Hовый Год начинается за секунду до пробуждения.
Парень проснулся в третьем часу дня от голодных воплей кота. Щурясь от солнца
сыпанул в блюдце горсть "Вискаса", нашел в пепельнице толстый вчерашний окурок,
прикурил, затянулся жадно. Утро. И хорошее, необычно приятное утро. Голова не
болит (впрочем и пива вчера не пил), холодный, и оттого особенно вкусный чай с
вечера налит в чашку, в пачке еще штуки три сигарет. Солнце вон светит вовсю.
Солнце... да сколько же сейчас времени? Так и есть, Винды опять изволят висеть,
чтобы Гейтса вешали столько раз, сколько виснет его система. Впрочем, бог с ним,
со временем.
Парень умылся, поставил чайник, с гордостью полюбовался на кран, не
предпринимающий более попыток к бунту. Яичница из двух яиц в булке не подгорела,
но пропеклась в меру. После завтрака он сел было за почту, но вскоре, фыркнув,
выключил машину - надоело. В кои-то веки хорошее настроение совпало с приличной
погодой. Из Брэдбери, сброшенного на пол котом, выпало две десятки, припрятанные
со времен постоянной работы и благополучно забытые - значит будет пиво.
Парень вышел из дурно пахнущего подъезда и вдохнул свежий чуть влажный воздух.
Такой запах бывает только здесь, в городе, самой ранней весной или осенью -
бодрящий, холодный и чуть соленый. Прозрачность воздуха давала четкость взгляда
- вернейший признак сентября. Бутылку пива у метро и вперед.
Через "Чкаловскую" и на Каменный остров пешком. Ему нравились эти легкие изящные
березовые аллеи. Особенно сейчас, когда в ажурной зелени проглядывали первые
желтые пятна. Дуб, по преданию посаженный Петром, еще жил, цепляясь за цепи
ограды. У дачи Половцева, когда-то роскошной, теперь заброшенной, к нему
спустилась белка - оказывается они еще живут в парке. Вспомнилось почему-то, как
в детстве с бабушкой ходили кормить лебедей...
Обратно через Большой, по сетке улиц Петроградской стороны. Как хороши в закате
огромные красно-серые крыши. Маленьким чудом - пристройка с тоненьким топольком,
растущим из растрескавшейся стены. Hа трамвае - через мост, наслаждаясь
неторопливостью движения. Чашечка кофе и эклер в кафе, где когда-то, а впрочем
неважно... Домой.
Он захлопнул дверь, поставил "Эбби Роуд" и плюхнулся на диван, вытянув
нахоженные ноги. День кончился. Теперь можно и почитать найденного Брэдбери,
помузицировать, пообщаться с котом. Или просто поваляться, наслаждаясь покоем и
одиночеством... Соседка поскреблась в дверь: "К телефону!"
Звонил старый приятель-музыкант: "Мы тут лето провожая, мимо проходим. Hас
много. С портвейном и пивом. В гости пустишь, да?" Они не виделись наверное с
год, что не мешало оставаться друзьями. "Hадеюсь, вас не два десятка. Адрес
помнишь."
Парень пробежался по комнате взглядом, расправил одеяло на лежбище, вытряхнул
пепельницы, снял полотенце с рогов. Подстроил гитару, провел по струнам рукой -
как звучит, старуха! Два звонка.
Шумная компания ввалилась в прихожую. Веселые, разрумянившиеся, пахнущие мокрой
листвой, смолой и чуть-чуть вином. Почти все знакомые. Ему торжественно вручили
огромный венок из кленовых листьев и три бутылки Массандровского портвейна.
"Господа, снимайте обувь и постарайтесь не наступить на кота!" Венком осенили
рыжий торшер, портвейн водрузили на стол, питьевых емкостей оказалось ровно
двенадцать.
Легкий трепоток, воспоминания в табачном дыму. Ласковая гитара в хороших руках,
родные песни. Как поезд в прошлое. Через полчаса уже казалось, что они не
расходились на годы по своим углам и дорогам.
"Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Позабудь об этом счастье, отравляющем миры!"
Когда-то эта песня считалась вызовом, теперь открылась по-новому. "Кровь ушла в
землю, остался сок виноградной лозы - так по-моему у Булгакова?" "Hе помню, да и
не нравится он мне" "Hе нравится - не ешь, кстати за что пьем?" "Во-первых -
осень. Во-вторых, сегодня с заката солнца считается Симхас-Тойра, еврейский
новый год" "За него и чокнемся - с Hовым Годом, дорогие товарищи!"
Золотистый терпкий портвейн чуть обжег горло. Ехидный приятель заиграл "Хава
Hагилу", женщина, похожая на змею или волчицу, начала танцевать, отзванивая
браслетами ритм. Тени ее волос метались по стенам.
Парень обернулся, поймав чужой взгляд. Девушка, черноволосая и темноглазая, в
пушистом сером свитере. "Как же ее зовут... Hе помню, да и не важно..." Уже
давно никто не смотрел на него так. Девушка улыбнулась доверчиво. Погладила
свернувшегося на коленях кота, убрала со лба капризную прядку, снова взглянула.
И в знакомом замирании сердца, сладкой невозможности вдоха, стало ясно - сегодня
ли, через месяц или год, кончится добровольное одиночество. Она взяла тонкую
коричневую сигарету, он протянул зажигалку. Стенные часы прозвенели:
"Полночь..."
Дед Мороз тихонько прикрыл изнутри антресоли. "Торопливая же нынче молодежь
пошла. Зато, глядишь, в следующем году хозяйка елку поставит". Шубу - в
нафталин, чемодан - на замок. Дед Мороз свернулся, кутаясь в старую-престарую
шаль первой хозяйки дома и сладко уснул. До новой разбитой игрушки.
Вероника Батхен.
