вы подолгу бываете одна.
- Не часто, иногда. Вы же знаете.
- Вам хочется, чтобы я ушла?
- Нет, - сказала Шарлотта.
- У меня было такое чувство, что мужчина, который без конца болтал,
тоже с удовольствием бы остался.
- Нет, - сказала Шарлотта.
- У меня было такое чувство... - Мара скривила губы.
Шарлотта разозлилась, но отвечала все еще вежливо.
- Нет, конечно нет. - Она встала. - Пойду сварю кофе. А потом вызову
вам такси.
Вот она и нашла нужные слова и опять обрела почву под ногами. Все же
дала девчонке понять, что отправит ее восвояси, а ведь совсем не считала
себя способной на такое заявление.
Мара вскочила и схватила Шарлотту за руку.
- Нет, - воскликнула она. - Я этого не допущу. За нынешний вечер вы и
так уже набегались туда-сюда. Выпить кофе мы можем и где-нибудь в горо-
де. Давайте уйдем отсюда куда подальше. Я знаю один такой бар. Ну что,
пошли?
Шарлотта высвободила руку и, не ответив, взяла с вешалки плащи.
Она подтолкнула девушку к двери и почувствовала облегчение. На лест-
нице, где было темно и только на площадки падал слабый свет дворового
фонаря, к ней опять потянулась рука Мары и опять схватила ее за руку вы-
ше локтя. Шарлотта боялась, как бы девушка не упала, она одновременно
тащила и поддерживала ее, пока они не спустились во двор и не вышли из
ворот.
Францисканерплац лежал перед ними тихий-тихий, как деревенская пло-
щадь. Плеск фонтана, тихий-тихий. Хотелось вдыхать запахи лугов и лесов
и чтобы они были рядом, хотелось взглянуть на луну, на небо, которое
после шумного дня опять простерло свою гладкую ночную синеву. На Вай-
бурггассе не было ни души. Они быстро дошли до Кернтнерштрассе, и вдруг
Мара опять, точно пугливый ребенок, взяла Шарлотту за руку. Так, держась
за руки, они пошли еще быстрее, словно их кто-то преследовал. Мара пус-
тилась бегом, и под конец они бежали обе, как две школьницы, будто идти
шагом было просто невозможно. Звенели Марины браслеты, один из них впил-
ся Шарлотте в запястье, и боль еще подгоняла ее.
С чувством неуверенности озиралась Шарлотта в жарком и душно вестибю-
ле бара. Мара открыла перед нею дверь в зал. Здесь тоже все было крас-
ное. И стены, цвета адского пламени, и столы, и стулья, и лампы, кото-
рые, как огни светофоров, ждали, когда их сменит зеленый свет утра, а
пока что пытались удержать ночь и задержать людей в этой ночи, в дыму и
дурмане. Однако засилье красного в этом баре, поскольку оно возникло там
не случайно, не так поразило Шарлотту, как перед тем неожиданные красные
тона у нее дома, и даже приглушило то, первое впечатление - эта зияющая
красная пасть поглотила и волосы Мары, и ее широкую красную юбку.
Люди вяло пили и танцевали, и все же у Шарлотты было ощущение, что
она попала в какой-то круг ада, где ее будут жечь огнем и терзать еще
неведомыми пытками. Музыка, гул голосов были для нее мучительны, ведь
она без разрешения покинула свой мир и боялась, как бы ее не заметил
здесь и не узнал кто-нибудь из знакомых. Низко опустив голову, она прош-
ла следом за Марой к столу, который им указал кельнер, длинному столу,
за которым уже сидели двое мужчин в темных костюмах, а чуть подальше -
молодая пара, эти двое ни на миг не поднимали глаз и только тихонько ка-
сались друг друга кончиками пальцев. Вокруг все затопили танцующие и уже
напирали на стол, словно соскальзывая с палубы тонущего корабля; они то-
пали по полу так, будто хотели провалиться сквозь землю. Все плыло, ка-
чалось, курилось в красном свете, в шуме и гаме, все стремилось в безд-
ну, в тартарары...
Шарлотта заказала кофе и вино. Когда она снова подняла глаза, Мара
встала из-за стола и начала танцевать в метре от нее. Сперва казалось,
что она одна, но потом обнаружился и партнер - разгоряченный худой юнец,
наверное ученик или студент, он покачивал бедрами и дергал ногами, вре-
менами танцевал один, потом опять хватал Мару за руки или на миг обни-
